[901]. Пушкин явно стремится с помощью Вяземского повлиять на «русские впечатления» Ансело и тем самым скорректировать изображение России в записках французского литератора.
Пушкин вообще щепетилен к тому, как иностранцы воспринимают Россию. За год до приезда Ансело он выступил против нападок А. А. Муханова на книгу г-жи де Сталь «Десять лет в изгнании». Почти в то же время Пушкин выступил со статьей «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова», сосредоточив пафос выступления на благодарности иностранцу за его «остроумное» и «справедливое»[902] отношение к русскому языку и литературе. В то же время в черновом варианте письма к А. Х. Бенкендорфу (лето 1831) Пушкин, ходатайствуя о разрешении «взяться за редакцию политического и литературного журнала», среди прочих программных предложений убеждал: «Ныне, когда справедливое негодование и старая народная вражда, долго растравляемая завистью, соединила всех нас противу польских мятежников, озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою <…>. Пускай позволят нам русским писателям отражать нападения иностранных газет»[903]. В черновике слова «нападения иностранных газет» зачеркнуты. Из белового варианта выброшен вообще весь приведенный пассаж. Можно лишь догадываться, что это вызвано опасением Пушкина выглядеть в роли казенного патриота (близкого Булгарину или Гречу). Когда начал издаваться пушкинский «Современник» (1836), журнал вовсе не ставил перед собой главной задачей «отражать нападения иностранных газет», хотя Пушкин не утратил интереса к иностранному мнению о России и стремился привлечь к нему внимание читателей. Кроме публикации, скажем, «Хроники русского в Париже» А. И. Тургенева, Пушкин сам подготовил для публикации (перевод, предисловие и комментарии) большую часть мемуаров французского офицера на русской службе Моро де Бразе и запланировал статью о книге французского ученого Шаппа д’Отроша «Путешествие в Сибирь».
Мнение иностранцев о России постепенно превращается в один из поводов перманентного спора между западниками и славянофилами. Если славянофилы вслед за Хомяковым склонны были видеть в суждениях чужеземцев в первую очередь извечное предубеждение против России, западники воспринимали эти суждения как нечто объективное. В 1857 году Н. Г. Чернышевский публикует в «Современнике» статью по поводу выпущенного в свет П. И. Бартеневым «Собрания писем царя Алексея Михайловича». Усомнившись в ценности переизданных славянофилом документов, Чернышевский замечает: «Не лучше ли было бы позаботиться об издании на русском языке важнейших сочинений, написанных о старой Руси иноземцами? По своей драгоценности для изучения нашего старинного быта они важны не менее, нежели наши отечественные источники, быть может, даже важнее их». «Вероятно, найдутся некоторые, – продолжает Чернышевский, – готовые уже возразить: “Но иноземные путешественники большей частью смотрели на нас глазами, предубежденными не в нашу пользу, и слишком мало знали наш быт”. Такое предубеждение против достоверности известий, сообщаемых иностранными писателями о старой Руси, совершенно несправедливо», – заключает публицист и в качестве подтверждения своей мысли приводит обширный пересказ очерка о «частном быте русских в XVI—XVII вв., составленный исключительно по иноземным писателям».[904]
Нет сомнения, что российские авторы всегда учитывали восприятие не только русского, но и зарубежного читателя. Этот фактор стал ощутимо влиять на русскую литературу, когда европейский читатель начал представлять Россию скорее по произведениям русских классиков, нежели по отзывам путешественников. Это касается и книги Н. И. Тургенева «Россия и русские», изданной за границей, и зарубежных изданий А. И. Герцена. И. С. Тургенев в связи с этим даже попал в щекотливую ситуацию. В первые дни Крымской войны в Париже вышел перевод «Записок охотника». Французские критики тут же призвали читателей ознакомиться с книгой как с важнейшим источником, вскрывающим внутреннее состояние таинственной северной империи, кинувшей «грозные орды в атаку на старый мир».[905] И. С. Тургенев вынужден был публично заявить о своей непричастности к таким интерпретациям и о сильных искажениях своих произведений во французском переводе. Так же поступил В. А. Соллогуб, чьи рассказы повторили судьбу «Записок охотника». Но вот в 1853 году в Париже на французском языке появляется брошюра А. С. Хомякова «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г. Лоранси». Книга имела подпись «Неизвестный» («Ignotus») и вызвала тем более широкий резонанс, что шла «в обход» цензуры. Здесь, однако, необходимы пояснения.
Как известно, при всей строгости николаевской цензуры ее отличало отсутствие детально регламентированного порядка. Если для российской печати цензура нередко играла роль судьи, который руководствуется не законом, а мнениями и настроениями отдельных представителей власти, то по отношению к русским публикациям за рубежом она вовсе не имела представлений о своей собственной роли. III Отделение, как правило, реагировало на эти факты лишь тогда, когда публикации вредили престижу российской власти. Так, А. Демидову было предложено прекратить публикацию «Писем о России», которые он помещал в «Journal des Débats» в 1838–1839 годах, а П. Долгоруков за книгу о российском дворянстве (1843) был вообще вытребован в Россию. Официальную позицию в подобных вопросах наиболее откровенно сформулировал заграничный агент III Отделения Я. Толстой. В 1842 году он разъяснял И. Головину, задумавшему издать книгу во Франции: «Если ваша книга будет против России, вас станут преследовать; коли ни то, ни се – будут смотреть сквозь пальцы, а если она будет в пользу России – то вас могут наградить»[906]. Головин после такого разъяснения положился на удачу, издал книгу, был вызван за это в Россию, отказался ехать и стал эмигрантом. Однако возможность печататься в обход цензуры (и при этом не компрометировать себя в глазах правительства) оставалась заманчивой перспективой для многих русских писателей. Ф. И. Тютчев, например, начиная с 1844 года опубликовал за границей четыре статьи, две из которых («Россия и Революция», «Папство и Римский вопрос») вызвали живейшую полемику. Правда, «Россия и Революция» публиковалась при одобрении императора, мелочных цензурных придирок она избежала. При этом Лэйн доказывает, что заграничные публикации давали возможность Тютчеву, уволенному с дипломатической службы «из-за полного пренебрежения к обязанностям», «достигнуть реабилитации во мнении правящих кругов»[907]. Особенных привилегий за свои статьи Тютчев, правда, не приобрел, но и преследованиям не подвергался. Во всяком случае, когда у М. П. Погодина возникли затруднения с публикацией «историко-политических писем», составленных в период Крымской войны, Тютчев почти открыто рекомендовал ему издать «письма» за границей. «Сказать ли вам, чего бы я желал? – интересовался Тютчев в письме к Погодину от 13 октября 1857 года. – Мне бы хотелось, чтобы какой-нибудь добрый или даже недобрый человек – без вашего согласия и даже без вашего ведома издал бы эти письма так, как они есть, – за границею… <…> Вообще, мы до сих пор не умеем пользоваться, как бы следовало, русскими заграничными книгопечатнями, а в нынешнем положении дел это орудие необходимое».[908]
Хомяков в конце 1840-х – начале 1850-х годов из-за цензурного давления практически потерял возможность видеть свои сочинения опубликованными, а в 1852 году постановлением Дубельта ему официально было запрещено «даже и представлять к печатанию свои сочинения»[909]. Тогда, по-видимому, вдохновленный примером Тютчева, Хомяков решил выступить в европейской печати, втянувшись в жаркую полемику по поводу статьи Тютчева «Папство и Римский вопрос», которая была опубликована в известном «Revue des Deux Mondes» в 1851 году. Брошюра Хомякова «Несколько слов православного христианина…» (Париж, 1853) появилась в самую горячую пору европейского обсуждения тютчевской статьи.
Автор сразу оговаривался, что не станет касаться политических вопросов. «Единственная моя цель, – заявлял он, – оправдать церковь от странных обвинений, возводимых на нее г. Лоранси, и потому я не преступлю пределов вопроса религиозного»[910]. Этой формулировке предпослано значимое разъяснение: «Когда возводится клевета на целую страну, граждане этой страны имеют право за нее заступиться; но столько же они имеют право и промолчать, предоставив времени оправдание их отечества. <…> Тем более что в лице своего правительства и официальных своих представителей каждая страна пользуется защитою власти, на которой лежит обязанность блюсти ее достоинство и оборонять ее интересы. Иное дело в области веры или Церкви. <…> Церковь ни одному из чад своих не разрешает молчания перед клеветой, против нее направленною»[911]. Ясно, что это разъяснение может быть столь же рассчитано на французского читателя, сколько и на российские власти, в случае если инкогнито автора будет раскрыто и последует вопрос, почему Хомяков решился нарушить запрет публиковать свои сочинения.
В 1855 году Хомяков опубликовал в Германии еще одну брошюру, продолжавшую рассуждение о противоречиях католицизма и православия, – «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу одного окружного послания парижского архиепископа». Это был ответ на призыв к католикам архиепископа де Сибура в период Восточной войны – идти в «крестовый поход» против православных. Брошюра снова была подписан