Устав был направлен на культурное сближение сословий и поддержку молодых художников из низших слоев. В его проекте предполагалась возможность одинакового образования для учеников свободного, податного и крепостного состояний. Такое положение встретило сопротивление со стороны Совета Академии художеств и министра Императорского двора светлейшего князя П. М. Волконского, которым Общество было подотчетно. В итоге окончательный текст был дополнен условием, по которому принадлежавшие к податному и крепостному состоянию могли быть приняты в училище лишь при обязательстве их владельцев (или обществ), что в случае награждения академией или присвоения звания художника бывший ученик получит «увольнение из состояния», к которому принадлежал.
Возможности к получению крепостными художественного образования существовали в классе и в 1830-е годы. А уже к 1856 году 80 % из поступивших в училище составляли происходившие из податных сословий.[540]
Устав закрепил право МХО учреждать «постоянную выставку художественных произведений, дабы знакомить с ними публику, и для продажи в пользу художников и Училища».[541]
1 октября 1843 года устав МХО был утвержден императором Николаем I, и Общество получило право на финансовую поддержку правительства. По этому поводу 5 декабря 1843 года состоялось чрезвычайное собрание членов общества, число которых достигало 70 человек. Выступая перед ними, губернатор Сенявин признал, что за короткое время Художественный класс сумел оказать полезное влияние на развитие искусства «внутри России». Губернатор ориентировал деятельность класса на то, чтобы «внести в наше искусство народные стихии». Сенявин обратил внимание, что именно Москве надлежит проявить в этом свою особую роль. «Переняв через северную столицу, – говорил он, – сокровища западного художественного образования, Москва может быть назначена к тому, чтобы дать ему свой национальный характер».[542]
Вспомнив с благодарностью участие в делах общества двух его покойных директоров, Скарятина и Орлова, губернатор вслед за ними отметил Черткова и Хомякова, которых рвение, как он выразился, «никогда не ослабевало»[543]. В тот же день были избраны председатель Московского художественного общества князь Д. В. Голицын и девять членов Совета, занимавшихся делами общества. В их число вошел и Хомяков. Он стал одним из трех членов Совета, избранных на максимальный срок – на три года. 31 декабря при выборах восьми почетных членов МХО четвертым был назван Хомяков, как оказавший «важную пользу обществу ревностным содействием к процветанию класса».[544]
1843 год стал заметной вехой и в жизни Хомякова-критика – он выступил на страницах журнала «Москвитянин» со статьей «Письмо в Петербург о выставке». Это была первая опубликованная им работа, где непосредственно рассматривались проблемы, связанные с изобразительным искусством[545]. Рассказывая о московской промышленной выставке и подводя ее итоги, Хомяков прямо констатировал, что Москва далека от художественного движения и бедна художественными произведениями. Примеры откровенного подражания иным культурам и эпохам были осмыслены автором статьи как характерные для современного искусства в целом. В то же время Хомяков выразил ряд принципиальных суждений, позднее развитых в других его статьях об искусстве. В основе их идея: «Искусство истинное есть живой плод жизни, стремящейся выражать в неизменных формах идеалы, скрытые в ее вечных изменениях <…> чтобы человеку была доступна святыня искусства, надобно, чтобы он был одушевлен чувством любви верующей и не знающей сомнения».[546]
Как указывает С. С. Степанова, с конца 1842 года «Хомякову было поручено заведование делами “искусственной” (т. е. учебной) части»[547]. Однако через год ситуация изменилась. Распределение обязанностей в новом Совете МХО произошло 22 декабря 1843 года. На этом заседании почти все постоянные поручения членам Совета были поделены между ними по общему согласию, и только в отношении Хомякова и Быковского возникли, как можно догадаться из протокола, какие-то противоречия. Их обязанности были распределены «по большинству голосов». Судя по тому, что после голосования Быковский был назван первым, можно предположить, что он в этом споре победил, получив руководство «распорядительно-художественной частью», которой, вероятно, намеревался заняться Хомяков. В итоге Хомякову поручили «наблюдение за выставкою Училища»[548]. Позднее, в одном из протоколов заседаний Совета 1845 года, он будет назван «заведующим делами по выставке»[549]. Тем не менее его участие в жизни общества не ограничивалось лишь проблемами выставки.
Училище развивалось, все ощутимей стала потребность в новых предметах. К примеру, еще за десять лет до того среди насущных задач класса было названо введение курса анатомии, но осуществилось оно только в 1844 году, когда на проблему обратили внимание Быковский и Хомяков. Кстати в Императорской Академии художеств преподавание пластической анатомии приняло регулярный характер только спустя более семидесяти лет после ее основания, т. е. после 1830 года.[550]
Быковский и Хомяков подбирали педагогов и для ведения других дисциплин. Они стали инициаторами приглашения преподавать пейзажную живопись и правила перспективы К. И. Рабуса, замечательного педагога, будущего учителя А. К. Саврасова. Именно они, хорошо знавшие Рабуса в течение нескольких лет, а вовсе не Орлов (как указывают в некоторых работах[551]), который умер за два года до этого. По их же рекомендации для преподавания архитектуры и орнаментов был приглашен А. Т. Дурнов.[552]
Очевидно, что прямые обязанности Хомякова как члена Совета МХО уже не были связаны с учебным процессом. Но положение преподавания вызывало живой интерес, а вероятно, и беспокойство Хомякова, что заставляло его вмешиваться в эту сферу. Нельзя исключить, что дополнительной причиной к тому явилось стремление некоторых членов МХО с иных позиций влиять на организацию педагогического процесса. Возможно, таковым для Хомякова являлся и Быковский. Повод к такому предположению дают несколько фраз из переписки Ф. В. Чижова и Н. М. Языкова. 28 января 1844 года Чижов, живший в Италии вместе с известным живописцем Ивановым, писал в Москву, что на днях в Рим пришло письмо от Быковского, где он сообщал о вакансиях в училище для двух профессоров – живописи и скульптуры. В связи с этим Чижов и Иванов предостерегали насчет кандидатуры М. И. Скотти и настойчиво рекомендовали В. А. Серебрякова. На это Языков отвечал 25 февраля 1844 года, что «один из основателей» Художественного класса сказал ему, что «общество вовсе не поручало Б<ыковскому> выписывать художников из Рима, а поручило это Шевыреву, а Б<ыковский> де с боку припеку». Далее Языков сообщал, что тот же неназванный им человек интересовался, нельзя ли пригласить к ним Иванова.[553]
Этим неназванным лицом мог быть именно Хомяков. Ведь среди немногочисленных основателей училища он являлся для Языкова самым близким человеком. Родная сестра Языкова была замужем за Хомяковым, который к тому времени оказался весьма наслышан об Иванове, в том числе и от знакомого с художником члена Совета МХО С. П. Шевырева. Проявление интереса Хомякова к творчеству Иванова есть и в его критике.
Начав с «Письма в Петербург о выставке», Хомяков регулярно, каждый год, пишет статьи, в которых как центральные или в числе других вопросов рассматривает проблемы искусства. В 1844 году он публикует статью «Жизнь за царя», где отмечает бедность современной художественной критики и отсутствие в ней глубины мысли. Хомяков называет авторов литературных и музыкальных произведений, представивших «новые живые формы, полные духовного смысла», Н. В. Гоголя и М. Ф. Глинку. В живописи и зодчестве подобных имен он только ожидает, не связывая своих надежд ни с какими конкретными лицами.[554]
Однако намек на одного такого художника прозвучал уже в следующей статье «Письмо в Петербург», в которой Хомяков, критически относясь к подражательности современного ему русского искусства, отметил слух о некоем живущем в Европе русском художнике, «исполненном жара и любви», который «готовит нам новую школу»[555]. Сам автор прямо не высказывался, насколько справедливо это мнение и затруднялся определить те художественные формы, «в которые должно со временем вылиться богатство русской мысли и русского чувства»[556]. В другой своей статье «Мнение иностранцев о России» в 1845 году он тверже выразил надежду на «свободное художество», которому предстоит преодолеть раздвоенность русского сознания, соединив в себе «жизнь и знание». Наконец, в статье 1848 года Хомяков позволил себе более прозрачный намек[557]. Он связал с будущим русской живописи «имя, некогда блестевшее в ее летописях основанием иконописной школы»[558].
Художником, которого Хомяков подразумевал, был Иванов. Хомяков никогда не встречался с ним, но они имели много общих знакомых и немало слышали друг о друге. Живописец с глубоким интересом относился к деятельности общества, дарил ему свои работы, высказывал рекомендации по подбору педагогов, а в ответ на приглашение самому стать преподавателем выразил надежду быть полезным для МХО позднее, когда придет время вернуться ему на родину.