Центральная тема поэтической героики Хомякова – судьба России. Тема, ставшая определяющей для многообразного творчества поэта, философа, публициста. Обращение к теме России подтверждает важность поэтического творчества в наследии Хомякова: стихами он выражает сокровенные свои мысли, самые яркие озарения и болезненные сомнения:
В твоей груди, моя Россия,
Есть также тихий, светлый ключ;
Он также воды льет живые,
Сокрыт, безвестен и могуч.
Не возмутят людские страсти
Его кристальной глубины,
Как прежде, холод чуждой власти
Не заковал его волны.
Если в истории русской литературы XIX века наиболее тонкими ценителями поэзии Хомякова можно назвать К. С. и И. С. Аксаковых, то в XX веке родственной душой великого славянофила, несомненно, был И. А. Ильин. Глубокий анализ поэтического творчества Хомякова он дает в статье-лекции «Россия в русской поэзии», по духу напоминающей гоголевские статьи о поэзии «Выбранных мест из переписки с друзьями» – «Об Одиссее, переводимой Жуковским», «О лиризме наших поэтов», «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность». Философ XX века пропустил через сердце историософскую поэзию Хомякова. Ильина особенно интересуют те стихотворения Хомякова, в которых проявился благородный максимализм авторской позиции – несомненно, это героический максимализм, свойственный непобедимым и обреченным эпическим героям. И для Хомякова, и для Ильина центральным героическим образом становится образ Родины. Философ комментирует стихи поэта: «Нет, поистине, ни один народ не судил себя так откровенно, так строго, так покаянно; не ставил себя лицом к лицу – с христианской совестью; не требовал от себя такого очищения и покаяния. И не только требовал, а осуществлял его; и этим держал свое бытие и свой быт»[787]. Стихи, привлекшие внимание И. А. Ильина, и впрямь трактуют героическую миссию России в неожиданном ключе высоких противоречий. Великий патриот обращается к своей стране со словами, полными боли и сострадания:
Но помни, быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело,
А на тебя, увы! как много
Грехов ужасных налегло!
Хомяков даже настолько остро чувствует природу греха, что его плач над Россией кажется гиперболическим, хотя каждый трагический образ здесь вырастает из вечно злободневных реалий:
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена,
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
Пожалуй, таких тяжелых обвинений Россия не слыхала ни от П. Я. Чаадаева, ни от П. А. Вяземского, ни от И. С. Тургенева, ни от других язвительных критиков российских пороков. На первый взгляд, славянофил Хомяков приближается к самым дерзновенным тезисам А. И. Герцена.
Героика борения с грехом – истинно хомяковская поэтическая героика. И для Г. Р. Державина, и для А. С. Пушкина историческое прошлое России – это былинная, легендарная старина, овеянная славой. Конечно, тема греховности пронизывает и «Песнь о Вещем Олеге», и «Бориса Годунова», а Державин не раз в стихах указывал на пороки недавнего прошлого (времена Анны Иоанновны, противопоставленные в «Фелице» славному царствованию Екатерины Великой). Величественный образ Петра у Пушкина противоречив и многозначен, великого императора поэт судит с высоты христианской этики. И все-таки и для Пушкина, и для Державина, и для Лермонтова историческое прошлое России было непредставимо без элементов романтизации. Хомяков настолько взыскателен, что отказ от идеализации прошлого выходит страстным и трагическим:
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все грехи былых времен,
За ваши каинские брани
Еще с младенческих пелен;
За слезы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель русской стороны.
За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новгород, его измену,
За двоедушие Москвы…
Хомяков с хирургической честностью раскрывает раны российской истории, чтобы они вечно кровоточили. Его поэтические тезисы напоминают расхожую публицистику авторов, и в XIX, и в XX веке призывавших ко всенародному покаянию за исторические грехи. Но у этих аналогичных призывов разная природа. У Хомякова в подтексте нет надежды на политические реформы, на приобщение к западным цивилизационным ценностям. Природа всенародного покаяния у Хомякова иная. Поэт отождествляет личный духовный опыт с судьбой России. Раскаяние в грехах Отечества для него личное раскаяние, духовная работа во спасение души. Из этой идеологии рождались лучшие образцы молитвенной героики в истории русской поэзии. В стихотворении 1854 года «Раскаявшейся России» Хомяков снова пытается разрешить противоречие – любить ли Россию вместе со всеми ее пороками или пророческим даром приближать страну к высокому идеалу. Хомяков, в отличие от иных патриотов, отказывается поэтизировать грехи и грешки России, они не вызывают у поэта сентиментальных чувств. Его Святая Русь выше кабацкого ухарства:
Не в пьянстве похвальбы безумной,
Не в пьянстве гордости слепой,
Не в буйстве смеха, песни шумной,
Не с звоном чаши круговой;
Но в силе трезвенной смиренья
И обновленной чистоты
На дело грозного служенья
В кровавый бой предстанешь ты.
Гимнический пафос этого стихотворения приобретает особый, хомяковский, дух благодаря смелому перечислению противоречий, если угодно, пороков, вопреки которым спасается Россия. До Хомякова никто в русской поэзии не приближался к таким сложным, зияющим вопросам.
По И. А. Ильину, «Вера в Бога давала русскому народу живую совесть, мудрое терпение, тихое трудолюбие, умение прощать и повиноваться, веру в царя, храбрость, преданность, любовь к Родине и способность освещать и освящать лучами этой веры весь свой жизненный уклад – и быт, и труд, и природу, и самую смерть…»[788]. К этому выводу философ приходит, обратившись к поэтической патриотике Хомякова.
Ильин ставит хомяковские лиро-эпические образцы в один ряд с образцами русской обличительной гражданской поэзии – от державинского «Вельможи» и лермонтовского «На смерть поэта» до творчества Н. А. Некрасова. И в этой поэзии мы находим тоску по «духовному очищению» (И. А. Ильин), но для Хомякова этот мотив является центральным, стилеобразующим.
Торжественный, проникнутый высоким дидактизмом, стихотворный строй Хомякова стилистически связан с наследием русской одической поэзии XVIII века. В отличие от своих предшественников, Хомяков отказывается от сложных аллегорических образов, от прихотливого словообразования и замысловатых строфических конструкций, свойственных и Державину, и Петрову, и Боброву. Хомяков стремится к ясности в выражении мыслей и эмоций. Мысль для него куда важнее изобретательной стихотворной техники. Подобно Державину, Кострову и Петрову, которые поэтическим словом поднимали полки во времена русско-турецких и наполеоновских войн, Хомяков вдохновляет на правый бой во имя славянского и православного братства:
Вставай, страна моя родная,
За братьев! Бог тебя зовет
Чрез волны гневного Дуная,
Туда, где, землю огибая,
Шумят струи Эгейских вод.
Схожие геополитические эмоции были свойственны и авторам героических од XVIII века, но Хомяков насыщает пышную топонимику сложным идейным содержанием. Призыв Хомякова-поэта, в отличие от его предшественников далекого от властной элиты, не был связан с политической конъюнктурой, с правительственными планами. В оде князю Г. А. Потемкину 1778 года Василий Петров воспевает освобождение христианских народов на южных рубежах Российской империи:
Не совершается ль пророчествие мира?
Херсонски жители, единой веры чада
Не все ль, оставя Юг, на Север к нам грядёте?
… Молдавец, армянин, индеянин иль еллин,
Иль чёрный эфиоп, под коим кто бы небом
На свет не произшёл, мать всем Екатерина.
И Ломоносов, и Державин, и Рубан, и Костров в одах, посвященных завоевательным походам и освободительным войнам, в которых участвовала Россия, прибегают к экскурсам в историю, нередко и в древнюю историю. Иногда, как в петровской оде Потемкину, поэты говорили и о христианском единстве. Только поводом, толчком для подобных рассуждений всегда была свершившаяся военная победа или возникновение соответствующего государственного стратегического плана. Идея братства единоверцев близка и Хомякову, который предпочитает не иллюстрировать стихами уже свершившиеся деяния. Хомяков не чужд пророческого пафоса, упоминания же действующих монархов в его стихах излишни и потому крайне редки. А. С. Хомяков – свободный философ, а не государственный поэт. Свое предназначение он видит не в придворной жизни и не в службе. Быть православным мыслителем и православным поэтом в бурный XIX век, справедливо названный веком революций, – это одинокая и героическая участь, осознанно избранная Хомяковым. Отношение поэта к политической власти было куда сложнее господствовавших в 1840-е годы уваровских построений. Подвиг самодержца воспринимался Хомяковым в сложном соотношении с идеями греха, раскаяния и искупления. Конечно, мысли Хомякова, авторитетные в узком кругу единомышленников, казались парадоксальными, они не были в почете ни у официальных идеологов, ни в либеральных кругах. Эти обстоятельства отразились на трансформации образа автора в его одических стихах. Отсутствие претензий на трибуну государственного поэта для Хомякова закономерно, хотя и удивительно в контексте традиции XVIII века. Отношение к природе государственной власти прослеживается не только в сочинениях Алексея Степановича, но и в исследованиях его сына Дмитрия Алексеевича Хомякова. Статьи Д. А. Хомякова, объединенные в трилогию «Православие, Самодержавие, Народность»