[554]. Хомяковская «тоска по церковному идеалу» прочно обрела свое место в духовном направлении отечественной литературы. И это стало возможным благодаря злободневности и глубине мыслей признанного лидера славянофильского течения. В ноябре 1905 года, оценивая качественный уровень печатного органа Московской духовной академии «Богословского Вестника», В. В. Розанов не только объявил его лучшим богословским журналом России, но особо подчеркнул, что «богословская школа Хомякова была путеводною звездою этого журнала, то есть примиренность и гармония религии, церкви, образования и науки, примиренность всего этого в любящем сердце человека, в надеющемся, исполненном “упований”, величавом движении всемирной истории»[555]. Но в целом духовная миссия Хомякова при жизни мыслителя была крайне далека от массового воплощения религиозных идей славянофила. В «Опавших листьях» (СПб., 1913) Розанов специально указывал на невостребованность общественностью главной идеи Хомякова. «Церковь есть не только корень русской культуры <…> но она есть и вершина культуры. Об этом догадался Хомяков (и Киреевские), теперь говорят об этом Фл<оренский> и Цв<етков>. Рцы <И. Ф. Романов> – тоже. Между тем что такое в хрестоматии Галахова Хомяков, Киреевские, князь Одоевский? Даже не названы»[556].
Размышляя о самостоятельной жизни идей Хомякова, Розанов разводил их высокое качество с личностью самого мыслителя и даже первоначально противопоставлял провозглашенные Хомяковым идеалы русского мировоззрения и реальную жизнь русского общества. Хомякову удалось выразить в своих сочинениях, что в натуре русских лежит что-то, «что делает русских первым христианским народом», вера в то, что «любовь есть главный принцип Евангелия». Славянофил разыскал в народном и историческом духе это сокровище и, что особенно важно, сумел показать и объяснить его центральную роль: «Он в самом деле нашел тот идеал, которому поклонились и Достоевский и Толстой, – дальше которого <…> они не пошли <…> Достоевский называл его “мировою гармониею”, “всечеловеческою гармониею”; Толстой не переменил имени и называет, как Хомяков же, – “христианскою любовью”»[557]. Мессианская русская идея нашла пристанище даже в среде западников и радикалов, как заверял В. В. Розанов, демонстрируя диалектический подход к теме в 1910 году. За оглашение формулы: «“русские – христиане”, т. е. это – единственные на земле христиане, впервые эту религию понявшие и даже прямо рожденные христианами», Хомяков был гоним всю жизнь и даже после смерти. В качестве примера Розанов указывал на совершенное непонимание Западной Европой формулы «любовь есть главный принцип Евангелия»[558].
И здесь возникает вопрос о личном религиозном кредо автора формулы «русские – это христиане». Определяя Хомякова человеком «универсального, пылкого и самоуверенного ума»[559], Розанов утверждал, что именно «любви, им проповедуемой, не так много было у него самого». Хомяков обвинялся в индивидуализме и удаленности от реальной жизни. В подтверждение своих слов Розанов указывал на отношение Хомякова к лютеранству и католицизму: без практической любви «Хомяков не понял великой драмы протестантизма – также, без любви отнесся» он и к католикам[560]. Розанов отмечал частный характер хомяковского определения Православия: «<…> знаменитое, высказанное Хомяковым, определение православия, в отличие от католицизма и протестантства, как учение: 1) кротости, 2) мира, 3) смирения, – едва ли составляет догматическую его разницу от западных исповеданий, а не вытекает из исторического положения православной церкви, православных народностей»[561]. Во всем литературном опыте и методах суждения Хомякова Розанов обнаруживал некую ущербность. Критик нередко отмечал «сухость сердца, придирчивость ума» публицистических работ Хомякова, «жестокое отношение к ближнему, к страдальцу западному <…> какие возможны именно в стране, где только спорили, а не жили <…>»[562].
Обращаясь в памяти к собственному увлечению нигилизмом в подростковом возрасте, Розанов противопоставлял Хомякову положительные идеи западников, питавшие сердца «русских мальчиков»: «<…> не у Хомякова русские научились простоте, смирению и любви <…> они этому больше научились даже у Белинского и Грановского… больше у Некрасова»[563]. Но спустя 10 лет после этих слов Розанов, глубоко пережив социальные потрясения, нахлынувшие на Россию, уже совершенно иначе отзывался о духовном воздействии литературного наследия радикального направления западников, послужившего одной из причин «политического бешенства», одолевшего Россию.
В юбилейной статье к 50-летию со дня кончины великого славянофила Розанов признал за Хомяковым неоспоримую заслугу гениально объяснять русскую жизнь[564], деликатно объяснять русскую действительность в духе и смысле самой этой действительности. Заслуга Хомякова виделась и в том, что ему удалось своим творчеством качнуть сознание русского общества в сторону народности, земли, в сторону большего внимания к своей истории и Православной Церкви. И опять Розанов подчеркивал специфический, элитарный характер славянофильских произведений. Мыслитель утверждал, что благодаря творчеству Достоевского и Толстого, а не осмеянным сочинениям Хомякова, спустя полвека после кончины одного из родоначальников славянофильства русские вносят в стихии революционных раздоров и рациональный схематизм Западной Европы элементы любви и гармонии[565]. Касаясь непосредственного воздействия трудов Хомякова на жизнь общества, равно как и всех славянофилов, Розанов не уставал подчеркивать отсутствие какого-либо существенного их влияния на жизнь. Во многом это происходило, по убеждению публициста, из-за слабости литературного оформления замечательных идей славянофилов и в силу агрессивных нападок со стороны либеральной и радикальной журналистики, прибегавшей к запрещенным формам журналистской полемики: низменному осмеянию и т. п. Розанов еще в 1904 году указывал в юбилейной статье с характерным названием «Поминки по славянофильстве и славянофилах», что «спор против “форм”» есть «основная ошибка» А. С. Хомякова и его последователей – А. И. Введенского (Басаргина) и Л. Е. Владимирова. «Усовершенствуйте “форму” и старайтесь (главное!) праведно к ней отнестись, – призывал мыслитель богословов, последователей Хомякова, – не переводя ее в формализм (“форма все поглощает”), а удерживая на степени упорядоченности»[566].
В политическом безумии образованного русского общества Розанов видел господствующий факт умственной жизни России. На Хомякова и славянофилов он возложил частичную вину за такое положение дел в стране. «Литературно, – писал Розанов о непопулярности Хомякова, – он был очень неприятен и вовсе не красив. По идеям – Марк Аврелий, а по форме и по выражениям идей – точно сотрудник из “Figaro” <…> он все время побеждает, собственно, себя самого <…> против немцев употребляет все изгибы иезуитской диалектики»[567].
Мы позволим себе не согласиться со столь суровой оценкой и в качестве возражения привести факт, указанный самим Розановым в заметке о православной литургии на испанском языке. Русский дипломат в Испании, горячий поклонник идей Хомякова, способствовал переводу на испанский язык произведений своего кумира. «Пятеро испанцев поддались славянофильской пропаганде русского дипломата и уже перешли в православие; а кроме сего, есть, кажется, и “оглашенные”, т. е. заявившие желание перейти. Для них и служилась там на испанском языке литургия, без сомнения, при посольской церкви». Сопоставляя западную и восточную церкви, Розанов заключил: «В католичестве все уже дотекло, а в православии все течет <…> и благодаря этому у нас пар, туман и музыка»[568].
Индивидуальные изыскания Розановым «осколков первобытного счастья»[569]. в семейном быту и формах детского воспитания в 1910-х годах вновь привели мыслителя в стан общественного направления мысли, близкого к славянофильскому направлению, заданному в свое время при активном участии А. С. Хомякова. Процесс «политического бешенства», перекочевавший с аккуратных страниц либеральных журналов и радикальных газет в конкретную событийную практику жизни России, обозначил угрозу не только для формальных рамок семейного быта, но и для самого факта бытия империи, нации, семьи и каждого русского индивида в отдельности. Шквал насильственного передела мира под знаменами «европеизации» предопределил поздний союз В. В. Розанова с А. С. Хомяковым.
Интересные книги, интересное время и интересные вопросы // Новое время. 1900. 11 июля. [Рец. кн.: А. С. Хомяков. Соч.: В 8 т. Т. 1, 5. М., 1900].
Поминки по славянофильстве и славянофилам // Новое время. 1904. 21 мая; переизд. в кн.: Розанов В. В. Собр. соч. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. М., 1996. С. 447–454.
Памяти А. С. Хомякова (1-е мая 1804–1-е мая 1901 г.) // Новый путь. 1904. № 6. С. 1–16; переизд. в кн.: Розанов В. В. Собр. соч. Около церковных стен. М., 1995. С. 419–428.
Алексей Степанович Хомяков: К 50-летию со дня кончины его (23 сентября 1860 г. – 23 сентября 1910 г.) // Русское слово. 1910. 23 сентября. Подпись: В. Варварин; переизд. в кн.: