Еще несколько специальных акцентов мы вынуждены сделать на самόм понятии «романтизм» с целью прояснения нашей позиции в плане связи в нем персонального и идеологического. Романтическое рождается на основе субъективного миропереживания, и в этом смысле его литературные, этико-эстетические и другие позиции – вторичны. Хотя и существует мнение о том, что романтизм может быть адекватно понят только как общее, а не как биография его отдельных представителей, мы полагаем, что эти два плана с необходимостью должны сопрягаться и интегрироваться. Напомним, что уже сами романтики разрабатывали концепцию особой личности, энтузиаста, противопоставляя ее филистерскому миру. В этом отразился и отчетливый тип нового самосознания, непрерывно рефлектирующая личность, чья рефлексия определяется рамками особых чувственных понятий и логических образов. Традиционное неприятие условий актуального социального мира, которое может склониться и к нигилизму, и к апатии, в романтизме переходит в систему как художественного творчества – творчества чаемого мира, так и в самотворчество, в постоянную внутреннюю работу, интеллектуально-чувственное «кипение». Хомякова (и не только его) можно назвать «романтиком» по типу личности. Уточняя характеристику, добавим, что он – христианский романтик. Истоки этого умонастроения лежат в его детстве. Достаточно привести такой красноречивый факт: оказавшись в семилетнем возрасте в Петербурге, мальчик воспринял город как языческий, взяв на себя миссию быть в нем не менее как христианским мучеником за православную веру. Имея за плечами физико-математический факультет Московского императорского университета, Хомяков с 1823 года находился на военной службе, все тонкости военного искусства кавалерийского офицера были усвоены им вполне и органично. Он обладал физической выносливостью и храбростью спартанского воина. В то же время Хомяков обладал качествами воина христианского: он никогда не разил бегущего врага, но только воинственно поднимал над ним свою саблю. Сослуживцы Хомякова оценивали его храбрость как «холодную» и «доблестную»[1536]. По совокупности своих талантов он напоминал гениев Ренессанса: богослов, философ, поэт, историк, лингвист, аграрный деятель, изобретатель, воин – и это далеко не полный перечень, свидетельствующий о всесторонней личной одаренности. Его роднила с Байроном любовь к Греции, стремление увидеть ее независимой. «Опоздав» к сражению при Ватерлоо, одиннадцатилетний Хомяков решил «бунтовать славян», а в 17 лет он пытался бежать из дома на помощь восставшим грекам. И он же выразил несогласие декабристским намерениям установления конституционной власти насильственным путем, поскольку полагал, что воинство, из народа и для защиты народа созданное, не может служить политическим интересам какой-либо из общественных групп.
Его философствование неотделимо от личностных характеристик, субъективного этоса: все его промахи и достоинства органично принадлежат его живой натуре. Парадоксально, но российские западники и славянофилы одинаково имели истоком своих историософских, культурных и религиозных концепций Европу, и мыслили и чувствовали по европейскому образцу, естественно окрашенному и у тех, и у других национальным колоритом. «От Шеллинга и Германии к России и православию – таков “царский путь” русской мысли», – замечал Г. П. Федотов[1537]. Он также полагал, что со времен декабристов в России освободительные идеи усваиваются и развиваются людьми, оказавшимися в стороне от реальной власти и государственной деятельности. Это привело к такому результату, что они не имели практических программ, а только общую «идеологию». Несмотря на то, что после взращивания с 30-х годов ХIХ века в «теплицах немецкой философии» они проходили искус экономических и естественных наук, их источник неизменно был – в духовном плане – западный. И славянофильство этот публицист и философ эмиграции считал лишь видимым исключением: «При ближайшем рассмотрении оказывается, что источник его свободолюбия все в той же Германии, а русское прошлое ему плохо известно; русские учреждения (земский собор, община) идеализированы и имеют мало общего с действительностью»[1538].
Федотов идет дальше в критике славянофильства, заявляя, что, пустив корни в России, оно скоро утратило либеральное содержание и даже взошло на трон в лице Александра III и Победоносцева, т. е. это был реакционный тупик. При всей относительной правомерности данного рассуждения, мы не можем принять его вполне. Действительно, мы часто умнеем, глядя на Европу, ее достижения. Истинно и то, что идеология официальной народности весьма близка славянофильству. Однако верно и другое: в своей сущности славянофильство не изменяло себе и своим свободолюбивым, но христианским по духу устремлениям. Этот дух ярче всего и прежде всего выразился в жизни и творчестве А. С. Хомякова, которые еще ждут своего цельного, «континуального» изложения.
В философии истории Алексея Степановича мы также можем легко заметить влияние немецких мыслителей предромантического, романтического и последующего периодов: Гердера, Шеллинга, Ф. Шлегеля, Гегеля. Именно в их трудах «зародилась и нашла обоснование идея органического понимания истории, ценности традиций, связанных с народной жизнью, значение религии и искусства в духовной истории народов»[1539]. Знаменитые хомяковские «Записки о всемирной истории» (или, с легкой руки Н. В. Гоголя – «Семирамида») имели великих предшественников в плане исторической методологии.
Подобно Ф. Шлегелю, вплоть до эпохи Возрождения, Хомяков интерпретирует всемирную историю посредством бинарных оппозиций: двум волям немецкого романтика подобны два противоположных начала – иранство и кушитство. Можно перечислить еще немало положений в философских и теологических построениях основателя славянофильства, которые говорят о его духовной связи с немецкими романтиками иенского и гейдельбергского кружков, но все они уже стали общим местом. Мы видим свою задачу в другом, а именно: показать, имея в виду устоявшееся определение романтизма как особого литературно-художественного и идеологического направления европейской и мировой культуры, обратить внимание на особый тип романтика как специфический набор психологических, духовных и интеллектуальных качеств. «Романтизм, – подчеркивает R. V. Pierard, – несомненно, указывает на специфический “темперамент” (К. Бринтон) или на личность автора, если не на эпоху в истории развития культуры»[1540]. В этом смысле нам остается указать, какие же качества отличают религиозный и философский романтизм А. С. Хомякова, понимая при этом не полноту, не тотальность, а элементарность романтического присутствия в личности и творчестве русского мыслителя. Мы полагаем, что романтизм Хомякова – христианский в сущности своей. Он происходит из жажды правды Божией, чаяния преображения мира, лежащего во зле, желания увидеть истины Христовы воплощенными в социальную жизнь. Многих немецких художников слова и мыслителей романтизм привел или вернул к религии: они устали скитаться в субъективных мирах Я, эстетической самореализации, полностью утратившей чувство подлинного, объективного мира, и именно в религии обрели тихую и надежную гавань. Ф. Шлегель, А. Мюллер, К. Галлер приняли католицизм, Й. Геррес и К. Брентано вернулись в лоно католической церкви. Как величайшую моральную и культурную силу представил католичество «новообращенный» Р. Шатобриан. В отличие от них Хомяков с детства воспринял православие как истинную и родную веру; по его собственным словам, он обязан матери, Марии Алексеевне, твердой верой в русский народ, его национальный дух, а также верностью учению православной церкви. В широком смысле слова всякий христианин является и романтиком, поскольку чает спасения и воскресения и ищет прежде всего Царства Божия и Правды Его, а все остальное рассматривает только как более или менее удачные способы и средства движения к высшей цели. Вот и в мировой истории философ искал проявлений веры и разума в их единстве, искал цельного человека, рассматривал народы как совокупные личности, полные жизни и борьбы. Россия во всемирном историческом (духовном) процессе призвана осуществить христианский идеал «цельной жизни», когда через соборность индивид отрекается от эгоизма и, выходя из его скорлупы, обретает себя в свободе вместе со всеми, принявшими Христа, осознает себя членом церкви как «тела Христова». Христианский романтизм (хотя это вполне условное название) требует немедленного дела по воплощению идеала в действительности. И Хомяков делал это дело, строго выполняя посты, посещая храмовые богослужения, творя добрые дела, живя по уставу и учению православной церкви. Он верил в силу живого слова, его сопряженность с Логосом и отсюда – полемика-проповедь, небольшая охота к писательству. Согласно его представлениям, человек, как существо тварное, сам по себе ограничен. Но индивид обладает разумной волей и нравственной свободой, он может выбирать между полнотой любви к Богу и бессилием духовного одиночества в грехе. Глубокое уважение к субъективному началу – черта общеромантическая, однако Хомяков по-своему развивает ее: личность обретает свою полноту только среди других людей, в атмосфере, где любовь и свобода неразрывны, где воплощается призыв Церкви: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святого духа». И еще раз мы возвращаемся к автору знаменитого «Гения христианства», Шатобриану, поскольку ему также, и еще ранее Хомякова, грезилось «воссоединение человека с человечеством – отсюда его интерес к патриархальной общности индейского племени (“Рене”), его восхищение соборной общностью верующих…»[1541]. По мнению В. В. Розанова, Хомяков догадался не только о том, что церковь является корнем русской культуры, но и о том, что она представляет ее вершину