<…> был поражен в них учением о Церкви. <…> Но <…> он разочаровался и в хомяковском учении о Церкви, и это здание рассыпалось таким же прахом, как и философские постройки» (19: 373). Однако звезды, так же как и небесный свод, становятся не символическим раскрытием жизненных начал, как у Хомякова, а лишь инструментом для мыслительных операций. «Разве я не знаю, что звезды не ходят? – спросил он себя, глядя на изменившую уже свое положение к высшей ветке березы яркую планету. – Но я, глядя на движение звезд, не могу представить себе вращения земли, и я прав, говоря, что звезды ходят» (19: 398). Налицо упрощение модели мира, отбрасывание его неантропоморфных черт, примитивизация бытия в угоду сиюминутным рационалистическим построениям, выполняющим терапевтическую функцию душевного успокоения.
Выявление, казалось бы, незначительной художественной параллели приводит к существенным выводам: у лирического героя Хомякова и толстовского Левина – разные картины мира. Для первого надзвездная вышина (твердь небес, где лучше) – метафизическая реальность, символическое раскрытие высшего истока жизни и ее цели. Для Левина же твердый свод небес – метафора, средство редукции «ненужных» смыслов. Такое небо безблагодатно: это уже не опора, а преграда, мир герметизируется, в нем уже нет «вышины надзвездной». Поэтому человек остается один на один с собственным сердцем, беззащитный против логики разума. Это приводит к катастрофической подмене: вместо полноты божественного присутствия остаются «законы добра», происходит онтологизация нравственности.
В результате торжествует человеческий произвол, моделирующий мир и космос, в центре и основании коих уже не Бог с его Откровением и Церковью, а мыслящее существо, человек, который (подобно Шопенгауэру, писавшему в самом начале своего капитального труда, что «мир есть мое представление») прихотливо заявляет: «Жизнь моя <…> имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!» (19: 382). Видимо, слишком поспешно толстовский герой оставил чтение трудов А. С. Хомякова: «звездное небо над головой» могло раскрыться для него и совсем иначе.
А. Н. КузинаА. С. Хомяков и В. Г. Распутин: диалог о России через столетия
Славянофилы утверждали особый путь исторического развития России, ее исключительную роль по отношению к Востоку и Западу, ратовали за необходимость сохранения национальных патриархальных традиций; хранителем исконных начал русской жизни они видели простой народ; предсказывали будущее единение славянских народов.
В. Г. Распутин, так же как и А. С. Хомяков, вырос и сформировался в патриархальной русской деревне, где даже и в советское время сохранились и православие, и общинные традиции. Хотя А. С. Хомяков не прямой предшественник В. Г. Распутина, сознающего себя писателем национальных убеждений вслед за Ф. М. Достоевским, Л. Н. Толстым, С. А. Есениным, но многие идеи А. С. Хомякова близки современному автору. Оба писателя имеют дело с одной и той же Россией. То, что увидел А. С. Хомяков в народном характере, видит и В. Г. Распутин. Раздумья о России, о ее будущем, о русском народе и его судьбе объединяют А. С. Хомякова и В. Г. Распутина.
A. С. Хомяков видел Россию православной, свободной, объединенной христианской любовью, духовно мощной и непобедимой. Он проникся духом народной жизни, ее историей, указал свойства русского народа, осмыслил потребности и цель, к которой он должен стремиться. В своих историософских построениях он отводил главную роль народу – носителю религиозных, нравственных и социальных начал. Идеал общественной жизни А. С. Хомяков находил в жизни Киевской и Московской Руси, хотя и негативные черты в старой Руси не ускользнули от его внимания. Он писал: в старые годы «земля русская шла вперед, развивая все силы свои, нравственные, умственные и вещественные. Ее хранили и укрепляли два начала, чуждые остальному миру: власть правительства, дружного с народом, и свобода церкви, чистой и просвещенной… Это-то лучшие инстинкты души русской, образованной и облагороженной христианством, …произвели все хорошее, чем мы можем гордиться»[795]. Главным достижением старой Руси, по мнению А. С. Хомякова, является крестьянская община: «Человек достигает своей нравственной цели только в обществе, где силы каждого принадлежат всем и силы всех каждому»[796]. Разбирая оперу Глинки «Жизнь за царя», он пишет: «Государства нет, но семья и община остались – они спасли Россию. Они воссоздали государство».[797]
B. Г. Распутин считает наиболее удачной формой совместной жизни именно общину и видит в этом залог национального возрождения, в этом он близок А. С. Хомякову: «И деревня наша, если бы не издергивали ее реформами, деревня наша и колхозами стояла бы крепко. Ибо шла к тому, чтобы превратить навязанное в естественное, “коллектив” в “мир”, приказной порядок пусть в нерешительное, но все-таки народовластие». Отмечает современный писатель «какой-то общий ток – …дать образование детям глубинки… чтобы национальное направлялось национальным».[798]
Наиболее органичным правлением для России А. С. Хомяков представлял патриархальную монархию. Анализируя оперу Ф. И. Глинки «Жизнь за царя», «как явление вполне русское и созданное из конца в конец духом жизни и истории русской», писатель представляет свое видение государства: «народная сила освободила Москву великим ополчением; народный голос выбрал царя Земским собором; великая община снова сомкнулась в государство»[799]. Община – Земство – монархия составляют, таким образом, общий организм. «Голос русской земли не может быть услышан и узнан по арифметическому счету голосов; это голос соборный, органический, а не механический»[800], – как считает исследовательница Т. И. Благова. По ее мнению, это объясняет неприятие славянофилами республиканской формы правления.
Рассуждая о современном обществе, В. Г. Распутин перекликается с А. С. Хомяковым: «Народная воля не результат голосования, а энергическое и соединенное действие в защиту своих интересов и ценностей…».[801]
Хомяков видел и отрицательные стороны России: славянское племя пробуждает «дремлющие стихии в других народах», а само остается без «славы и памятников», нет у него достаточной целеустремленности. Он высказывает предположение, что это от широты славянского духа. И в самой отсталости России видит Хомяков преимущества: «Мы – центр человечества европейского полушария, море, в которое стекаются все понятия… можно жить мудро чужими опытами»[802]. Но есть в России сила, которая позволит выполнить ей мессианскую роль в отношении других народов: «Многочисленнейшее изо всех племен человеческих (я говорю по языку), кроме китайского, должно было иметь огромное влияние на всю жизнь человечества».[803]
Именно община хранит высшие духовные качества народа, которые позволят России сказать свое слово в мировой истории: «Грядущее покажет, кому представлено стать впереди всеобщего движения; но если есть какая-нибудь истина в братстве человеческом, если чувство правды и добра не призрак, а сила живая и неумирающая – зародыш будущей жизни мировой – не германец, аристократ и завоеватель, а славянин, труженик и разночинец, призывается к плодотворному подвигу и великому служению»[804]. Община воплощает принцип соборности в общественном устройстве. А. С. Хомяков несколько раз обращался к определению соборности: «Соборность – это свободное единство основ церкви в деле совместного понимания ими правды и совместного отыскания ими пути к спасению, единство, основанное на единодушной любви к христианской и божественной праведности»[805]. Соборность выражает идею собирания не только в смысле соединения многих в каком-либо месте, но и в более общем смысле как «идею единства во множестве»: «Церковь кафолическая есть церковь “согласно всему” или церковь “согласно единству всех”. Церковь свободного единодушия, единодушия совершенного, церковь, в которой нет больше ни греков, ни варваров, нет различий по состоянию, нет ни рабовладельцев, ни рабов»[806]. Вне соборного единения человек не способен освободиться от грехов и достичь духовной цельности. Именно православие сохранило соборность. Только принципы православия могут дать миру пример человеческого общежития на основах любви, братства и цельности внутреннего мира человека. Этим объясняется возникновение у А. С. Хомякова идеи об особой миссии России. Мессианский мотив патетически звучит в стихотворении «Раскаявшейся России»: «Над миром станешь ты высоко, / В сияньи новом и святом! / Иди! Тебя зовут народы! / И, совершив свой бранный пир, / Даруй им дар Святой свободы, / Дай мысли жизнь, дай жизни мир! / Иди! Светла твоя дорога!».[807]
Распутину родственны идеи соборности Хомякова: «Русский народ в отличие от других (не всех, но многих), составляющих сумму, составлял организм, сращенность».[808]
Но если у Хомякова идея православной соборности должна была служить делу объединения народов, то у Распутина «сращенность» народа, подразумевающая духовное единство, должна послужить духовному, национальному возрождению России. Писатель оценивает современное состояние России как кризисное: «Последняя революция, либерально-криминальная, самая подлейшая из всех, какие знал мир, столкнула Россию в такую пропасть, что народ еще долго не сможет подсчитать свои жертвы. В сущности, это было жертвоприношение народа