а «Неизвестный». Конечно, напрашивается вывод, что Хомяков всячески стремится скрыть свое авторство, поскольку нарушает правительственный запрет выступать в печати. Однако при ближайшем рассмотрении картина оказывается не столь уж однозначной.
Н. П. Барсуковым опубликованы некоторые материалы, касающиеся заграничных брошюр Хомякова. Оказывается, не только они сами были известны при российском дворе, но и имя их автора не составляло тайны. Вторая брошюра весьма заинтересовала императрицу Марию Александровну, и по ее поручению В. Д. Олсуфьев направил Хомякову 17 мая 1855 года следующую записку: «Государыня императрица, узнав, что вы написали продолжение сочинения вашего “Quelques mots d’un Chrétien Orthodoxe” [“Несколько слов православного христианина”], желает прочитать оное. Почему и обращаюсь к вам с просьбою прислать мне вашу рукопись для представления ее величеству. Ей угодно было приказать сообщить вам, что покойный государь император с удовольствием читал вышеуказанное сочинение и остался им доволен»[912]. Для Хомякова подобный оборот означал: его труды оценены русской властью, а значит, в отношении его «провинности» будет применено правило – победителя не судят. Заметим также, что к моменту выхода второй брошюры имя автора уже было известно при дворе.
О благожелательном отзыве императора Хомяков знал и ранее. В письме к Кошелеву он указывает на некий источник, из которого ему были известны слова Николая I о книге: «Dans ce qu’il dit de l’Eglise il est trиs libérаl; mais dans ce qu’il dit de ses rappots avec l’autorité temporelle il a parfaitement raison, et je suis de son avis [В том, что он говорит о Церкви, он весьма либерален, но в том, что он говорит о ее отношениях к светской власти, он прав, и я с ним согласен]»[913]. Успех брошюры Хомякова при дворе не был минутным. 29 июня 1855 года он снова получает письмо от Олсуфьева: «Государыня императрица Мария Александровна повелеть мне соизволила препроводить к вам немецкий перевод книги вашей, по воле великой княгини Ольги Николаевны сделанный нашим стутгардским священником <…> Вам, вероятно, не безынтересны распри западной церкви о непорочном зачатии Пресвятой Богородицы. Посылаю от себя для прочтения протест аббата Лаборда против сего нового догмата»[914]. Ясно, что последнюю фразу можно расценивать как поощрение автора к дальнейшим трудам на ниве богословия и защиты Православия от западных нападок. Имя Хомякова на какой-то момент стало популярным при дворе, А. Д. Блудова и А. Н. Попов принялись зазывать его в столицу.
Хомяков, фактически получив высочайшее одобрение на публикацию сочинений о Православии в обход как гражданской, так и духовной цензуры, продолжил работу и опубликовал за рубежом другие произведения богословского характера в 1858 и 1860 годах. Однако продолжал подписывать их псевдонимом «Неизвестный». Почему?
Можно догадаться, что, начиная с первого выступления за рубежом, Хомяков имел расчет, основанный на логике, подобной приведенному выше высказыванию Я. Толстого: если книга будет хорошо принята российской властью, то это может вернуть автору свободу печататься, если вызовет недовольство правительства, можно будет укрыться за псевдонимом. Допускаем, что этот тактический прием имел место. Но, видимо, Хомяков довольно твердо верил в успех книг в России, если допустил, чтобы псевдоним был раскрыт после выхода первой же брошюры. Когда же лучшие прогнозы Хомякова действительно оправдались, маска «Неизвестного» все же сохраняла смысл, но уже лишь на бумаге: указывала на принадлежность публикаций одному автору и носила видимость приличия при нарушении писателем цензурной повинности.
Пожалуй, изложенные подробности могут навлечь на Хомякова скоропостижное обвинение в конформизме, что, однако, было бы несправедливо. Во-первых, противоречие между западной и восточной церквями действительно были для него темой животрепещущей. И особое значение он придавал тому, как и кем будет представлено Православие в Западной Европе. В 1840-х годах, критикуя труд московского митрополита Макария «Введение в православное богословие», Хомяков писал А. Н. Попову: «Стыдно будет, если иностранцы примут такую жалкую дребедень за выражение нашего православного богословия»[915]. А в 1847 году Хомяков уже пытался опубликовать в Европе одно из своих богословских сочинений и даже отослал для этого рукопись Жуковскому, согласившемуся оказать содействие. Во-вторых, по выражению Лемке, в подобных случаях необходимо учитывать «коэффициент того времени»[916]. Хомяков, за которым был учрежден негласный надзор и которому запрещалось печатать свои сочинения, нашел и воспользовался, кажется, единственно возможным поводом и средством обнародовать свои мысли, не покидая при этом Россию.
Защита Православия, средоточием и воплощением которого в XIX веке воспринималась Россия, конечно, была тесно связана с проблемой отражения нападок европейской печати на российское государство в целом. Работы Хомякова в защиту Православия и против «духовного бессилия» являются логическим продолжением статей «Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах» – только в новых условиях, в годы Крымской войны. Насколько это было актуально, свидетельствует и брошюра А. А. Гаряйнова «Что такое мнение Запада о России?» (СПб., 1854).
Европейское восприятие России в этой ситуации сыграло не только роль случайного внешнего раздражителя, побудившего А. С. Хомякова очередной раз изложить славянофильскую позицию. Он почувствовал одну из общих тенденций русской литературы – защитить Россию перед лицом западных мнений, включился в общелитературное обсуждение ответа на зарубежные суждения о России (причем за рубежом!). В статьях «Мнение иностранцев о России» и «Мнение русских об иностранцах» Хомяков предложил средство решения проблемы – «рецепт», основанный на принципах славянофильской идеологии. По его мысли, русское общество должно было проникнуться уважением к духовным началам Отечества и продемонстрировать это уважение перед западным миром. Хомяков сам применил этот «рецепт» на практике, выступив перед западным читателем в защиту русской церкви, с достоинством назвавшись «православным христианином». Заграничные брошюры А. С. Хомякова стали логичным и достойным примером в истории «ответной» реакции русской литературы и общественной мысли на мнение иностранцев о России.
В. М. БерезинКоммуникация как сообщение и разобщение личностей в контексте социологии и публицистики А. С. Хомякова
Рассматривая проблему коммуникативных процессов в ключе социологических и публицистических взглядов А. С. Хомякова, можно было бы выделить целый ряд направлений ее исследования, что неудивительно в силу всеохватного наследия этого художника и мыслителя-энциклопедиста.
Можно было бы рассмотреть коммуникацию в историософском ключе, то есть как сообщение (или разобщение) исторических опытов человечества. Здесь имя А. С. Хомякова – автора «Семирамиды» («Записок о всемирной истории») – незаслуженно не упоминается при перечислении имен исследователей в области философии истории (И. Гердер, О. Шпенглер, А. Тойнби, А. Хантингтон). Так произошло, например, в предисловии к русскому изданию книги А. Тойнби «Постижение истории» (М., 1999). Для философов русского происхождения в подобных изданиях в лучшем случае делается исключение для П. Сорокина.
Можно было бы подойти к философским, историко-культурным и художественным проблемам коммуникации с точки зрения ее знаковости, с позиций сравнительного языкознания и семиотики. Здесь также весьма значителен вклад А. С. Хомякова – как в сравнительных исследованиях письменных и устных средств передачи информации, так и в разработке семиотической методологии литературоведения (знак-символ, код сообщения, точка зрения автора). Достаточно сказать, что знаменитое стихотворение поэта «Иностранка» критиковалось В. Г. Белинским, а позднее Н. Бердяевым, за его рассудочность, которая не свойственна лирическому выражению автором своих чувств. Но ведь и сам А. С. Хомяков прекрасно понимал, что так не должно быть. Об этом говорят его примечания к русским песням: «Тон вовсе не носит на себе отпечаток страсти и его холодность делает песнь еще отвратительнее»[917]. Все дело в точке зрения автора. Поэт, описав объект своего высказывания – красавицу и собеседницу многих выдающихся людей России А. О. Смирнову-Россет, – затем в поэтической форме объясняет своему другу А. И. Кошелеву, что она недостойна его любви и объясняет причины такого вывода.[918]
Наконец, мало исследованы взгляды А. С. Хомякова, касающиеся непременной диалогичности коммуникации, направленной на поиск или уточнение истины, его взгляды на творческий диапазон этой диалогичности, вбирающий в себя формы от официальной, научной, деловой, художественной до неофициальной и смеховой. В дальнейшем это направление исследования разных видов коммуникации развили в своих трудах М. М. Бахтин, Д. С. Лихачев, Ю. М. Лотман, ряд современных ученых.
Рассмотрим этот последний аспект вклада А. С. Хомякова в теорию коммуникации, получившую более или менее систематизированный вид спустя столетие после его работ и высказываний.
Основополагающей при этом является мысль А. С. Хомякова из «Письма в Петербург по поводу железной дороги». Он провидчески писал в нем, что человеческое изобретение не просто создание природы. Всякое творение человека или народа передается другим не как механическое орудие, но как оболочка мысли, вызывающее новую деятельность, которая идет на пользу или во вред, на добро или зло людям. Часто самый здоровый организм нескоро перерабатывает свои умственные приобретения. Жизнь предшествует логическому сознанию и всегда остается шире его.