[690]. Началось все с того, что в 1839 году Хомяков прочитал в одном из московских салонов статью «О старом и новом». Размышления продолжил И. В. Киреевский…
Н. А. Бердяев называл Хомякова «рыцарем Церкви». И это не случайно, так как Хомяков был одним из первых независимых русских метафизиков веры. Впервые светское лицо осмелилось писать о вере и церковной жизни[691]. Духовная цензура не разрешила публиковать на родине многие его труды, и они выходили за границей на французском языке. Наследие А. С. Хомякова стало осваиваться лишь в конце XIX столетия, когда уже начала систематически формироваться метафизика веры. Полное собрание его сочинений начало выходить в России только в 1900 году.
В историософской работе «Семирамида» (1860) Хомяков останавливается на значении религии в истории народов: «История религии пополняет летопись племен; во многих отношениях она даже важнее истории политической, ибо для человечества, также как и для человека, жизнь духа важнее жизни тела»[692]. Это же распространяется и на значение веры: «Первый и главный предмет, на который должно обратить внимание исторического критика, есть народная вера. Выньте христианство из истории Европы и буддизм из Азии, и вы уже не поймете ничего ни в Европе, ни в Азии <…> Мера просвещения, характер просвещения и источники его определяются мерою, характером и источником веры <…> Вера первобытных народов определяла их историческую судьбу; история обратилась в религиозный миф и только в нем сохранилась для нас. <…> Религию, – считает Хомяков, – можно понять единственно по взгляду на всю жизнь народа и на полное его историческое развитие». Поэтому «без влияния, без живительной силы христианства не восстала бы земля русская», хотя мы также «не имеем права сказать, что одно христианство воздвигло ее»[693].
Расширительное толкование веры привело Хомякова к отождествлению ее с народным миросозерцанием, последнее у него если не определяет полностью веру, то трансформирует ее: «Даже христианство, при всей его чистоте, при его возвышенности над всякою человеческою личностью, принимает разные виды у славянина, у романца или тевтона. Новая вера не изменена старою, но индивидуальность народов не теряет своих прав, точно так же как и индивидуальность людей». Хомяков здесь говорит, скорее, об эмпирическом проявлении веры у того или иного народа, которое действительно может быть специфическим. Однако эту специфику нельзя смешивать с метафизикой веры, которая, как умозрительная доктрина, не должна теряться за своим индивидуальным проявлением, но, наоборот, освящать его. В понятие веры Хомякова включаются «все понятия, все страсти, вся жизнь». Религия у него характеризуется синкретизмом, который «принимает в себя все оттенки быта и мысли. В нем отзывается вражда и страх, любовь и надежда». Такое понимание религии переносится и на веру, которая есть, согласно Хомякову, «совершеннейший плод народного образования, крайний и высший предел его развития».
Вера в данном случае понимается широко и почти отождествляется с мировоззрением, покрывая собой всю культурную и духовную деятельность человека. Такая широта понятия может естественно приводить к утрате глубины. Вера представляет собой не мировоззрение, не комплекс всевозможных взглядов, но является лишь ядром, внутренней сущностью осмысления бытия. Поэтому от расширительного понимания веры Хомяков переходит к собственно духовному. Он пишет, что «вера составляет предел внутреннему развитию человека», она есть некий духовный горизонт его возможностей, «из ее круга он выйти уже не может, потому что вера есть высшая точка всех его помыслов, тайное условие его желаний и действий, крайняя черта его знаний. В ней его будущность, личная и общественная, в ней окончательный вывод всей полноты его существования разумного и всемирного»[694]. Вера здесь представляет собой ту доминанту, вокруг которой человек «собирает себя», концентрирует свою духовную энергию. Мировоззренчески она есть предел, к которому человек стремится и дальше которого не может пойти. Она есть смысловой акт, открывающий человеку значение абсолютной реальности, что придает бесконечный смысл его жизни. В широком значении слова вера оформляет специфику восприятия мира каждым народом. Истинность же веры обеспечивает жизненность и творческий потенциал народа.
Для Хомякова вера не двояка (истинная и ложная), но едина – истинная и живая. Она неразрывна с делом и сама есть высшее его осуществление. «Посему неразумны и те, которые говорят, что вера одна не спасает, но еще нужны дела, и те, которые говорят, что вера спасает кроме дел: ибо если дел нет, то вера оказывается мертвою; если мертва, то и не истинна, если же не истинна, то ложная, т. е. внешнее знание».
Однако возможно заблуждение, воспринимающее за истинную веру ложь, мертвую веру или внешнее знание. Такое знание и такая вера доступны даже бесам. Поэтому когда апостол говорит: «Покажи мне от дел твоих веру, которою ты хвалишься, как и я показываю веру свою от дел своих», то здесь, подчеркивает Хомяков, не признаются две веры, но уличается и обличается неразумная похвальба. Только в этом смысле будет разумным и истинным понимать слова апостола: «Ты веришь в Бога, но и бесы веруют». Здесь отнюдь не признается вера в бесов, но вскрывается ложь, хвалящаяся тем, что имеют и бесы, но что отнюдь не является верой в собственном, сущностном смысле слова.
Хомяков в толковании Писания исходит из духовного понимания, продолжая тем самым экзегезу, выработанную еще на заре становления христианского богословия и философии. «Не духом мудрости мирской, спорящей о словах, должно быть читано святое Писание, но духом мудрости Божией и простоты духовной». Когда он пишет, что спасает не вера, но предмет веры, то тем самым подчеркивает специфику именно духовно-метафизического понимания веры как отношения к трансцендентному, чтобы предохраниться от понимания веры в смысле не Faith, но believ, когда она растворяется в предметах и отношениях эмпирической действительности. Вера понимается им в данном случае как феномен умозрения, духовно, как «невидимых обличение и утверждение уповаемых». Причем Хомяков ставит здесь «утверждение» вместо «извещение» (как в каноническом переводе), что более точно передает греческий оригинал υπόσιασις[695]. «Упование» также понимается Хомяковым емко. Оно заключает в себе желаемое, а так как желается то, что любимо, то «нельзя желать того, что не любишь». Тогда любовь с необходимостью вытекает из существа веры. Не имеющие любви поэтому не имеют и веры. Естественно, что такая вера отнюдь не свойственна бесам. Это же касается и слов апостола Павла: «Какая польза без любви, даже в такой вере, которая двигала бы горы?» Согласно Хомякову здесь не утверждается возможность веры без любви, но если таковую измыслить, то она будет совершенно бесполезной. Совершенство же веры мыслится им как «полное внутреннее ведение и видение»[696].
Интересна также гносеологическая характеристика веры у Хомякова. Она представляется не просто «полаганием факта невидимого, проявленного в факте видимом», а всегда «есть следствие откровения, опознанного за откровение». Вера не есть «чисто логическое и рациональное полагание, а гораздо более. Она не есть акт одного разума, но акт всех сил ума, охваченного и плененного до последней его глубины живою истиною откровенного факта. Вера не только мыслится или чувствуется, но и мыслится и чувствуется вместе; словом – она не одно познание, но сразу познание и жизнь». «Ибо какая бы мне была нужда сказать: верую, – когда бы я знал? Вера не есть ли обличение невидимых?»
Исследование вопросов веры всецело должно быть особенным: «…характером веры определяется характер исследования». Оно в области веры «предполагает некоторые основные данные, нравственные или рациональные, стоящие для души выше всякого сомнения, так что исследование есть не что иное, как процесс осмысленного раскрытия этих данных». Анализ феномена веры поэтому должен учитывать то, что «в области веры мир, подлежащий исследованию, не есть мир, для человека внешний».
Итак, исследование в области веры заключается в «истине живой, а не только логической, требует в употребление всех умственных сил, в воле и в разуме (“Все силы души озаряются верою”), и, сверх того, требует еще внутреннего исследования самих этих сил». Кроме того, исходное начало должно покоиться на «смиреннейшем признании собственной немощи». К этому вынуждает как греховность человека, так и ограниченность его познавательных способностей. Знание веры предполагает не только совершенство познавательной способности человека, но и его нравственное совершенство. Истина же находится лишь там, где беспорочная святость, а она есть лишь в «целости вселенской Церкви, которая есть проявление Духа Божьего в человечестве». Истина веры поэтому познается лишь соборно. Христианин должен веровать «с трепетом, ибо для него нет заблуждения невинного».
Характером исследования определяется и поучение в вере. Веру, по мнению Хомякова, нельзя преподавать лишь как науку под названием богословия, так как это не более как ветвь учительства в его целости. Кто отрывает учительство (в тесном смысле преподавания и толкования) от других видов, тот горько заблуждается; кто обращает учительство в чью-либо исключительную привилегию, впадает в безумие; кто приурочивает учительство к какой-либо должности, предполагая, что с нею неразлучно связан божественный дар учения, тот впадает в ересь, ибо тем самым создает новое, небывалое таинство – таинство рационализма, или логического знания. Учит же «вся Церковь, иначе: Церковь в ее целости», а не только Писание, дела любви, но все эти проявления вместе. Собственно «теология» рассматривается Хомяковым, таким образом, лишь как «ветвь учительства в его целости».