В небе сумрак, над землею тени,
И под кровом тихой темноты
Ходит сонм обманчивых видений.
Ты вставай во мраке, спящий брат!
Освяти молитвой час полночи!
Божьи духи землю сторожат;
Звезды светят, словно Божьи очи.
Ночь стала здесь временем молитвы. Сама по себе она душу человека не возвышает, наоборот, «сонм обманчивых видений» подступает к душе. Человек призван освятить этот час своими молитвенными усилиями, и тогда ночь станет тем духовно плодотворным временем, когда душа человека оказывается наедине с Богом, пред Его очами, а дух горит, подобно звездам.
В стихотворении 1856 года «Звезды» описывается уже не само по себе звездное небо, его образ нужен поэту для сопоставления с той реальностью, которая выше, чем звездное небо. Однако пейзаж стихотворения сам по себе прекрасен:
В час полночный, близ потока
Ты взгляни на небеса:
Совершаются далеко
В горнем мире чудеса.
Ночи вечные лампады,
Невидимы в блеске дня,
Стройно ходят там громады
Негасимого огня.
Но впивайся в них очами —
И увидишь, что вдали
За ближайшими звездами
Тьмами звезды в ночь ушли.
Вновь вглядись – и тьмы за тьмами
Утомят твой робкий взгляд:
Все звездами, все огнями
Бездны синие горят.
Бездонность небесного свода, подчеркнутая троекратным повторением слова «тьмы», – аналогия к иной безграничности, описанной во второй части стихотворения:
В час полночного молчанья,
Отогнав обманы снов,
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков, —
И в объеме книги тесной
Развернется пред тобой
Бесконечный свод небесный
С лучезарною красой.
Узришь – звезды мысли водят
Тайный хор свой вкруг земли.
Вновь вглядись – другие всходят;
Вновь вглядись – и там вдали
Звезды мысли, тьмы за тьмами,
Всходят, всходят без числа, —
И зажжется их огнями
Сердца дремлющая мгла.
Бесконечная глубина смысла Евангелия – важнейшее переживание поэта, описанное в этом стихотворении, и звезды, прекраснейшее, что видит поэт в Божьем мире, – лучшая иллюстрация к его мысли.
Неприятие поэтом земного вне горней Истины выражено в стихотворении «Просьба» (1828–1831):
Противна мне дремота неги праздной
И мирных дней безжизненный покой,
Как путь в степи однообразный,
Как гроб холодный и немой. <…>
Я не хочу в степи земной скитаться <…>
Я не рожден быть утлою ладьею,
Забытой в пристани, не знающей морей <…>
Здесь земная жизнь изображается в традиционных христианских образах – степи, пустыни, жизни, как моря житейского. Прозябанию обычной жизни противопоставлено нечто в высшей степени своеобразное, характерное именно для Хомякова. Это мир воинских подвигов, рождающих в душе высокое вдохновение. «Есть старинная мудрая поговорка: “Смелым Бог владеет”», – говорил преп. Амвросий Оптинский[438]. Таковым и был поэт-воин, поэт-христианин, черпающий мужество в безусловности веры. В стихотворении с молитвенным названием «На сон грядущий» поэт делает изумительное признание:
Я в море был, в кровавой битве,
На крае пропастей и скал
И никогда в своей молитве
Об жизни к Богу не взывал.
В битве и в иной опасности поэт молился не о сохранении своей жизни. Двадцатисемилетний поэт, имеющий за плечами полтора года боевых действий, пишет о готовности смиренно и без ропота принять смерть по воле Божьей. Его «упоение в бою» иное, чем у Пушкина, это не состояние героя гордого, бунтующего, утратившего веру, но человека с совершенной верой в Бога.
В теме противопоставленности двух миров в поэзии Хомякова – дольнего и горнего, пошлости и подвига – звучит бесстрашная и смиренная готовность по воле Творца без сожаления покинуть земной мир. В поздних стихах, не отрицая первоначального понимания подвига, поэт углубляет его смысл, – это уже подвиг духовный – подвижничество ради стяжания христианских добродетелей:
Подвиг есть и в сраженьи,
Подвиг есть и в борьбе;
Высший подвиг в терпеньи,
Любви и мольбе.
«Главный подвиг в смирении заключается», – говорил преп. Амвросий Оптинский[439], и мысль поэта звучит в унисон с этими словами. Не случайно в поздних стихах авторская мысль устремляется к Богу чаще, чем к миру земной природы, пусть даже и в самом возвышенном ее лике. Все, что есть в природе, – лишь причина для обращения к Богу с хвалой и благодарением:
В мгле полунощной, в полуденном зное…
Всюду сияние солнца святого,
Божия мудрость и сила и Слово,
Слава Тебе!
Невозможно говорить о пантеизме поэта, которому в видении явлено созерцание ангельских миров. «Видение» – стихотворение, приоткрывающее тайну личности поэта, в него он вложил, может быть, самое глубокое свое переживание. Небеса распахиваются перед духовным взором (тоска об этом безусловном опыте отражалась уже в юношеском стихотворении «Желание покоя»).
«Видение» может быть поставлено в ряд лучших произведений великих русских поэтов, в котором пушкинский «Пророк», «Меня во мраке и в пыли…» А. К. Толстого, «Измучен жизнью, коварством надежды…» А. А.Фета.
Оно начинается ночным пейзажем:
Как темнота широко воцарилась!
Как замер шум денного бытия!
С самого начала задается тема ночного покоя и свободы от дневного шума – характерная для Хомякова тема истинной свободы и покоя, обретенных благодаря глубокой вере и смирению души, как о том писал преп. Макарий Оптинский: «Истинный покой рождается от истинного смирения»[440]. В высший час, когда в жизни поэта, кажется, осуществилась полнота бытия: творчество, цветение мысли, семейное счастье, – глубина покоя связывается с глубиной счастья:
Как сладостно дремотою забылась
Прекрасная, любимая моя!
Здесь счастье и духовное прозрение неразрывны – редчайшее в русской поэзии сочетание.
Что пронеслось как вешнее дыханье?
Что надо мной так быстро протекло?
И что за звук, как арфы содроганье,
Как лебедя звенящее крыло?
Вдруг свет блеснул, полнеба распахнулось <…>.
Поэту является грозный и прекрасный Ангел – вдохновитель творчества. В поэзии Хомякова нет образа музы-вдохновительницы, изящная женственность и искусственная традиционность которого здесь неуместны, для него гений – именно грозный Ангел, потрясающий душу своими явлениями. К нему обращена молитва поэта:
Склонись ко мне, возьми меня из праха,
По-прежнему мечты благослови!
У А. С. Пушкина и А. К. Толстого в их вершинных стихотворениях тоже описана встреча с существом мира высшего: «шестикрылый серафим» является А. С. Пушкину, «Любови крылья» возносят А. К. Толстого. Хомяков более подробно описывает это потрясающее явление. Вся сила молитвы поэта, обращенной к Ангелу-вдохновителю, вкладывается в просьбу о вдохновении, об освобождении от «праха» земного и о слове, которое обладало бы властью вдыхать «жизни дух» в мертвые сердца. В этой молитве (ведь и евангельское слово не всегда оживляет мертвые сердца, не то что слово поэтическое) – все духовное своеобразие поэта.
В переживании «Видения» – исток пророческого самочувствия поэта. Для него истина столь очевидна, и она так явно открыта каждому в евангельской вести, что душу поэта мучает жажда передать всем то самоочевидное, что так ослепительно открывается ему самому. Молитвы поэта именно о том, чтобы мир услышал слово истины.
Исходя из духовного опыта поэта, отраженного в стихах, стоит говорить о его теме России. В силу своего пророческого дара поэт-христианин, поэт-воин прозревает ее судьбу. Глубина и своеобразие поэтических прозрений в стихотворениях Хомякова, какой бы темы он ни коснулся, раскрываются на фоне святоотеческой традиции, христианского понимания мира и человека.
М. В. ВяжевичРоль философских воззрений А. С. Хомякова в формировании традиций русского изобразительного искусства
Россия. Первые десятилетия девятнадцатого века. В Санкт-Петербурге действует Императорская Академия художеств, созданная еще в 1757 году. Основным направлением подготовки художников в этом учебном заведении по-прежнему остается классицизм. Именно в этот период начинается процесс зарождения московской школы живописи, который со временем обретет силу и повлияет на все последующее развитие русского изобразительного искусства. Центральная роль в этом процессе принадлежала Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества.
На протяжении всего существования этого прославленного учебного заведения в его стенах постепенно укреплялся и возрастал устойчивый интерес к родной истории и тем особенностям национального уклада, в которых находила свое выражение русская самобытная культура. Основу творческих устремлений педагогов и воспитанников Училища составляло желание обратить зрителя к красоте родной земли и людей ее населяющих, пробудить национальное самосознание. В их число входили А. К. Саврасов, В. Г. Перов, В. Д. Поленов, И. И. Левитан, И. М. Прянишников, А. Е. Архипов, Н. А. Касаткин, А. С. Степанов, Аполлинарий Васнецов, К. А. Коровин и многие другие выдающиеся мастера отечественного искусства.
Именно эти воззрения являли собой творческую основу «Московской академии», как в предреволюционные годы называли в художественных кругах Училище живописи, ваяния и зодчества, имевшее большой авторитет. История Московского училища восходит к 1832 году, когда был создан Натурный класс, первоначально возникший как некое «братство», дружеское сообщество людей, любящих изобразительное искусство и собиравшихся для совместного натурного штудирования. Идея кружка принадлежала художнику-любителю Евгению Ивановичу Маковскому, а собрания проходили на квартире художника А. С. Ястребилова на Ильинке. Спустя некоторое время один из участников собраний, Ф. Я. Скарятин, будучи адъютантом генерал-губернатора Москвы Д. В. Голицына, начал хлопоты об официальном статусе кружка. Посл