Океан с бедой разлил;
Он бездонен и просторен,
И враждует он с землей…
Благоденствие острова эфемерно, в любой момент грозная стихия может уничтожить островок цивилизации и культуры. На это прямо указывают строки «Вкруг тебя широки воды / Океан с бедой разлил». Россия, так же как Англия, окружена, как океаном, недружественными народами, которые боятся ее меча, кроваво горящего над землей. Несмотря на то, что «далекие державы» ждут от великой державы «уставов», как веление судьбы, она не является неуязвимой. Она все-таки остров. Ее отличие от остальных стран, ее «блеск славы», роскошь обеспечиваются не мечом, не «блеском золота», но чем-то иным, что дает и меч, и «венец науки», и «блеск золота».
Причина благоденствия острова раскрывается во второй части стихотворения. Здесь противопоставление между островом и океаном становится структурным принципом, необходимым, чтобы подчеркнуть мысль: благосостояние любого народа – от Бога. Отступление от Бога, непослушание грозит гибелью. Так тема острова включает в себя библейский мотив.
Если в «Сказке о царе Салтане» Пушкина сын ищет и находит своего отца и они встречаются, то в стихотворении Хомякова Отцу изменяют. И слова, относящиеся к Англии, вполне могут быть отнесены к России.[763]
В приведенном фрагменте Хомяков называет, по крайней мере, три греха, которые государство, исповедующее Христа, имеет перед Богом: это гордыня, тщеславие и измена Отцу Небесному – сотворение кумиров. А разве о России нельзя было сказать, что бывали времена, когда она была «лукава», «горда» и что ей «мирская слава / Выше Божьего суда»?
Как бы высоко не ставил религиозность русского народа Хомяков, каких надежд бы не возлагал на свое отечество, в целом идеал славянофилов был помещен все-таки не в будущем, а в прошедшем, в допетровской Руси. Ущербность современного ему русского государства уже была заложена в реформах Петра Великого.
Хомяков, как и другие славянофилы, считал Петра I виновным в притеснении нашей Церкви, несмотря на то, что через два года в статье «О старом и новом» он выскажется о царе-реформаторе довольно мягко:
<…> его не должно считать основателем аристократии в России, потому что безусловная продажа поместий, обращенных Михаилом Федоровичем и Алексеем Михайловичем в отчины, уже положила законное начало дворянству; так же как не должно его обвинять в порабощении церкви, потому что независимость ее была уже уничтожена переселением внутрь государства престола патриаршего, который мог быть свободным в Царьграде, но не мог уже быть свободным в Москве.[764]
Названные грехи как бы копились в историческом бытии русского государства, и это выражалось в постепенном отпадении от Бога, начиная со спора иосифлян с нестяжателями. По мнению Хомякова, Петр был завершителем того процесса, который помог России окончательно «Церковь Божью святотатственной рукой» приковать «к подножью власти суетной земной».
Был ли А. С. Хомяков знаком с поэмой Пушкина «Медный всадник», где царь называется то «кумиром на бронзовом коне», то «всадником медным», который «Россию поднял на дыбы»? В начале 1830-х годов во время посещений будущим славянофилом Петербурга между ним и Пушкиным велись постоянные разговоры о путях развития России и о Петре I. В записках А. О. Смирновой-Россет есть, например, такая запись:
Хомяков приехал из Москвы нарочно для того, чтобы проповедовать против реформ Петра Великого. Раздался общий взрыв смеха[765]. Пушкин тоже среди смеющихся – известно, он почитал Петра I, однако также известно, что мнение о Петре I у него неоднократно менялось. В другой записи Смирновой-Россет читаем: «Хомяков стал нападать на Петра, и мнения разделились. Вяземский, Полетика, Дашков и Блудов были за Петра. Остальные относились с неодобрением к некоторым из его мер. Хомяков критиковал все. Поднялся перекрестный огонь фраз, слов, так что в конце концов невозможно было понять что-нибудь…
<…> Пушкин сказал:
– Во всяком случае, один Петр понял то, что нужно было России в ту эпоху. Он подумал о ее будущем и о политической роли, которую она призвана сыграть в истории».[766]
Автор записок не включает Пушкина в апологеты Петра I. Во фрагменте ничего нет об отношении Петра I к Церкви, однако здесь констатируется Пушкиным его революционность. Но именно этому свойству «ломать чего-нибудь» в «Медном всаднике» будет придан оттенок богоборчества. И. В. Немировский, доказывая, что в поэме Пушкина библейская тема присутствует, хотя только на концептуальном уровне, приводит интересное наблюдение: «Само основание Петербурга, сопровождавшееся дерзким обузданием моря, соотнесено с основанием Вавилона и попыткой покорить другую “божию стихию” – небо, построив знаменитую башню. В “Отрывках из писем, мыслях и замечаниях” (1827) Пушкин отмечает, что в лице легендарного строителя вавилонской башни и основателя Вавилона Нимвроде он (Байрон. – И. Н.) изобразил Петра Великого»[767]. Тем самым отчетливо обозначен мотив города, обреченного за отступничество от Бога на наказание.
В стихотворении Хомякова нет темы богоборчества, зато присутствует библейский мотив наказания за богоотступничество, относящее к пророчеству Иеремии (51, 42), грозящему Вавилону гибелью от вод. Здесь голос Хомякова приобретает пророческие ноты:
День придет, и близок он!
Блеск твой, злато, багряница,
Все пройдет, минет как сон.
Гром в руках твоих остынет,
Перестанет меч сверкать,
И сынов твоих покинет
Мысли ясной благодать.
И забыв твой Флаг державный,
Вновь свободна и грозна,
Заиграет своенравно
Моря шумная волна!
Но не в образе поэта-пророка тут дело. Эта часть стихотворения строится через со– и противопоставление с той, в которой прославлялся остров чудный. Все блага, которыми одарено было государство, от Бога, в Его власти давать или отнимать, отсюда и тема острова – неполноты бытия в его материальном осуществлении. Образ острова у Хомякова напоминает образ пустого домика на пустынном месте и перекликается с окончанием печальной стихотворной повести Пушкина «Медный всадник».
Однако у Хомякова угроза гибели острова не равна гибели религии:
И другой стране смиренной,
Полной веры и чудес,
Бог отдаст судьбу вселенной,
Гром земли и глас небес…
Если рассматривать прямой смысл первоначального названия стихотворения, то Хомяков под «страной смиренной» имел в виду Россию – страну, исповедующую правую веру, которая должна сыскать особую любовь Бога. Но в этом есть и явное противоречие: Бог давно уже отдал «судьбу вселенной» России, еще с того момента, как пал Константинополь и Москва стала третьим Римом. Здесь раскрывается своеобразие славянофильского мессианизма, отмеченного в исследовательской литературе и проявлявшегося в «требовательности к себе и своей стране».[768]
Если же в «Острове» видеть параллель с русским государством, то неизбежно все должно возвратиться к Петру I и его детищу Петербургу, символу Нового времени. Город, располагавшийся отчасти на островах, оказывался метафорой отъединенности, обособленности, индивидуализма, не приемлемых для философа, разработавшего учение о Церкви. По мнению В. В. Зеньковского, принцип соборности, открытый Хомяковым, помогал «преодолеть индивидуализм и в гносеологии, и в морали, и в творчестве»[769].
В салонных беседах, в образах и сюжетах художественных произведений 1830-х годов осуществлялся диалог по поводу русской истории и особого национального пути, своеобразным эквивалентом которых был град Петра Великого. Активными участниками этого диалога были Пушкин и Хомяков, их полемика не только способствовала поискам исторической истины, но и влияла на творческий процесс. Так, например, если Пушкин в разговорах с Хомяковым постоянно подчеркивал устремленность Петра в будущее России, то в поэме «Медный всадник» он далеко не прямолинеен. Вопрос к кумиру на бронзовом коне: «Куда ты скачешь, гордый конь? / И где опустишь ты копыта?» – предполагает несколько ответов.
Хомяков, в отличие от своего оппонента, куда решительнее выступает против западного пути. В первой половине 1840-х годов он пишет статью «Церковь одна»[770], ясно давая понять, насколько увлеченность просвещением «отлучила» русскую интеллигенцию от духовных истоков – Православия: «Ты веришь в Бога, но и бесы веруют»[771]. Хомяков считает, что распространение истинной православной Церкви неизбежно: «Когда исчезнут ложные учения, не нужно будет и имя православное, ибо ложного христианства не будет»[772]. Правда, в переписке с В. Пальмером он высказывал сомнения по поводу того, смогут ли смириться целые народы: «Запад никогда не решится признать, что Божественная истина столько лет хранилась отсталым и презренным Востоком»[773]. Относясь с большим вниманием к мнению Пальмера о единстве веры англиканства и православной Церкви, Хомяков пытается доказать единственность и истинность православной Церкви, но вместе с тем в третьем письме вынужден признать, что восточная Церковь является лишь одной из поместных Церквей. Эта мысль Хомякова была уязвимой.
Именно в свете подобных раздумий и внутренних колебаний, «Альбион», переименованный в «Остров», можно рассматривать как стихотворение-пророчество, адресованное не только Англии, тем бол