Несмотря на имеющееся разнообразие «национальных спецификаций» современной науки, она все-таки является универсальным инструментом особого рода человеческого познания. Наоборот, может быть, именно наличие определенного многообразия ее «национальных спецификаций», как ничто другое, свидетельствует об универсальности этого специфического инструмента. Киреевский и Хомяков единогласно говорят, что истина рассудочная одинаково для всех доступна и обязательна.
Вряд ли возможны отдельные «национальные науки». А вот национальное просвещение как отражение самосознания отдельного народа не только возможно, но и абсолютно необходимо. Выведение самосознания на уровень развитого национального, т. е. оригинального, просвещения есть долг каждого народа перед другими как членами единой человеческой семьи. В рамках этого национального просвещения при здравом его развитии вполне вероятно наличие более или менее явных философских представлений или даже развитой теории о смысле научного познания, его месте в общем проявлении самосознания данного народа.
Во-вторых, «концепт» Хомякова предоставляет возможность истолкования конфессиональных различий в христианстве на основе тех структур, во внутренней динамике разума и образов веры, на которых основана каждая из конфессий.
Протестанты используют для реализации своей веры по преимуществу область «явления – рассудка». В результате христианство сводится ими к некоему сильному, исторически оправданному, но только этическому учению, содержащему нормы-максимы нравственного поведения (религиозная сторона учения христианства при этом утрируется до приведения его к состоянию некоей философии практического разума), а в области философской мир становится воплощением идеи как основной формы рассудочной сферы разума.
Философия Римской церкви – томизм – предполагает наличие двух истин в их иерархической последовательности: божественной и естественной. Из схемы Хомякова видно, что такая позиция проистекает из незаконного разделения «всецелости» разума на две не связанные друг с другом области по линии проявленного/познаваемого. С. С. Хоружий, опираясь на традицию исихазма и паламитское учение, утверждает, что у христиан такое невозможно, ибо человек – соработник Богу, а связь Бога с человеком синергийна.
Для мышления православного человека принципиальной является возможность не «застревать» в области «явления – рассудка», а идти дальше. Это мышление «прозревает» предмет, не останавливаясь на его явлении в разуме. В нем сквозь внешнюю толщу проявленного всегда просматривается источник бытия предмета. Правда, и в этом случае возможны передержки, излишества. Именно с этой стороны критикует Хомяков русских православных за небрежение в деятельности рассудочного сознания, когда говорит, что «в древней Руси разуму недоставало сознания». В этом случае весь познающий потенциал человеческого духа, человеческого разума устремлен сквозь сферу «явления – рассудка», через и за пределы проявленного/познаваемого к самым первым истокам проявления – к Богу.
Схема Хомякова делает наглядными такого рода конфессионально-догматические различия. Если учесть огромное, определяющее влияние веры на образ мышления того или иного народа и на все его мирочувствие, самоопределение и самопроявление, то далее, возможно, могут быть дифференцированы и наиболее яркие национально-культурные особенности, определены различия в общественной и частно-бытовой ментальности различных народов европейско-христианского мира.
В-третьих, интересно перейти от различий в религиозной ментальности к истолкованию культурно-цивилизационных различий, трех культурно-исторических систем, которые условно можно обозначить как «перво-римская», «второ-римская» и «третье-римская», соотнося их с христианством западным (римо-католичеством и протестантством), восточным (греко-константинопольским) и русским (греко-русским, московским).
Феноменология этих различий достаточно полно представлена в работе А. И. Зимина «Европоцентризм и русское культурно-историческое самосознание» (2000). При опоре на «философию всецелого разума» А. С. Хомякова под истолкование этих различий может быть подведена основа. Если в протестантской и русско-христианской ментальности преимущество отдается какой-то одной области разума, а в римо-католичестве они представлены в принципиальной разъединенности, то восточное христианство, особенно периода золотого века святоотеческой письменности, когда античное (языческое) наследие было освоено христианством и на новых основаниях введено в структуру христианского мира, представляет собой если не образец, то ориентир для стремления к разумной полноте христианской жизни, избегающей односторонностей и излишних увлечений.
Хомякова нужно читать подробно, тщательно и целостно, а не растаскивать его на потребу, на цитаты ко всякому удобному случаю. Пока не научимся читать Хомякова, Киреевского, Чаадаева и уже на уровне университетских курсов воспроизводить и операционно использовать их метафизику, никакие постмодернизмы, феноменологии, экзистенциализмы, философские антропологии не помогут в деле развития философии.
В последний период возникло изумительное явление: современные отечественные исследователи, не имевшие основательной выучки в школе национальной философской классики, решили начать философствовать, находясь в подвешенном пространстве. При этом они считали, что реализуют уникальный постсоветский опыт. На деле получились некие философские фантазии, более или менее остроумные, но никакого отношения к современной жизни не имеющие. Этот опыт доказывает простое правило: сначала познай самого себя, а потом придумывай что угодно, представляя себя авангардным, или, как говорят, «продвинутым», мыслителем.
Неоконченное сочинение Хомякова, которому публикаторы посмертного собрания его сочинений дали название «Второе письмо о философии к Ю. Ф. Самарину», дает выразительный знак. Кажется, что в нем автор пытается выйти на какую-то очень важную философскую позицию. Завершись это письмо, может, была бы возможность увидеть изнутри связь отдельных хомяковских идей и взглядов, структурную и содержательную целостность развивавшегося им в течение всей жизни единого учения. Но это предсмертное письмо обрывается на полуфразе при переходе к чему-то очень важному в хомяковском построении. Обрыв, недоговоренность выглядят как своеобразное философское завещание А. С. Хомякова и как вызов великого диспутанта продолжить оборванную судьбой мысль прямо с оборвавшейся фразы: «В нем нет возникновения; а между тем есть в…» В этом письме можно увидеть преодоление нечленораздельной, по выражению Федора Степуна, «нутряной философии style russe». Развиваемая Хомяковым схема «всецелого разума» имеет такой теоретический потенциал, что на ее основе в ближайшее время может возникнуть что-то вроде русской неоклассики в философии. Если это произойдет, то тогда обнаружит себя связное философское пространство, в котором правит бал некая фундаментальная традиция.
Раньше много спорили о влияниях и даже инспирациях, которым подверглась русская философская мысль. С точки зрения старой методологии, этот вопрос был закономерен и неизбежен. Но если теперь видим, что одна и та же схема наполняется различным метафизическим содержанием, то что это: продукт влияния? инспирация мысли? или оригинальный продукт? А может быть, мы вообще неправильно понимаем историю философской мысли и поэтому не можем адекватно истолковать ни схему Гегеля с ее богословскими интуициями протестантской веры, ни схему Хомякова с наполняющими и оживляющими ее интуициями веры православной, ни тем более связь между ними.
Может быть, действительно, нужно как-то по-иному понимать историю философии, чтобы все это стало очевидным, и тогда поймем, что загадка рождения и развития русской философии связана с историей философии европейско-христианского мира, а не только западной его стороны, и есть не две отдельных истории – западной и русской философий, – а одна.
О. Н. НовоселовВоля и целостный разум как приобщение к реальности (о философии А. С. Хомякова)
Философия Алексея Хомякова зашифрована и лапидарна. Его слово обладает такой смысловой насыщенностью, что мысль не вмещается в слово.
Раздаются голоса, что Хомяков как философ неясен, что отрывки из его писем друзьям-славянофилам о философии случайны и несистематичны, что его «Семирамида» загромождена названиями, умозаключениями, которые невозможно проверить, что его суждения о Канте, Гегеле, европейской философии в целом слишком категоричны.
Тайну непонятого Хомякова-философа следует искать в целостном единстве его поэзии, в богословии, историософии и в самой личности Алексея Степановича, его истинно православном образе жизни. Единство это было задано его духовным бытием. В познании истины он шел не теоретическим, а забытым путем опытного богопознания, в своих произведениях не строил умозрительные схемы, а приоткрывал, символизировал живой и целостный религиозный опыт.
Источник этой целостности – вера, которая есть начало познания. Понимание веры у Хомякова берется не только в смысле религиозном, но и как «непосредственное приобщение к реальности». Вера первична по отношению к знанию. (Исходное положение Ансельма Кентерберийского: Credo, ut intelligam – Верю, чтобы понять.) Только в ней нам дается тождество субъекта и объекта, постигается сущее. Хомяков полагал, что она является функцией воли как ядра нашего целостного духовного существа.
В ярком фрагменте «Вера и дела», являющемся полемическим ответом протестантским теологам на неправильное истолкование слов апостола «вера без дел мертва», Хомяков пишет:
Вера не есть действие одного умственного постижения, но действие всего разума. Вера есть такое действие, которым человек, осуждая свою несовершенную личность, ищет соединиться с Богочеловеком. Следовательно, обнаружение веры и есть дело. Если дел нет, то вера оказывается мертвой, если мертвой, то не истинной, т. е. ложной, а это есть внешнее знание.