В переписке – отзвуки сильнейшего накала патриотической борьбы 1860–1880-х годов, борьбы духовной, за Россию, единение славянского мира, обсуждение насущных вопросов и отклики на главные события эпохи. Корреспонденты, сохраняя верность памяти славянофилов, – постоянные оппоненты революционно-демократических идей. Их литературный талант, энциклопедические познания, дар убеждения, искренность придают переписке ценность не только исторического документа, но факта национальной культуры.
И. С. Аксаков, видный славянофил, публицист и общественный деятель, после смерти старших, «ранних» славянофилов стал ревностным хранителем и продолжателем их традиций. Он любил повторять, что высказываться вполне умеет только на бумаге, и кто не знает его по письмам, тот очень мало его знает. Переписка с Н. Н. Страховым в значительной степени дополняет его портрет.
Философ, публицист и литературный критик Н. Н. Страхов занимал устойчиво консервативную позицию. В искусстве наиболее важным считал внимание к духовно-нравственным коллизиям общества и человеческой личности. Вокруг фигуры Страхова всегда бытовали противоречивые суждения и оценки, даже недоразумения, начиная с того, что его статья «Роковой вопрос» дала повод к закрытию журнала братьев Достоевских «Время». Причина – в печати «недоговоренности», по выражению В. В. Розанова, в незавершенности построений. Эпистолярное наследие Н. Н. Страхова, и в частности его письма к И. С. Аксакову, существенно дополняют его публицистические и литературно-критические работы.
Поводом к началу переписки послужила статья Н. Н. Страхова «Роковой вопрос», напечатанная в журнале «Время»[633] под псевдонимом Русский, а также отклик на нее И. С. Аксакова в газете «День»[634]. Статья, как известно, касалась серьезного для России вопроса о взаимных отношениях польской и русской цивилизации; она, по словам И. С. Аксакова, выносила «наружу те сомнения, которые втайне разъедают некоторую часть нашего русского общества»[635].
Однако позиция Страхова по польскому вопросу была завуалирована неудачным публицистическим приемом.
Вы скажете, – упрекал его Аксаков, – что Ваше намерение было представить – как думают сами поляки о себе и своем призвании; Вы хотели стать на их точку зрения и посмотреть их глазами. Это прием верный; это сделать было и нужно и полезно; но Вы должны были тут же показать всю ложность этой польской точки зрения. Разумеется, с польской точки зрения, Россия представляется чем-то невыразимо малым, ничтожным и презренным, – и читатель из Вашей статьи выносит именно это убеждение. Конечно, Вы упоминаете о неуважении поляков к правам чужой народности, но из Вашей статьи не видать, почему и уважать их! Позвольте мне сказать Вам откровенно. Это происходит оттого, что Вы сами себе не уяснили внутренней сущности старой Западной и принадлежащей еще вполне будущему Славянской цивилизации. Вы признаете права русского народа, как признаете права чухны и мордвы, – но сами не верите в неминуемую будущность зародышей, о которых говорите; не видите внутренней победоносной силы начал. Христовы рыбаки действительно были невеждами в сравнении с цивилизованным миром евреев и римлян: у них не было даже организации, ничего выработанного, все в принципах, в идеалах, – но на их стороне была истина. Вы должны были после постановки вопроса о наружных, кажущихся взаимных отношениях польской цивилизации и русского невежества и неразвитости поставить другой вопрос – о внутреннем содержании польской цивилизации и русских стремлений.[636]
Действительно, статья «Роковой вопрос» породила многие сомнения и толки, имела странный резонанс: «радовала тех, против кого собственно шла, и печалила тех, за кого стояла»[637]. «Великим наказанием мне было то, – писал позже Н. Н. Страхов, – что меня принимали часто за полонофила и по этой причине обращались со мною с особым уважением»[638].
К многочисленным упрекам в адрес автора «Рокового вопроса» И. С. Аксаков в редакторской заметке в газете «День» присоединил еще один: в недобросовестном цитировании статьи И. В. Киреевского «Обозрение современного состояния литературы» (1845), увидев попытку Н. Н. Страхова «прикрыть свое сомнительное направление авторитетом честного имени Киреевского, известного глубиной своих русских воззрений и искреннею любовью к русской народности»[639]. Стремясь оградить имя Киреевского от несправедливого нарекания, И. С. Аксаков восстановил цитату в ее полном виде, в том числе и столь важные рассуждения о польской аристократической культуре:
Между этим искусственным просвещением и естественными элементами умственной жизни народа не было ничего общего. Оттого в целой образованности польской произошло раздвоение. Между тем как ученые паны писали толкования на Горация, переводили Тасса и неоспоримо сочувствовали всем явлениям современного им европейского просвещения, – это просвещение отражалось только на поверхности жизни, не вырастая из корня, и, таким образом, лишенная самобытного развития, вся отвлеченная умственная деятельность, эта ученость, этот блеск, эти таланты, эти славы, эти цветы, сорванные с чужих полей, вся эта богатая литература исчезла почти без следа для образованности польской и совершенно без следа для просвещения общечеловеческого, для той европейской образованности, которой она была слишком верным отражением.[640]
Н. Н. Страхов полностью согласился с этим замечанием И. С. Аксакова, ответив своему оппоненту так: «Вы защищали И. Киреевского в глазах тех, кто его не читал, как сами говорите. Если так, то ваша “Заметка” весьма нужна. Русская публика мало читает серьезные русские книги и, конечно, легко могла счесть даже И. Киреевского за приверженца поляков»[641].
Бурная журнальная полемика начала 1860-х годов вокруг статьи «Роковой вопрос», процесс формирования почвенничества как общественного и литературного движения отразились в первых шести письмах переписки И. С. Аксакова и Н. Н. Страхова. Эти материалы значительно дополняют наши знания о событиях и ключевых фигурах политической и общественно-литературной жизни России.
Умерли «старшие» славянофилы: К. С. Аксаков, братья Киреевские, А. С. Хомяков… И только И. С. Аксаков почти в одиночестве все еще пытался соединить славянство перед предстоящими бедами. «Славянофилы могут все умереть до одного, – писал он, – но направление, данное ими, не умрет, – и я разумею направление во всей его строгости и неуступчивости, не прилаженное ко вкусу и потребностям петербургской канканирующей публики»[642].
Письма рубежа 1860–1870-х годов в основном посвящены подготовке к публикации сатиры И. С. Аксакова «Судебные сцены, или Присутственный день уголовной палаты», а также затеваемому в Петербурге новому русскому журналу «Заря», формированию его авторского состава.
«Неподдельная, искренняя любовь к Русской земле и ее народу, ревность о ее чести, славе и интересах, – писал И. С. Аксаков 6 сентября 1868 года, – участие в ее современной.истории, в ее современных жизненных, а не навязанных вопросах, раскрытие не одних отрицательных, но положительных сторон русской народности, – нравственная опрятность и чистоплотность, чего именно недостает обыкновенно петербургским изданиям, – вот те стороны журнала, которые могут снискать ему всеобщие симпатии. Вне их, этих сторон, нет действительной, здоровой силы. Русский человек, читая петербургские журналы, чувствует себя как бы depayse, – угнетенным, сконфуженным в своем непосредственном русском чувстве и русских инстинктах»[643]. Переписка этого периода поучительна и важна для понимания смысла и сути общественно-политических боев и литературных столкновений «эпохи великих реформ».
C 1880 года И. С. Аксаков приступил к изданию «Руси», газеты, которую, по словам Н. Н. Страхова, было «освежительно читать» и «держишь в руках без брезгливости, с уважением!»[644].
Письма 1880–1885 годов – документы значительного этапа русской истории. В них – присущий корреспондентам историзм мышления, четкий диалектический взгляд на события; в многочисленных и важных суждениях, оценках, характеристиках, описаниях – аналитическая, критическая основа.
Подробно обсуждаются актуальные проблемы нигилизма, мистицизма, отношение к террору; спор о дарвинизме, за которым стоит и более общий спор с материализмом вообще. В письмах отразилась общественная среда: солидарность идеям Н. Я. Данилевского о России как самобытном явлении и особом типе духовной жизни, полемические оценки выступлений Вл. С. Соловьева.
2 марта 1881 года, после убийства императора Александра II, Н. Н. Страхов обратился к И. С. Аксакову:
Что я напишу Вам, глубокоуважаемый Иван Сергеевич? Свои чувства? Как мне больно и грустно и стыдно, как мне все еще кажется, что земля колеблется под ногами? Так вот чем кончилось это двадцатипятилетие! Вот наш прогресс, единственные вполне спелые его ягодки… Но, право, в таких случаях нет охоты, у меня по крайней мере нет никакой охоты, говорить и ораторствовать. Да и ничего не хочется делать и думать… Сегодня я давал присягу в церкви Министерства народного просвещения… Потом были на улице. Город имел праздничный вид. Сегодня прекрасный светлый день, и множество народа бродило по улицам. Все тихо. Эта смерть, от которой содрогнулся мир, не нарушила ни на йоту заведенного порядка.