Хотя Хомяков осознает, что оборотной стороной этой консервативности может быть «тихая и скрытая чума злого обычая» (III, 18). Настаивает он на такой роли обычая и в следующей статье («Еще о сельских условиях»): «Чем шире область обычая, тем крепче и здоровее общество, тем самобытнее и богаче будет развитие права» (III, 75). Но «обычай, внешнее выражение внутренней жизни народной, должен отвечать на все нововозникающие вопросы» (III, 76). Поэтому Хомяков пишет: «Я желал бы, чтобы всякий, принимаясь писать о еже быша,<…> мысленно сводил свой рассказ до своего или, по крайней мере, до совершенно известного времени и кончал возвратною поверкою» (V, 21–22). Только в таком случае высокие нравственные качества сохраняются и передаются из поколения в поколение.
Для Хомякова был незыблемым принцип связи времен. Он не раз повторял, что «все настоящее имеет свои корни в старине» (V, 22). «Не умирают ни хорошие, ни дурные зародыши, закинутые прошлою жизнью», – писал Хомяков. В стихотворении 1844 года «Не говорите: “То былое…”» представлена диалектика взаимоотношения «былого» и «нынешнего»:
Не говорите: «То былое,
То старина, то грех отцов,
А наше племя молодое
Не знает старых тех грехов».
Нет! Этот грех – он вечно с вами,
Он в вас, он в жилах и крови,
Он сросся с вашими сердцами —
Сердцами, мертвыми к любви…[382]
Новое время, новое сознание требуют новых форм. Это становится очевидным в размышлениях Хомякова о художественном воплощении прошлого. Так, в статье «Письмо в Петербург о выставке» он отмечал:
<…> для нас, наследовавших знания и труды прошедших веков, доступны все произведения художества, потому что для нас раскрылись многие тайны человеческого духа, проявлявшегося разнообразно в разные эпохи своей истории; но по тому самому, что мы поняли дух человеческий, созидавший древние формы искусства, мы уже не можем находить его полноты ни в которой из этих отдельных форм и, следовательно, не можем уже воссоздавать силою дробного анализа то, что создавалось цельным синтезом души. Художники, бессильные создавать новые формы и новый стиль и подражающие формам и стилю прошедших веков или чужих народов, уже не художники: это актеры художества, разыгрывающие Рыцаря, Грека, или Византийца, или Индейца (III, 95).
Хомяков не раз полемизирует с современными представлениями о старине:
Шла жизнь простая и естественная, волнуясь, борясь и изменяясь в некоторых формах, но сохраняя свой коренной и основной тип среди борьбы, волнений и изменений, – и вдруг, так сказать, в один день она сделалась стариною вся, целиком, от одежды до грамоты, от богатырской сказки и веселой присказки до той духовной песни, лучшего достояния русского народа, которая дарит свои высокие утешения сельской хате и смеет явиться в городские хоромы только в печати, как любопытное воспоминание об утраченном настроении русской души. Но к счастью нашему, то, что называем стариною мы, заговорившие на всех иностранных наречиях и на все иностранные лады, не для всех сделалось стариною: оно живет свежо и сильно на великой и святой Руси. Мы, люди образованные, оторвавшись от прошедшего лишили себя прошедшего; мы приобрели себе какое-то искусственное безродство, грустное право на сердечный холод; но теперь грамоты, сказки, песни, языком своим, содержанием, чувством, пробуждают в нас заглохнувшие силы (III, 167).
Потому «раздается песнь народная, сказывается старорусская сказка, читается грамота прежних веков, и слух почуял простое слово человеческое, полное движения и мысли, и на душу повеяло дыханием жизни» (III, 167).
В «Московском сборнике» 1852 года помещены две песни и две былины из собрания П. В. Киреевского. В предисловии к ним Хомяков писал:
Наши старые сказки отыскиваются <…> в устах русского человека, поющего песни старины людям, не отставшим от старого быта. Наши старые грамоты являются памятниками не отжившего мира, не жизни, когда-то прозвучавшей и замолкнувшей навсегда, а историческим проявлением стихий, которые еще живут и движутся по всей нашей великой родине, но про которые мы утратили было воспоминание. Самые юридические учреждения старины нашей сохранились еще во многих местах в силе и свежести и живут в преданиях и песнях народных (III, 164).
По убеждению Хомякова, Петр I и его последователи опрометчиво отбросили корневые ценности – «Кремль, Киев, Саровскую пустынь, народный быт с его песнями и обрядами и по преимуществу общину сельскую», а «истинное просвещение имеет по преимуществу характер консерватизма, которое есть постоянное усовершенствование, всегда опирающееся на очищающуюся старину». Хомяков призывал отстранить «всякую мысль» о том, будто возвращение к старине сделалось нашей мечтою… «Но путь пройденный должен определять и будущее направление. Если с дороги сбились, первая задача – воротиться на дорогу».
Когда государство находилось в продолжение нескольких веков в осадном положении, многие законы могли быть совершенно забыты; но это забвение невольное не есть укор закону. Бессильный временно, лишенный действия и приложения, он живет скрытно в душах, несмотря на злые обычаи, введенные необходимостью, несмотря на невежество народа или на крутое действие власти.
Эти-то лучшие инстинкты души русской, образованной и облагороженной христианством, эти-то воспоминания древности неизвестной, но живущей в нас тайно, произвели все хорошее, чем мы можем гордиться. <…> Кое-что сделано; более, несравненно более остается сделать такого, на что вызывает нас дух, живущий в воспоминаниях, преданиях или символах, уцелевших от древности. Весь этот прекрасный мир замирал, почти замер в беспрестанных борьбах, внутренних и внешних, России. Без возобновления государства все <бы> погибло; государство ожило, утвердилось, наполнилось крепостию необычайною: теперь все прежние начала могут, должны развиваться и разовьются собственною своею неумирающею силою. <…> Наша древность представляет нам пример и начала всего доброго в жизни частной, в судопроизводстве, в отношении людей между собою; но все это было подавлено, уничтожено отсутствием государственного начала, раздорами внутренними, игом внешних врагов. Западным людям приходится все прежнее отстранять, как дурное, и все хорошее в себе создавать; нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь.[383]
Становится очевидно, что идеал Хомякова не в прошлом, а в будущем: «<…> мы будем подвигаться вперед смело и безошибочно <…> воскрешая древние формы жизни русской, потому что они были основаны на святости уз семейных и на неиспорченной индивидуальности нашего племени. Тогда, в просвещенных и стройных размерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо, воскреснет древняя Русь, но уже сознающая себя, а не случайная, полная сил живых и органических, а не колеблющаяся вечно между бытием и смертью» (III, 29). Как видим, понимание «былого, предания, прошедшего» необходимо для плодотворного движения вперед, ясная осознанность опыта всех поколений, жизненная включенность в лучшие традиции и усвоение уроков прошлого воспитывают духовную зрелость, способствуют развитию способности к подлинному совершенствованию.
Г. В. ГорноваПроблема города в контексте историософии А. С. Хомякова
Славянофильское содержание мировоззрения А. С. Хомякова – это выявление самобытности России, попытка христианского синтеза культуры, особенно применительно к русской истории. Для этого им была разработана специальная историософская концепция, согласно которой, Православие является идейной основой русской самобытности и во взаимодействии с реальной повседневной жизнью задает направленность развитию России.
Традиционному европоцентризму А. С. Хомяков противопоставляет мнение, что история лишена неизменного географического (этнического) центра. В истории действуют «племенные стихии», их различие лежит в вере, которая задает образ жизни народа, его мораль. Существуют два типа религиозных культур: иранство и кушитство. Иранский тип воплощает собой веру народа в трансцендентное начало, божество в образе свободно творящей личности, определяющее свободу, мирное сосуществование с соседями, духовное богатство. Православие, по А. С. Хомякову, – это наиболее чистая, духовная форма христианства, высшее воплощение иранства в русском народе. Русский дух создал «русскую землю в бесконечном ее объеме <…> утвердил навсегда мирскую общину, лучшую форму общежительности <…> понял святость семьи и поставил ее как чистейшую и незыблемую основу всего общественного здания; он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, терпение несокрушимое и полное смирение»[384]. Кушитский тип основывается на вере в то, что все в мире подчинено необходимости, он агрессивен и устремлен к материальным благам, базируется на насилии и завоевании. Духовная (и реальная) история – борьба двух начал: иранства и кушитства. Эта общая схема используется для рассмотрения истории в целом, а также российского общества и его институтов: государства, монархии в форме самодержавия, города, деревни, сельской общины, сознания и психологии народа, быта.
Особое внимание А. С. Хомяков акцентировал на русской общине. Это основной элемент, определяющий всю жизнь русского общества, гарант самобытности России в прошлом, настоящем и будущем. Община рассматривалась в контексте формулы «самодержавие – православие – народность», причем внимание концентрировалось на двух последних элементах. Это связано с тем, что основными факторами культуры являются религиозная вера и народный характер (психология). Народный характер служит своеобразной почвой для общества, а из религиозной веры произрастает культура.