ает А. С. Хомяков[1426].
В понимании политико-управленческих ограничений А. С. Хомяков по ряду позиций близок к британской политико-философской традиции. Он различает общество и государство, причем общество предстает у него как живой «иранский» организм, а государство нередко как мертвый «кушитский» механизм. Однако, в принципе, государство полезно и не должно быть таким механизмом. «Государство, внешнее выражение живого народного творчества, охраняет его от всякого внешнего насилия, от всякого внутреннего временного потрясения»[1427]. Монарх у него не главный чиновник, а выразитель общественной воли. Философ отрицает количественную механику формальной демократии, но видит источником политической власти народ. Бюрократия ограничивает народ и монарха, разделяя их, она чужда русскому духу. Власть позитивна лишь тогда, когда она обязанность, долг, тягота, подвиг, и негативна, когда она привилегия и право. В последнем случае власть разлагает и правителей, и народ. Самодержавный царь ограничен церковью и народом, пределами их понимания и мировоззрения, абсолютизм (с Петра I) сломал эти социальные ограничения, но стал рабом ограниченности не органической, а внешней, материальной. Народ в России отдает власть лишь по нежеланию властвовать, ради сохранения своей духовной свободы. Поэтому для России органична самодержавная государственность в сочетании с духовной свободой, а для Запада – либеральная государственность и духовная несвобода. Самодержавная государственность освобождает народ от политической похоти и социальной суеты, она есть признак его аскетизма и силы духа. «Для черта – власть. Для людей – закон. Для ангелов чужая воля сделалась своею», – писал Хомяков[1428]. Он не верит в формальные юридические гарантии, которые не нужны в народной органической власти, и более надеется на силу этических ограничений церковно-соборного разума. Хомяков выступает против номиналистического понимания права как некой самоценной вещи в себе. По его мнению, философия права возможна лишь как наука о самопризнаваемых ограничениях человеком себя, основанных на нравственности, проистекающей от веры. «Может существовать наука права по какой-то философии или по какой-то вере; но наука права самобытного есть прямая и яркая бессмыслица и разумное толкование о праве может основываться только на объявленных началах всемирного знания или верования, которые принимает <…> человек»[1429]. Исходя из этого «понятно бы стало, что идея о праве не может разумно соединиться с идеею общества, основанного единственно на личной пользе, огражденной договором. Личная польза, как бы себя не ограждала, имеет только значение силы, употребленной с расчетом на барыш», – отмечал А. С. Хомяков[1430]. По его мнению, в буржуазном обществе понятие права введено необоснованно, ибо оно подобно торговой компании, которая вне нравственности (вспомним этику Т. Гоббса и Б. Мандевиля).
Довольно много внимания уделяет А. С. Хомяков и вопросу об ограничениях, регулирующих информационные потоки и образование. «Прежде всего, надобно узнать, т. е. полюбить жизнь, которую мы хотим обогатить наукой»[1431]. В России внешняя и иностранная образованность оторвала верхи от реальной жизни и народа, а народ не принимает и плохо понимает образование, не соответствующее его жизни. Поэтому образование должно органически вырастать из жизни данного общества, а не навязываться механически извне. Если же подобное происходит, то верхи общества становятся обладателями знания, отрешенного от жизни, а низы живут жизнью, не восходящей до знания. Особенно страдают в подобном случае гуманитарные и общественные науки, так как, изучая себя, человек должен жить полноценной духовной, личной и общественной жизнью. Ярким примером подобной ситуации было положение наук в СССР, придавленных импортным марксизмом официальной идеологии. В качестве выхода из подобного тупика Хомяков предлагал теорию живознания как самопознающей жизни. «Просвещение не есть только свод и собрание положительных знаний: оно глубже и шире такого тесного определения. Истинное просвещение есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе. Оно может соединяться с наукою, ибо наука есть одно из его явлений, но оно сильно и без наукообразного знания; наука же (одностороннее его развитие), бессильна и ничтожна без него»[1432]. Вообще, процесс образования, по Хомякову, далеко не прост. «Всякое творение человека или народа передается другому человеку или другому народу не как простое механическое орудие, но как оболочка мысли, как мысль, вызывающая новую деятельность на пользу или вред, на добро или зло. И часто самый здоровый организм не скоро перерабатывает свои новые умственные приобретения»[1433].
Достаточно актуально звучат мысли А. С. Хомякова о том, что специальность не может быть положена в основу воспитания, что узко специализированный человек в умственном отношении подобен физическому уроду. «Ум, сызмала ограниченный одной какой-нибудь областью человеческого знания, впадает по необходимости в односторонность и тупость и делается неспособным к успеху даже в той области, которая ему была предназначена. Обобщение делает человека хозяином его познаний, ранний специализм делает человека рабом вытверженных уроков»[1434]. Мыслитель отстаивал и свободу мнений и сомнений в науке.
В связи с неразвитостью техники А. С. Хомяков не акцентирует внимание на соответствующей форме ограничений. Однако он видит негативные тенденции в этой сфере в виде замещения эстетического совершенства технологическим и выступает за развитие собственного хозяйства в России и совершенствование его технологий (как известно, он сам был техническим изобретателем), но на основе истинных потребностей, а не тяги к роскоши. Это подразумевает то, что технико-технологическое развитие не должно быть безудержным, ограничивающим и порабощающим человека.
Данная позиция Хомякова проявляется и во взгляде на экономику: «Вообще я небольшой охотник до фабричной промышленности; но меня радует промышленность старая, которой начало теряется в веках, которая основана на истинной потребности и улучшена давнею привычкою»[1435]. А. С. Хомяков выступает против роскоши, но отмечает экономическую ограниченность и отсталость России. В Европе он видит «всеобщее стремление <…> свидетельствующее об одном: о борьбе капитала и труда и о необходимости помирить этих двух соперников и слить их выгоды»[1436]. Он выступает за крупные, а не мелкие хозяйства, считает причиной крупных индивидуальных капиталов веру и образ жизни. Позднее эти идеи были развиты М. Вебером и В. Зомбартом.
Отношение к военно-силовым ограничениям хорошо заметно в поэзии А. С. Хомякова. Он допускает войны прежде всего справедливые и национально-освободительные. Сам Хомяков по характеру был довольно воинственен, хотя его трудно назвать агрессивным: он любил споры, состязания. Таким образом, для него приемлемы военно-силовые ограничения социального зла: агрессии, порабощения.
Хомяков затрагивает проблематику, которую сегодня принято называть гендерной, обсуждает проблемы женской эмансипации («Письмо к издателю Т. И. Филиппову»). Он размышляет и о других структурно-демографических ограничениях, связанных с объективно существующей в обществе поселенческой, классово-стратовой, сословной, профессиональной и демографической структурой населения. Потенциально вредным для других групп населения он считает слой чиновников. Специфику социальной структуры России своего времени он видит в наличии общины: «Община есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории. Отними его, не останется ничего, из его же развития может развиться целый гражданский мир»[1437]. Но ограниченность общинного устройства порождает расширение вредной бюрократической административности. Таким образом, важнейшим структурно-демографическим ограничением России оказывается ее общинное устройство.
Можно сказать, что А. С. Хомяков не только «славянофил» и «теоретик соборности» (а именно такие стереотипы складываются о нем у студентов), у него есть и определенная философия техники, образования, хозяйства, которая представляет собой достаточно целостный цивилизационный проект для России, в котором как минимум тезисно продуманы самые разные его стороны.
Потеря всякой связи с А. С. Хомяковым – это не только перспектива «стать беспочвенным, носимым ветром»[1438], как полагал Н. А. Бердяев, но и утрата определенного цивилизационного проекта, который мог бы быть реализован с определенными коррективами сегодня.
А. Н. ЛазареваА. С. Хомяков и пути осмысления нравственно-религиозного идеала
Что унаследовано от Хомякова и перешло в неославянофильство, вновь пробудилось в наше время без каких-либо существенных корректив, сохранилось в русской идее неотъемлемым ее элементом, – и в глубине православного сознания, и в народных чаяниях, и в русской философской мысли, – так это, безусловно, идея соборности. Верно заметил Н. Бердяев: «Соборность – это существенно русская идея, и близость к ней можно найти лишь у немногих мыслителей Запада».
Слово «соборность» содержит, как проницательно усмотрел Хомяков, впервые введший это понятие в отечественный философский лексикон, «целое исповедание веры». Идея соборности не выветрилась из народной души ни историческими вихрями, ни общественными и социальными переменами и потрясениями, а в постсоветское время завоевывает благосклонное признание у российских исследователей, и не только у воцерковленных.