Обескровленная, обесчещенная
Пир справлявшими сатанистами,
Церковь Божия – Матерь Вещая
Умирала в грязи, пречистая.
Но над мерзостью запустения,
Плача, ангелы здесь служили
И молились о воскресении,
И о блудных сынах тужили.[480]
«Церковь создала единство русской земли», – подчеркивал Хомяков[481]. Именно на Церковь у поэтессы надежда в деле объединения всех духовно здоровых сил русского народа. Для нее носитель истины не патриарх, не духовенство, даже не собор, а, как это считал Хомяков, вся Церковь. При этом Церковь только одна – Православие. Она хранит идеал, но не идеальна. Вера в вечную жизнь помогает в борьбе. «Держитесь, братья! Это лишь начало. / А смерти нет. Не бойтесь умереть», – обращается поэтесса ко всему православному славянскому миру. Она любит «мир и жизнь в миру», потому что мир Божий прекрасен и гармоничен, в земной любви утверждает верность, и венчанный супруг для нее единственный, данный судьбою мужчина. Это не значит, что в личных чувствах нет трагизма, неудовлетворенности, одиночества: «Я твоей измучена тоской – нет моей вины перед тобой».
Для поэзии Н. Карташовой характерна особая поэтика, основанная на цепи ассоциаций, связанных с библейским текстом, церковной традицией и тысячелетней национальной культурой. «К эпохе Пушкина мой голос клонится», – признается она. В то же время здесь ясно ощутимо музыкальное блоковское начало. Особенно пронзительны ее стихи о музыке Свиридова. Гармонию ее звуковых повторов можно сравнить с есенинской.
Марина Струкова в духе Православия трактует историю России как крестный путь на Голгофу: «Наша среда обитания, / наши святые места – / вдоль по проспекту Восстания / на перекресток Креста». «Родина требует жертвы, – подчеркивал А. Ф. Лосев. – Сама жизнь Родины – это и есть вечная жертва»[482]. Обращаясь к фольклорному приему отрицательного параллелизма, используя аллюзии, связанные с Некрасовым, и опровергая штампы коммунистического рая, М. Струкова утверждает Христову правду: «Не могучая песня бурана… / Не высокие зори во мгле… / То идет внеземная охрана / правду править на Русской земле». Как и Н. Карташова, она пытается опереться на христианство в утверждении не пассивного, созерцательного начала, а активной борьбы за идеалы, выступая против традиционного представления о терпении и всепрощении. В стихотворении «Вздымайся выше, красный прах…» она призывает взять в руки Бич Божий, считая, что: «сердец смиренье – вот порок людей покорных». «Мы должны отстоять то, что Богом дано», – заявляет поэтесса в стихотворении «Македония», сочувствуя судьбе братьев-славян. Цель России, считал Хомяков, быть не самым могучим, не самым богатым, а самым христианским государством. Многие современные поэты выражают любовь и заботу о славянах, сочувствуют многострадальной Сербии.
Об этом дума Виктора Лапшина, только развернута она в сторону национального возрождения: «Что ж, до архангельской трубы / Нам древние крушить обеты? / Осляби мы и Пересветы – / Или мамаевы рабы?». Александр Мосинцев в сборниках «Провинциальные мотивы», «Пора новолуния», «Арбузный мед» именем Христа пытается призвать к активным действиям против фарисейства: «Они к величию креста / Нахрапом прут – напропалую, / Чтоб все продать: и мать родную, / И милосердного Христа».
Ряду поэтов традиционная вера помогает обрести духовный покой и умиротворение. О Благой Вести пишет Юрий Могутин. Стихи Валерия Михайлова из подборки «Молитвенный дым» струятся «тонкой струйкой смиренных молитв», а Николай Палькин печатает цикл «С думой о Боге». При этом поэты подчеркивают духовное начало мира природы, изображая ее как чудо, явленное Творцом. Так, у Владимира Сорочкина в стихотворении «Звезды светятся в колодце…» молится Богу даже рыбка, «и Божья искра есть еще в запасе под пеплом жизни, что еще тепла». Станислав Золотцев в стихотворении «21 сентября» передает ощущение связи природы с Небом, ее одухотворенности: «В день Пресвятой Богородицы, / в праздник Ея Рождества / вдруг начала хороводиться / сказочным вихрем листва». У него звучит «колокол медной листвы». Церковно-религиозная картина мира накладывается на мир природы, например, в стихах М. Калинина:
Ранней весной, когда презабавно
Свищут монашики из скворешен,
Колоколами трезвонит славно
Солнечный храм – над землей подвешен.[483]
В целом можно говорить о возрождении в современной поэзии жанра молитвы. Поэты православной ориентации, обращаясь с молитвой о спасении страны, народа, веры, не могут не включить в свои стихи тему покаяния. «Прости, Господь, мои грехи, / Мои и всех заблудших», обращается «с молитвой к Небесам перед святой иконой» Н. Палькин. Пронзительны стихи-обращения к Богу у В. Шемшученко: «Услышь мя, Идущий ко мне по воде!», – но общий смысл ряда его стихов: «Потому что на мне вина». Свеча перед иконой становится сквозным образом-символом. «Гори, гори, моя свеча, Во здравие России» – подобные строки, с опорой на классику, характерны для многих, в них воплощается мысль, что поиск истины – это путь к Богу: «Истина – искра от Бога… / Истина – тропочка к Богу». «Излечит русская душа / народ от горечи и гнета / из православного ковша», – утверждает Владимир Скиф. Евгений Юшин, «вглядываясь в каждый Божий миг», делает заключение, что «мы с тобой, как эти лес и поле, / всего лишь мысли Бога и не боле». Сергей Хохлов пишет о милосердии и сострадании, а Валентин Голубев – о сохранении веры. В своих инвективах часто опирается на библейский текст, традиции древнерусской христианской литературы Мария Аввакумова: «С тем ли Иосиф сыночка выхаживал, / чтобы любая заезжая вражина / нас хоронила вот так?!», «Но оцени, Господь, мои попытки / луч света спеть, изобразить и свить…», «А останется – спасенное, Богу угодное семя».
Особое место занимает поэзия священнослужителей Владимира Нежданова, Дмитрия Дудко, протоиерея Андрея Логвинова, иеромонаха о. Романа. Здесь имеются в виду не церковные духовные стихи, а поэзия, направленная к широкому читателю, в которой тоже выражается боль за Родину, ощущение, что душу «один только видит Господь», а плоды человеческого труда воспринимаются как Божий дар. При этом утверждается несомненный приоритет духовной пищи: «Сколько света, сколько хлеба! / От сиянья благолеп, / Это Он, сошедший с неба, / Хлеб насущный, Божий Хлеб!». В природе Д. Дудко чувствует «дыханье Божьей красоты». Находясь на земле, он перекликается с Небом: «И я иду по земле, с небом уже аукаясь, и хочется вдруг мне услышать звуки оттуда, из рая». На страницах современной периодики буквально рассыпаны стихи-молитвы о спасении Отечества, русского народа и собственной души. Дудко обращается к высшим силам: «Пощади и друзей, и врагов, / Пощади и помилуй нас, грешных». «Мы все, / Как былинки / У стога, – / За пазухою / У Бога», – передает свое мироощущение Андрей Логвинов и передает картину наступившей весны глазами глубоко воцерковленного человека:
Весна красна? – Черна весна! –
Весна – прекрасная черница:
Ночами молится без сна,
А днем, как Марфа, суетится.
Что суть Великого поста
Есть чистота – докажет делом.
А в Пасху – вся у ног Христа
В цвету – в апостольнике белом!..[484]
Поэзию традиционной православной ориентации можно назвать духовным реализмом. По словам С. Булгакова, в религиозном переживании дано «непосредственное касание мирам иным, ощущение высшей Божественной реальности»[485]. Для человека верующего инобытие, духовная ипостась бытия не менее, а более реальна, чем видимая физическая материя, природный и социальный миры. Поэтому мир у него «живой».
Поэтам, выросшим и воспитанным при коммунистическом режиме, трудно подчас принять православную веру во всей ее теологической глубине. Тем не менее многие из них жаждут истинной веры. Поэты, ориентированные на национальные традиции, для которых народность – не пустой звук, в большинстве случаев и в советское время не теряли внутренней связи с православной верой, что проявлялось в системе их нравственных ценностей. Это относится не только к творчеству В. Соколова, Н. Рубцова, Б. Примерова, А. Передреева, но и по большому счету к А. Твардовскому, М. Исаковскому, Я. Смелякову, Б. Ручьеву, Н. Рыленкову, В. Федорову. Не Христа ли любит тот, кто любит правду, утверждал Хомяков. Не открыты нити, связывающие Церковь с человечеством.
Хомяков, размышляя над тем, что Россия основана на началах иных и высших, чем Западная Европа, в силу того, что «вера, которую по Промыслу Божию мы предопределены были сохранить, несравненно выше латинства по своему характеру свободы и несравненно выше протестантства по своему характеру единства», вопрошал: «Если она одна вмещает в себе всю полноту истины, – неужели же эта вера, эти высокие начала могли сохраниться в народе в продолжении стольких веков, не оставляя никаких следов в его быте и внутреннем строе его мысли?»[486]. Такое предположение, с его точки зрения, противно здравому смыслу. Отражая национальный быт, воплощая национальный строй мыслей, русские поэты советского времени невольно касались их истока – православной веры.
У тех, кто дожил до времени бесцензурного воплощения своего внутреннего мира и свободного выражения онтологических проблем, – Н. Тряпкина, Г. Горбовского, С. Викулова, С. Куняева – христианская вера проявилась прямо. В духе Хомякова у них проявляется противопоставление русской национальной духовности Западу. Характерны строки из «Поэмы раздумий» Николая Палькина: