В этих фрагментах автор статьи пишет то, с чем вряд ли мог согласиться Ап. Григорьев, с чем позже не соглашался Страхов.
Статьи Лонгинова и Погодина в защиту Хомякова рассматриваются как эпизод в полемике между петербургскими и московскими журналами. Позиция редакции беспристрастна:
Для нас, т. е. для нашего журнала, история есть чисто уже история, т. е. прошедшее. Мы равно связаны и с преданиями, составляющими основу «Современника», т. е. с взглядами Белинского, и с преданиями московских направлений. Те и другие предания в существенно важных сторонах их нам равно дороги. Это беспристрастие вовсе не холодное равнодушие с нашей стороны и вместе с тем не заслуга наша. Оно законное наследство. Для нас нет уже ни славянофильства, ни западничества, нет даже Москвы и Петербурга в этом смысле. Мы стало быть вправе рассмотреть дело спокойно[628].
Автор упрекает Белинского, что зачастую тот «намеренно не хочет понять Хомякова», его отношение к Западу, что стихотворение «Мечта» «проникнуто все высоким пониманием запада и его чудес, его “святых чудес”, как называет их сам поэт».[629]
Автор утверждает, что Белинский и Хомяков одинаково дороги нам, споря с «Отечественными Записками», «Русским Вестником» и «Современником», защищая в этой полемике и Белинского, и Хомякова, подчеркивая их недостатки и достоинства.
Вот образчик такой взвешенной оценки стихотворений Хомякова:
Белинский весьма редко ошибался в эстетическом отношении. Единственное, что можно сказать против его эстетических приговоров – это то, что он, увлекаемый своей искренней страстностью, иногда, позволяет себе выразиться вульгарно, но верно «пересаливал» в похвалах или порицаниях.
В особенности был он великий мастep иногда отличать все головное, как бы оно блестяще ни было, от сердечного, внутреннего…
Мы глубоко чтим память покойного Хомякова, как одного из самых блестящих, благороднейших и даровитейших представителей нашего нравственного и общественного сознания – но в верности существенных черт взгляда Белинского на его поэтическую деятельность – нас нисколько не разубедили ныне вышедшие стихотворения Хомякова[630].
А вот вывод из этой полемики, в которой высказывается не столько мнение о поэте Хомякове, о поэтах и критиках, сколько о сущности самой поэзии:
Поэт истинный будь он хоть дотла проникнут известным философским созерцанием – как, например, Тютчев – создает вокруг себя свой целый, особый, неотразимо влекущий мир: осязательно-реальное бытие примут у него самые отвлеченные созерцания, о чем бы ни заговорил он, о том ли даже что
Не в первый раз кричит петух.
Кричит он бодро, живо, смело;
Уж месяц на небе потух,
Струя в Босфоре заалела,
о том ли, что
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
или о стране, которую
сам царь небесный
Исходил благословляя,
вы чувствуете, что тут не мысль, не голова творили, что это песня. Поэт истинный, чем он ни увлекись, хоть бы даже анализом общественных бедствий, как Некрасов, как ни создавай он себе нарочно тем для своей песни, он вас затянет в свой магический круг, вы войдете с ним в его мир, будете дышать даже душным воздухом этого мира…
Мы взяли нарочно две грани поэзии, две так сказать крайности ее – поэта, совершенно отвлеченного от современности, поэта свободного до равнодушия, как Тютчев, и другого поэта, который отдает свое могучее дарование в крепостное рабство современности, и странное дело! равнодушный, свободный Тютчев в поэтических впечатлениях развивает порою глубокие исторические и даже общественные идеи, и вы никогда не почувствуете у него ничего деланного. С другой стороны, чтобы ни делал с своей бедной музою Некрасов – вы, если только песня его родилась, а не сочинилась, можете досадовать на поэта за душный воздух, которым он заставляет вас дышать, но идете за ним в его мир, переживаете его ощущения, как бы личны, капризны, больны и даже ложны они ни были – переживаете горькие ощущения «музы мести и печали».
Та же история повторяется с вами относительно Полонского, Фета, Огарева. Вы можете на них злиться за их однообразие или причудливость или наконец наивность, вы можете не хотеть идти за ними в их внутренний мир, но, попали раз в него – вы в заколдованном кругу, вы едете
… на волне верхом
Воевать с чародеем царем…
вы видите воочью странный мир, где
Листья полны светлых насекомых,
Все растет и рвется вон из меры —
вы хотите, чтобы вам далеко было ехать, чтобы вас
Без устали везла, везла карета,
И не имел бы этот путь конца.
И лучшие я пережил бы лета,
Смотря на очерк этого лица…
Но есть и другого рода поэты – поэты чудных форм, поэты пластики, поэты вполне объективные – играют ли они подчас даже несколько холодно формами, как живописец красками (Майков), переносятся ли они в речь созерцания прошедшего, как Мей, вы на каждом шагу чувствуете, что это действительные поэтические силы, не всегда способные возвыситься до глубокого содержания, но набрасывающие свой яркий колорит на всякий предмет.
И к таким поэтам форм тоже не принадлежал Хомяков.
Стихотворения его – даже не следы глубокого и оригинального духа, а просто роскошь его, избыток его силы. Следы хомяковского духа – его философские статьи, его теологические брошюры, наконец, исторический труд, им оставленный.
В приговоре Белинского несправедливо одно только. Он видел в стихотворениях Хомякова заказные, деланные впечатления, тогда как впечатления эти нисколько не деланные. Впечатления эти, как результат глубоких самостоятельных убеждений, были отблесками цельной и полной, нравственной и умственной жизни. Эта цельная и полная жизнь – отражалась между прочим и в стихотворениях, почти всегда блестящих, звучных и сильных, потому что блестящая и сильная натура не могла же в чем бы то ни было выражаться дюжинным образом, тем более в своих поэтических искрах.
Во всех поэтических искрах натуры Хомякова есть и свет и огонь, но сосредоточивался свет и огонь этой высокой натуры в другой деятельности…
Подтверждать дело выписками мы не станем. Выписок много в различных статьях о покойном Хомякове, но все они доказывают только силу и оригинальность его натуры и нисколько не опровергают эстетической сущности взгляда Белинского.
Вообще же на двух этих дорогих и разновременных могилах, пора бы нам перестать перебрасываться вызовами и попреками. Белинский и Хомяков – равно достояние нашего сознания, равно борцы за святое и честное дело нашей умственной самобытности…
Этого можно было не знать и даже искренно не знать, лет шесть или даже пять назад, но этого нельзя уже не видеть теперь. История есть суд Божий[631].
Конечно же, статья «Стихотворения Хомякова» была редакционным возражением Ап. Григорьеву, она уточняла и поправляла его мнения и оценки Хомякова, высказанные в статье «Оппозиция застоя». Она свидетельствует даже не о полемике, а о диалоге критиков внутри журнала, который подчас возникал в пределах одного номера. Внешне статья как бы подтверждает разногласия Ф. М. и М. М. Достоевских с Ап. Григорьевым, на самом же деле она свидетельствует о свободе выражения разных суждений единомышленников и о возможности их спора. Достоевский был прав: редакция «Времени» не ограничивала Ап. Григорьева в публикации статей, но в то же время корректировала его пристрастия и увлечения своими редакционными материалами. Ни Ап. Григорьев, ни Н. Страхов таких мнений редакции «Времени» не разделяли и видели в них уступку Достоевских западникам в их полемике со славянофилами.
У нас есть все основания, чтобы включить эту статью в корпус редакционных статей, подготовленных Достоевским. В журнале был только один человек, который задавал тон полемики, определял ее тактику, формулировал позицию редакции, программу «Времени» и идеи почвенничества. В рамках исследования анонимных и псевдонимных статей «Времени» и «Эпохи» с использованием статистических методов статья «Стихотворения Хомякова» по каждому параметру соответствовала характеристикам стиля Достоевского[632].
Этим утверждением я исправляю свое упущение при подготовке пятых томов двух названных выше полных собраний сочинений Достоевского, в которых, несмотря на очевидные и однозначные результаты статистического анализа, я не пересмотрел ошибочную атрибуцию Б. Ф. Егоровым и В. С. Нечаевой этой статьи Ап. Григорьеву. Конечно, это не статья Ап. Григорьева. Компилятивный и реферативный характер большей части статьи не позволяет отнести ее и к авторским статьям Достоевского. Вряд ли в этом тексте можно обнаружить соавтора, даже если когда-то он и был. Статья о Хомякове – типичная редакторская обработка Достоевским компиляции, подготовленной из четырех статей по давнему, но актуальному и тогда, и сейчас спору о стихотворениях Хомякова, и не только.
М. И. ЩербаковаПродолжение идей славянофилов в переписке И. С. Аксакова и Н. Н. Страхова
Переписка И. С. Аксакова и Н. Н. Страхова состоит из 38 писем И. С. Аксакова и 19 писем Н. Н. Страхова; всего 57. Полностью они никогда не публиковались. Первое письмо, отправленное Н. Н. Страховым И. С. Аксакову, датировано 7 июня 1863 года. Последнее было написано И. С. Аксаковым 15 декабря 1885 года, за несколько недель до смерти.