Приверженность Страхова к органицизму отчасти может быть объяснена влиянием Аполлона Григорьева, но, думается, что она была для его философского творчества органична, ибо он – биолог по образованию, и уже его ранние работы были посвящены анализу органической жизни. Органический подход Страхов старался провести в исследовании любой сферы, где это было возможно, в натурфилософии, методологии науки, гносеологии, этике, эстетике, философской антропологии. Поэтому, несмотря на то что философской системы мыслитель не создал, возможно говорить о целостности его взглядов, которую задает органическая парадигма, поэтому философию Страхова можно назвать органической.
Органическим называет избираемый взгляд, мировоззрение мыслитель прежде всего потому, что такой подход позволяет, и в этом Страхов видит его преимущество перед другими подходами, то или иное явление, целостное образование рассматривать по аналогии с организмом. Осмысливая суть и значение органической методологической ориентации, исследователь правильно делает вывод, что она является антитезой механицизму. Органический взгляд означает, указывается Страховым, во-первых, признание взаимосвязанности всех элементов, составляющих целостное образование. Во-вторых, понимание развития в органицизме предстает в следующем виде. Здесь Страхов ссылается на Гегеля, солидаризируясь с ним. Развитие – это процесс саморазвития, совершенствующееся самосозидание, переход от низшего к высшему, где низшая ступень производит из себя высшую. Мыслитель согласен с Гегелем, что развитие – необходимый, имманентный процесс. Далее, указывается Страховым, каждое целостное явление как всякий организм развивается само из себя, на собственной основе, ибо внутри себя содержит изначально силу, дающую ему развитие, и закон, по которому оно изменяется. Следовательно, органическое развитие – это развитие собственной основы, собственных начал жизни. Думается, не случайно русский философ, хорошо знавший гегелевскую философию, не называет такое понимание развития диалектическим, а именует его органическим.
Интересно, что, причисляя себя к гегельянцам, Страхов, собственно, нигде не пытается говорить о диалектическом методе, раскрывать его сущность, характеризовать элементы диалектики, хотя ратует за применение диалектики в анализе категорий, в мышлении. Диалектический способ анализа реально, в исследовании принимается им в ограниченных рамках как различение категорий, точное представление об их содержании, определение границ их применимости. Он фактически не пользуется при анализе диалектическими гегелевскими категориями: противоположность, внутреннее противоречие, тождество, различие, единство и борьба противоположностей, диалектическое отрицание и т. д. Тем не менее, судя по отдельным замечаниям, он знаком с ними.
Интересно также, если в одной статье, написанной в 1860 году, характеризуя развитие в рамках «органического взгляда», он ссылается на гегелевскую трактовку как, безусловно, истинную, то в другой – того же года, «О значении гегелевской философии в наше время», Страхов не делает акцент на идее развития у Гегеля, ограничиваясь замечанием, что впервые это слово с полным пониманием произнесено именно данным философом и ныне в науках стало столь употребительно. Возможно, отсутствие анализа и оценки важнейшего в гегелевской философии учения о развитии для Страхова здесь не случайно, учитывая безоговорочность принятия и высокой оценки и метода, и системы Гегеля. Мыслитель, вероятно, понимал, что гегелевская концепция развития, примененная к истории, имеет следствием трактовку исторического процесса как единого и закономерного. А конкретное учение Гегеля об историческом развитии человечества Страхов, несомненно, знал, так же несомненно, что оно его не могло устроить, как не были согласны с Гегелем Хомяков и Киреевский. Если Хомяков четко обозначает свою оценку гегелевской системы и метода, то Страхов по отношению к Гегелю применяет следующую тактику. Он очень высоко оценивает то, с чем согласен, причем зачастую принятое интерпретирует по-своему, а то, что не приемлет, – не критикует, обходит молчанием.
Мы обращаем внимание на трактовку исторического процесса в понимании Страхова в связи с темой данной работы. Его близость со славянофилами лежит в плоскости исследования социально-философской проблематики. Решение вопроса о самобытности России связано с решением проблемы исторического развития вообще и социального прогресса в частности. Отношение Страхова к идее социального прогресса станет понятно, если мы учтем, что философ являлся сторонником «органического подхода», а ему соответствует циклическая трактовка исторического развития.
Уже в статьях 1860-х годов, собранных позже в книге «Из истории литературного нигилизма», Страхов начинает критиковать идею социального прогресса, сознательно или бессознательно подставляя под него упрощенное, прямолинейное представление об историческом развитии человечества. Критика этого бывшего тогда популярным упрощенного, ходячего представления о ходе истории у Страхова была совершенно правильной. Но мыслитель в этой критике как бы упускает положительные моменты в гегелевской концепции исторического прогресса или отмечает их мимоходом. Позитивная оценка гегелевской теории прогресса звучит так: «…история получает более остроумное и глубокое истолкование». А затем в эволюции своего мировоззрения представитель русского органицизма все дальше отходил от Гегеля, хотя всегда называл себя гегельянцем. Причем Страхов призывал и Ф. М. Достоевского не верить в него. В письме к Федору Михайловичу от 16 апреля 1870 года читаем: «Не верьте, пожалуйста, теории прогресса. Действительный прогресс совершается очень медленно, что, например, ясно на науках. А если взять еще глубже, то можно вовсе усумниться в прогрессе»[516]. Например, доказывая значение и оригинальность концепции культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского, он писал, что именно Данилевский «отверг единую нить в развитии человечества, ту мысль, что история есть прогресс некоторого общего разума, некоторой общей цивилизации»[517]. В этой оценке звучит неявная критика Гегеля. Анализ всего философского творчества Н. Страхова позволяет сделать вывод, что им признается прогресс в развитии научного знания, к развитию искусства и истории человечества, с его точки зрения, это понятие неприменимо.
Страхов рассматривает проблему мирового исторического процесса в целом и историю отдельного народа с методологических позиций органической концепции. Справедливо критикуя сторонников прямолинейной трактовки прогресса, русский философ видит положительную сторону органического понимания действительности в том, что оно, по его мнению, лишено односторонности. Вместо идеи единого закономерного направленного исторического процесса, рассматривая последний опять-таки по аналогии с организмом, вместе с Данилевским он предлагает старую концепцию круговорота, по сути, восходящую к Дж. Вико. Как и организм, по мнению Страхова, любые органические, т. е. целостные образования, зарождаются, переживают период расцвета, упадка и гибели. Они заражаются, болеют, вырождаются, выздоравливают. Отметим, что мыслитель, знакомый с гегелевской диалектикой понятий, как бы не замечает, что с точки зрения диалектики понятие «прогресс» внутренне противоречиво, не предполагает прямолинейного развития. (Он сам не раз писал, что категории, понятия не виноваты в том, что их дурно применяют.) Результатом применения к анализу исторического развития народов, наций «идеи организма» – а народы, нации рассматриваются здесь как целостные явления, организмы – будет то, что каждый из них окажется замкнутым, развивающимся из собственных начал миром. В «Органических категориях» читаем: «…организм в каждую свою эпоху представляет полное целое, существо вполне живое, заключающее в себе самом то, что обнаружится в дальнейшем развитии. Следовательно, рассматривая народ как организм, мы в каждую эпоху должны искать в нем неизмеримо глубокого содержания, и при этом ничто не дает нам права судить заранее о том, когда развитие шло хорошо и когда дурно»[518]. Здесь имплицитно содержится мысль, что понятие прогресса к истории народов не применимо.
Хотя, отвечая на критическую статью Вл. Соловьева, мыслитель обращает внимание на то, что организм в его концепции только аналогия, однако, как это обычно бывает в действительности, и Страхов и Данилевский слишком сближали организм и всякие другие целостные образования, которые они исследовали. В результате специфика последних не учитывалась, в частности, игнорировались собственные закономерности развития социальных образований. Возникла парадоксальная ситуация. Сам Страхов очень много сделал для критики механицизма, редукционизма, что составляет несомненную заслугу его философского творчества. Однако, борясь против односторонних подходов, редукционизма, он фактически встает на редукционистские позиции, сводя социальные закономерности к закономерностям функционирования организма.
Из органического взгляда на историю, предложенного Хомяковым и Киреевским, логически следовала концепция культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского. Отечественные мыслители двигались к ней «с железной необходимостью». Поэтому обвинения В. Соловьева по отношению к Данилевскому в плагиате идеи у Рюкерта выглядят, мягко говоря, странно. Сама идея фактически звучит уже у Ап. Григорьева. Объективно он продолжал начатое старшими славянофилами, очень высоко ценя особенно А. С. Хомякова. Органицизм, примененный к объяснению исторического развития, вылился у него, как известно, в почвенничество. Согласно Григорьеву каждое общество, каждый народ носят в себе известные органические начала жизни. Страхов независимо от Данилевского в 1860 году фактически, как мы видели, пишет о том же. Данилевский в книге «Россия и Европа» концептуально выстроил историософские представления старших славянофилов, почвенников, поэтому Страхов и назвал книгу «катехизисом славянофильства», его «кульминационной точкой».