Влияние идей славянофилов на формирование понятий самобытности и национальности в русском искусстве первой половины XIX века
Русское искусство первой половины XIX века было сложным и многогранным, отражая противоречия той поры. С одной стороны, академисты в своем творчестве и педагогической деятельности последовательно отстаивали позиции идеалистической эстетики, с другой стороны, Академия художеств в Петербурге оставалась единственным учебным заведением, в котором молодые художники получали основательную подготовку, овладевали культурой классического искусства, живописи, композиции. Но официальный академизм сдерживал проявления свободной творческой мысли, и с каждым годом его позиции становились менее прочными. Как бы то ни было, но из стен Академии вышли почти все русские художники XIX века, как сторонники ее, так и ниспровергатели.
Первые призывы к национальности в искусстве раздавались уже в самом начале XIX века, заметно усилившись к его середине. В первой стадии требование национальности не простиралось далее сюжета. Такое понимание не теряло своей силы и в середине XIX века. Но все-таки понятие самобытности становилось более широким, начиналась борьба против подражательности и академического космополитизма. Наряду с пониманием самобытности русского искусства как реализма были зачатки и иного понимания. Как известно, уже в конце сороковых годов появился интерес к древнерусскому и византийскому искусству.
Искусство обращалось не только к чувству, но и к разуму зрителя. Художники стремились «изучать» народный быт, наблюдательность ставилась одной из главных добродетелей художника. Мемуары, письма и архивные материалы также свидетельствуют об очень распространенном у художников этнографическом интересе. Это совпадает с общим увлечением этнографией, с появлением работ И. В. Киреевского, Ф. И. Буслаева и т. д.
Основным центром художественной жизни в 1840–50-х годах было московское художественное общество и состоящее при нем Училище живописи и ваяния (1843), имевшее общественный характер, что сильно отличало его от Императорской Академии художеств. Наиболее активным ядром общества был его Совет. В 40-х годах деятельное участие в нем принимал известный славянофил А. С. Хомяков. Долгое время работали здесь и C. П. Шевырев, и М. П. Погодин (хоть и не был членом Совета). Так или иначе, все они примыкали к кругу славянофилов.
Неприятие классического искусства было глубоко связано с мировоззрением славянофилов, поскольку им, как шеллингианцам, неприемлем был классицистический рационализм. Близок к эстетическим взглядам А. С. Хомякова и М. П. Погодин. Его «Древлехранилище» было одним из первых собраний русских художественных древностей.
Требование национальных сюжетов объединяло все течения славянофильства (это был первый этап в исканиях самобытности). Эта точка зрения была основной в Училище живописи и ваяния.
Здесь с предельной отчетливостью сказалось то своеобразное преломление классической эстетики в славянофильском сознании, которое так типично для 1840–50-х годов. В конкретной родной действительности славянофилы искали все той же объективной красоты, которую академики находили в Италии. В славянофильской среде эта эстетическая идеализация стояла в тесной связи с социальной идеализацией «народности».
Идеализм мешал славянофилам принять «натуральную школу» с присущим ей критицизмом. Но натурализм сам по себе, как интерес к индивидуальному, конкретному и почвенному, не мог быть им чуждым. Таким образом, несомненно, что со славянофилами был тесно связан поворот к самобытности, а отчасти и к натуралистической конкретизации.
В. А. РедькинИдеи А. С. Хомякова в русской поэзии рубежа ХХ—ХХI веков
Алексей Степанович Хомяков в письме к Ю. Ф. Самарину «О современных явлениях в области философии» отмечал: «Вы бодро стоите за общее наше дело… Это дело есть дело прогресса истинного, который по тому самому есть и истинный консерватизм»[473]. Это общее дело – «русская идея» – продолжает существовать и развиваться на протяжении почти двух столетий, и, конечно, каждый писатель, причисляющий себя к русской культуре, литературе, ментальности не может не выразить к ней своего отношения. Тем более что Хомяков высоко ставил русского писателя в деле просвещения народа на основе православной веры. Выдвигая на первое место в системе ценностей внутреннюю цельность национальной жизни, Хомяков подчеркивал, что «хранителями ее были все люди, старавшиеся сообразовать свои действия и мысли с чистым учением веры. Главными же представителями были, бесспорно, писатели и деятели духовные, от которых осталось нам так много назидательных преданий и так много слов поучения и утешения и та сеть обителей и монастырей, которыми охвачена была вся Старая Русь».[474]
Беда русской современной национальной культуры, и в частности поэзии, в том, что она потеряла, вернее, не обрела ту цельность, то единство, которые утверждал А. С. Хомяков. В ней определенно проявляются черты, по терминологии Хомякова, иранского и кушитского начал. Как известно, сравнение вер и просвещения привело философа к выделению двух коренных начал: «к иранскому, т. е. духовному поклонению свободно творящему духу или к первобытному высокому единобожию, и кушитскому – признанию вечной органической необходимости», «поклонению царствующему веществу» или «поклонению рабствующему духу, находящему свою свободу только в самоуничтожении»[475].
Для А. С. Хомякова и И. В. Киреевского цельность и разумность русской культуры противостоит раздвоению и рассудочности западноевропейской. В современной отечественной литературе выделяются, с одной стороны, поэзия почвенническая, ориентированная на национальные духовные традиции, в частности на возрождение православной веры с идеалами любви, добра, порядка, гармонии, соборности, с другой – утверждение индивидуализма, деэстетизации и дегуманизации, разрушения ценностного ряда, постмодернизм, корни которого выявил еще Хомяков. «У нас есть мысли и чувство, но мы думаем не своей головой и чувствуем не своей душой. Таков плод того умственного порабощения, которому поддались так охотно и гордо», – с горечью отмечал он в статье «Аристотель и всемирная выставка»[476]. «В обществе здоровом и цельном всякое движение мысли есть уже деятельность: лица, связанные между собой живою органической цепью, невольно и постоянно действуют друг на друга; но для этого нужно, чтобы между ними была органическая связь. Разрушьте ее, и живое целое обратится в прах, <…> покуда, по законам неисповедимого Промысла, не осядут снова разрозненные стихии, не окрепнут, не смочатся дождями и росами небесными и не дадут начала новой органической жизни», – подчеркивал мыслитель[477]. Наше общество тяжело больно, но процесс консолидации духовных сил неуклонно нарастает.
Замечательным явлением современной русской поэзии стало обращение ряда авторов к истокам национальной духовности, ментальности исторического Православия. Это творчество Н. Карташовой, О. Гречко, М. Аввакумовой, М. Струковой, В. Скифа (Смирнова), Л. Патраковой, Н. Никишина. Для них характерно особое ощущение инобытия, мира как Божьего чуда, «ангела за плечом», Неба как высшей духовности. Совесть для этих поэтов – это Бог в душе, отсюда соответствующая иерархия ценностей: «Все в мире прах! И лишь Душа и Совесть останутся нетленными всегда!» – провозглашает Николай Никишин. Стихи этих авторов пронизаны внутренним светом надежды. Как бы ни была удручающе тяжела наша жизнь, какие бы беды и страдания ни испытывал русский народ и сам поэт как носитель его традиционной духовности, всегда остается вера, что Бог нас не покинет.
Столбы гудят и мчатся вдаль,
На горизонте пропадая.
Жнет перезревшую печаль
Заместо хлеба Русь святая, —
рисует современное состояние национального мира трагическими красками Владимир Скиф, но заканчивает стихотворение все же оптимистической нотой: «Господь с России мглу сметает»[478]. Отсюда и возникает такая возвышенная радость лирической героини Ольги Гречко: «Крест как птица. Вознесенья / церковь на гору взошла! / Вознесенья день весенний, / два над бездною крыла».
Но кончится разбойничий погром:
И ветер тучи злобные разгонит —
Лишь огрызнется за кордоном гром,
И солнце радости расплещется кругом —
И воссияет Свет на небосклоне!
Тогда исчезнет страх, развеется тревога —
И сердце вновь откроется для Бога, —
вторит ей Борис Споров, считая, что спасение в молитве[479]. Он утверждает, что «нет Красоты без Бога». И поэзия для него – не самоцель, а дорога к Христу. Для этих поэтов соборность, в духе Хомякова, есть сочетание свободы и единства многих лиц на основе совместной любви к одним и тем же абсолютным ценностям. «Господь взывает нас к воцерковленью», – призывает Б. Споров.
Сладкую грусть источает каждая строка Нины Карташовой в ее поэтических сборниках «Стихи из России», «Чистый образ», «Имперские розы». В то же время поэтесса имеет мужество отстаивать принцип: «Люби врагов своих, сокрушай врагов Отечества, гнушайся врагами Божьими». В конце концов, и для Хомякова основа бытия – это сила. В духовном мире он утверждал соединение воли с разумом. «Умом и совестью и духом соберусь. / Пред Богом встану в схимах и веригах. / Пусть я умру – но ты воскресни, Русь, / Воскресни прежней Родиной великой» – таково жизненное кредо поэтессы. Самые трогательные, проникновенные строки посвящены у нее православной Церкви и ее заблудшей пастве – русскому народу: