И все пойдет по-старому. И мы, вероятно, ничему не научимся, не поймем яснее своего положения, и классическая система по-прежнему все будет к нам прививаема и все не привьется. А рядом будут вырастать и зреть какие-нибудь ядовитые ягодки, самоубийства, политические преступления, что-нибудь чудовищное, неслыханное, так что немцы и французы будут с изумлением таращить глаза на своих учеников. О русская натура! Много в тебе сил, но ничего из тебя не выйдет. Да ведь тебе и не нужно ничего, а то бы ты уже добилась бы до цели, если бы цель у тебя была! Нигилизм есть одно из прямых твоих выражений, и тянет к нему всех, не одних недоучившихся гимназистов…[645]
В передовой статье газеты «Русь» 9 апреля 1881 года И. С. Аксаков писал:
Наш недуг, страшный, упорный недуг – утрата внутренней цельности и творчества жизни… Большая часть нашей интеллигенции, не исключая и правящей, живет в мире фальшивом, населенном призраками, фантасмагорией, мнимыми влечениями, мнимыми потребностями, мнимыми идеалами и немнимым невежеством родной земли, вместе с отрицательным отношением к русской истории, русской жизни, русскому народу и русской народности. Это уже не мнимая, а реальная сила, которая в последовательном логическом развитии выразилась в казенщине, бюрократизме, лжелиберализме и, наконец, в нигилизме. Нигилизм – это последнее слово нашего западничества, нашего прогрессивного отрицательного движения и пошлости, вооружившееся револьвером, ядом и динамитом, – и из пошлости мысли перешедшее прямо в область действия, конечно не пошлого, но какого? Разрушения и смерти.[646]
Передовая статья намечала проблему; ее подробное развитие следовало в авторских статьях. Одной из них была работа Н. Н. Страхова «Письма о нигилизме».
Тема «Писем» – «характеристика нравственного и умственного состояния нынешнего времени». Точка зрения – «самые элементарные требования нравственности, не высокий христианский идеал, а лишь первые его основания, простейшие исходные точки»[647].
Н. Н. Страхов подчеркивал:
Корень зла – нигилизм, а не политическая или национальная вражда. Эта вражда, как и всякое недовольство, всякая ненависть, составляет только пищу нигилизма, поддерживает его, но не она его создала, не она им управляет… Нигилизм есть движение, которое в сущности ничем не удовлетворится, кроме полного разрушения… Это – безумие, соблазнительное и глубокое, потому что под видом доблести дает простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым. И это направление – не случайность, не помешательство; нет, в нем, как в фокусе, отразились все нынешние господствующие стремления, весь дух нашего времени…[648]
Не менее важными, тесно примыкающими к вопросам об историческом развитии страны были мысли о путях искусства, о культуре в целом. «Наша российская культура не имеет в своем прошлом ничего другого как ассамблеи, парики и т. п., – сказано 1 декабря 1883 года в письме И. С. Аксакова. – Вот ее origines, вот во что упирается воспоминание! На нашей заемной культуре действительно нет никакого религиозного помазания… Может быть, греко-славянско-латинская Академия и положила бы начало истинной высшей русской культуре, – но это только может быть, и если того не случилось, вероятно были внутренние причины. Но факт об источнике нашей культуры, современной, остается неизменным и – трагическим. Наша культура болтается ногами по воздуху и ищет себе почвы, чтоб осесть или стать»[649]. Через месяц в передовой статье № 1 газеты «Русь» (1 января 1884) И. С. Аксаков развил эту мысль.
Как ведущий литературный критик Н. Н. Страхов активно помогал И. С. Аксакову своими литературно-критическими статьями, в частности об И. С. Тургеневе, Л. Н. Толстом и др. Есть существенные дополнения к творческой истории первой биографии Ф. М. Достоевского. В письмах И. С. Аксакова, готовившего материалы для газеты «Русь», – ответные размышления и, нередко, споры с Н. Н. Страховым о Толстом-художнике и мыслителе, по поводу книг «Война и мир», «Анна Каренина», «В чем моя вера».
И. С. Аксаков дорожил сотрудничеством Н. Н. Страхова, шел навстречу, ратовал за творческую свободу автора. «Пишите о чем угодно, – обращался в письме 10 октября 1882 года – Есть две темы, две задачи: диагноз нашего общественного духовного недуга, снедающего молодежь, – и с другой стороны, указание этой молодежи новых горизонтов, куда мог бы воспарить юный дух, которому парить надо, нельзя не парить, но нужно, чтобы он испарился в парении, а набравшись сил, возвращался к родной земле для работы»[650].
Письма последних месяцев 1885 года омрачены тяжелым состоянием И. С. Аксакова: «Я чувствую себя нравственно нехорошо, словно будто масла не хватает уж в моей лампе. Нет охоты ни писать, ни бороться; чувствуешь, что настоящий переживаемый нами период – долгий период и что его ничем не сократишь; что нужно бы слово поновее и посвежее и что пора бы бросить совсем газетное дело»[651].
На это письмо Н. Н. Страхов ответил 8 декабря 1885 года: «Когда Вы, богатырь, уроните такое слово, то на меня нападает безмерная тоска; я почти теряю надежду на Россию. Шопенгауэр выводит патриотизм из эгоизма и глумится над ним. Как несправедливо! Патриотизм может быть совершенно чистым чувством – преданности тому, что выше, прекраснее, святее меня. Патриотизм – значит жить чужою жизнью и радоваться чужою радостию. А если это становится невозможным, то человек вдруг чувствует себя пустынным и одиноким»[652].
В последнем письме, адресованном Н. Н. Страхову 15 декабря 1885 года, И. С. Аксаков с готовностью развил эту мысль:
Конечно, патриотизм может явиться и эгоизмом, если понятие о личности, индивидуальности перенести на народы и на отношения их между собою, – но надо сказать, что это эгоизм уже несколько другого сорта! Это уже не личный или индивидуалистический, наипакостнейший изо всех, который, по устроению Божию, призван поглощаться любовью к жене, к семье, к родной земле. Вывод из всего этого один: что нравственное требование должно быть перенесено и на личности коллективные, с их между собою отношениями. Другими словами, что и для народов обязательна нравственность и преступен эгоизм. Так, например, английский патриотизм, проповедующий бездушие, тиранию относительно не-англичан, конечно есть проявление племенного или государственного эгоизма. Теперь у нас завелось, с легкой руки Бисмарка, проповедовать освобождение «политики» от всяких нравственных начал, рекомендовать «политику реальных интересов» и т. п. Все это решительный вздор, и всего неуместнее в такой стране, которая называет себя Святою Русью, – которой народ еще способен одушевляться идеей освобождения христиан от мусульманского ига и приносить для этого всевозможные жертвы. Русский народ никогда не будет «политических дел мастер», ибо у него есть живая совесть народная; никогда не должен как народ изменять требованиям высшей правды. Поэтому истинно русский патриотизм не может быть эгоистическим даже во втором значении этого слова, и этим отличается от патриотизма бисмарковского и английского. Нет эгоизма в русском патриотизме ни личного, ни народного. Право русского народа не есть зло, но благо.[653]
На этой высокой ноте любви к России оборвалась со смертью И. С. Аксакова переписка двух русских мыслителей. Их письма, как становится очевидно, устремлены в XXI век.
С. М. СергеевСлавянофильское наследие в интерпретации Н. В. Устрялова
Николай Васильевич Устрялов (1890–1937) – один из наиболее выдающихся русских политических мыслителей, основатель и главный теоретик такого своеобразного течения русской общественной мысли, как национал-большевизм (или сменовеховство). Его творчество только сегодня стало достоянием широких читательских кругов[654], предметом научного исследования оно также сделалось сравнительно недавно[655]. В данной работе нет возможности дать даже самую общую характеристику его мировоззрения, поэтому отсылаем желающих ознакомиться с последним более подробно к указанным в примечаниях публикациям. Наша цель – узкая и прикладная – проследить эволюцию восприятия Н. В. Устряловым славянофильства в качестве а) исследователя и б) идеолога (хотя применительно к нему это разделение в значительной мере условно).
Первым специальным обращением будущего лидера национал-большевизма к теме славянофильства стал его доклад «Национальная проблема у первых славянофилов», прочитанный 25 марта 1916 года в заседании Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева и вызвавший там бурное обсуждение. «Доклад этот не может не быть отмечен как ввиду значительности его собственного содержания, так и ввиду значительности тех прений, которые им были вызваны»[656], – писал в газете «Утро России» правовед (а в скором времени соратник Устрялова по сменовеховству) Ю. В. Ключников. В том же году доклад был опубликован в журнале «Русская мысль» (редактор П. Б. Струве). В ту пору его автор был членом классически-западнической партии кадетов, но подошел к проблеме принципиально иначе, чем кадет первого призыва П. Н. Милюков в статье 1893 года с говорящим названием «Разложение славянофильства». Для него славянофильство – не реакционная утопия, а идейный фундамент национального самопознания, чья роль сравнима в этом смысле с аналогичной ролью Фихте и Гегеля в Германии: «