Керимов В. Возвращение Хомякова // Правда. 1989. 8 апреля.
Киреевский И. В. Полн. собр. соч.: В 2 т. М., 1911.
Лосев А. Ф. Термин «магия» в понимании П. А. Флоренского // Флоренский П. А. У водоразделов мысли. М., 1990. С. 278–280.
Острецов В. Самодержавие и народ // Слово. 1994. № 1–6.
Павлов Н. М. Письмо Победоносцеву К. П. от 10 октября 1904 г. // Институт рукописей Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского. Ф. ХIII. Архив Синода. Ед. хр. 4624.
Павлов Н. М. Победоносцеву. Письмо от 2 янв. 1904 г. // Там же. Ед. хр. 4692.
Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992.
Хомяков А. С. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1988.
Хомяков Д. А. Православие. Самодержавие. Народность. Монреаль, 1983.
Хомяков Д. А. Собор, соборность, приход и пастырь // Религиозно-философская библиотека. М., 1917.
Хомяков Димитрий Победоносцеву Константину Петровичу. Письмо 10 декабря 1903 г. // Институт рукописей Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского. Ф. XIII. Архив Синода. Ед. хр. 4284.
Хомяков Д. По поводу исторических ошибок, открытых г. Соловьевым в богословских сочинениях Хомякова // Православное обозрение. 1888. № 3. С. 61–615.
Хомяковский сборник. Томск, 1998. T. 1.
Чудом спасенные // Новая Россия. 1919. 8 окт.
Gratieux A. Le Mouvement Slavophile à la veille de la Révolution. Dmitri A. Khomiakov. Paris: Les Editions du Cerf, (LigugO, impr. de Aubin), 1953.
А. П. КозыревА. С. Хомяков и кн. С. Н. Трубецкой: возможные перекрестья
Знакомство братьев Трубецких с наследием ранних славянофилов произошло отнюдь не в ранние гимназические годы. По воспоминаниям младшего брата Сергея Трубецкого, Евгения, в шестом классе гимназии 14–15-летние мальчики активно читают собрание сочинений Белинского, полученное в подарок от маменьки. Славянофильское воспитание сыновья князя Николая Трубецкого, фанатичного меломана и человека либеральных убеждений, получают, скорее, благодаря общему строю дворянской жизни в ахтырской усадьбе, глубокому и непоказному религиозному чувству матери, но не от соответствующего славянофильским убеждениям круга чтения. Позитивистский культ естественных наук, тома Спенсера, Бокля и других авторов соответствующего направления вырабатывали в молодых людях критический ум и скептицизм по отношению к вере. Евгений Трубецкой вспомнит в марте 1917 года: «Мы демонстративно ели колбасу на Страстной неделе на бульваре, ходили по церквам шаловливой толпой, чтобы смущать старушек, и, постояв пять минут, шумно выходили, детски радуясь, когда за нами раздавался негодующий старушачий возглас: – “Башибузуки проклятые!”»[443]. Но вскоре юношеский скептицизм прошел, а вот критическое мышление и доверие к человеческому разуму и философскому познанию, столь созвучное основным интенциям хомяковской мысли, остались.
Знакомство с творчеством Хомякова произошло в старшем, восьмом классе гимназии, параллельно с чтением «Братьев Карамазовых» Достоевского и «Критики отвлеченных начал» Вл. Соловьева. Это был 1878–1879 год. Примечательна фраза в «Воспоминаниях» князя Евгения: «Мой брат наткнулся на богословские произведения Хомякова, которые тотчас были нами обоими прочтены с жадностью». Хомяковские богословские работы, изданные посмертно Ю. Ф. Самариным, отнюдь не входили в круг обязательного чтения образованной дворянской молодежи. Именно благодаря Хомякову поворот к религии будущих братьев-философов, по признанию Евгения Трубецкого, «не остановился на промежуточной ступени неопределенного и расплывчатого теизма, а сразу вылился в определенную и ясную форму возвращения к „вере отцов“». Учение о Церкви как о теле Христовом и необходимость живого опыта богопознания, жизненного общения с Богом через Церковь для постижения истины, было как раз той «благой вестью» для молодых философов, которая вывела их из пут ограниченного рационализма.
Однако встреча с Хомяковым происходила в умах и сознании братьев Трубецких одновременно и наряду со знакомством с мыслью их старшего современника и впоследствии друга, тоже предпринимавшего в своей мысли дерзновенную попытку оправдания «веры отцов» (не случайно в мемуарах Евгения Трубецкого это словосочетание заключено в кавычки). Это замысел Владимира Соловьева увидеть истину во вселенском предании Церкви, оперев его на примат римского престола и авторитет римского первосвященника… В 1883 году, будучи студентами Московского университета, братья Трубецкие «с жадностью набрасывались на появлявшиеся одна за другой части “Великого спора”». Публикация этой большой статьи Вл. Соловьева, начатая «Русью» Ивана Аксакова, едва не прервалась, после того как Соловьев неожиданно для славянофильской аудитории данного издания стал, решая польский вопрос, отделять папство от папизма и защищать «римскую» идею. «Это была первая глубокая трещина в моем собственном славянофильстве. Я стоял всецело на хомяковской точке зрения, когда эта полемика началась», – отметит Евгений Трубецкой.
Заметим, что с момента первого знакомства с наследием Хомякова прошло около четырех лет. Теперь наступал момент, когда в сознании Трубецких сталкивались между собой позиции двух почти что вероучительных авторитетов. Существенно то, что интерес к немецкой метафизике пробудил в умах молодых философов и вкус к питавшей ее мистической традиции, новоевропейскому гнозису, а этот круг литературы был далеко не чужд и Владимиру Соловьеву.
Если Соловьев ошибался в оценке православия, то, с другой стороны, для меня становилась все более и более ясной недостаточность хомяковской оценки западных вероисповеданий. В университетские мои годы произошла первая моя встреча с немецкою мистикою. Я еще не знал Иакова Бема, но уже успел ознакомиться с рядом выдающихся произведений его продолжателя в XIX веке – Франца Баадера. И меня поразила слабость хомяковской попытки свести всю духовную особенность западных исповеданий по сравнению с православием к рационализму. Если бы это было верно, как же могла бы вырасти на Западе эта бесконечно богатая и глубокая немецкая мистика? Не очевидно ли, что в западном христианстве есть свои мистические корни, которые ускользнули от внимания Хомякова?[444]
Кстати, тот же упрек славянофилам, с легкостью обходившим факты, противоречащие их логике развития западных вероисповеданий, мы находим в «Миросозерцании Вл. Соловьева». Там кн. Е. Трубецкой назовет хомяковскую схему, по которой антихристианское течение европейской мысли в новое и новейшее время выводится из посылок, содержащихся уже в римском католицизме, «пресловутой»[445].
Существенно, что, став «соловьевцами», Трубецкие рассматривали жизненное дело Владимира Соловьева как продолжение начатого Хомяковым. Так, уже после смерти брата Евгений Трубецкой писал: «Противопоставляя атомизму западноевропейской культуры идеал цельности жизни, он тем самым продолжил дело Киреевского и Хомякова, которые в борьбе с Западом предвосхитили его выводы и высказали тот же идеал»[446]. Не только в философском отношении, продолжая линию «цельного разума», но и в плане гражданском и политическом, отстаивая ценности гражданских прав и свобод, братья Трубецкие оказываются наследниками двух направлений русской мысли – хомяковского и соловьевского.
О том, что эта связь, это переплетение идей завязывается на самых начальных этапах творчества мыслителей, свидетельствует и первая, не увидевшая свет при жизни автора работа С. Н. Трубецкого «О Софии, Премудрости Божией», писавшаяся сразу по окончании университета для приготовления магистерской диссертации. В ней С. Н. Трубецкой напрямую указывает на учение Хомякова как на раскрывающее впервые в православном богословствовании, по крайней мере русском, догмат о Церкви и значимость церковного Предания: «Единственным шагом нашей догматики до Хомякова, должным образом указавшего на центральное значение догмата о Церкви и Предании, являются нам лишь схоластические ухищрения против Filioque да злополучный спор об опресноках. Ни один частный догмат, выхваченный сам по себе из системы христианского учения, не может быть ни опознан, ни доказан разумом человека. Каждый заключается в абсолютном идеале истины, в нераздельной мудрости Церкви, и только в сознании этой мудрости может быть найден и определен»[447]. Характерна для этого периода творчества мыслителя тенденция соединить новозаветное учение апостола Павла о Церкви как теле Христовом, воспринятое и транслированное богословско-полемическими работами Хомякова, и соловьевское учение о Богоматерии (истоки его можно найти у Тертуллиана, ссылки на которого мы находим на страницах «софийной» рукописи Сергея Трубецкого). Называя Богоматерией идеальное, «софийное» состояние твари, Соловьев часто прибегает к этому термину как в опубликованных сочинениях («Три речи о Достоевском»), так и в черновиках своих творческих замыслов («Вера в науку»).
Приведем здесь не совсем обычный для С. Н. Трубецкого фрагмент из его юношеского сочинения, в котором очевиден факт открытия церковного Предания, живущего отнюдь не только на страницах духовных книг и катехизисов. В этой народной вере философ обращает внимание на ее плотскую конкретность. Позднее отец Павел Флоренский своеобразным образом транслирует тезис англиканского епископа Беркли «Существовать значит быть воспринимаемым» в тезис о том, что духовный мир должен быть воплощен, явлен материально. А брат Сергея Евгений напишет одновременно с отцом Павлом свои знаменитые «Три очерка о русской иконе», утвердив в них этот высказанный своим братом еще за тридцать лет до этих очерков тезис о правде народного иконопочитания.