щие новым исканиям. Для Хомякова сохраняет актуальность лишь национально-патриотическая героика романтизма, на которую он опирается в последующем творчестве.
Эта новая проблематика поэзии Хомякова вырастает из художественных интересов первых десятилетий XIX века, проявившихся прежде всего в драматургии и связанных с попытками найти художественное решение проблемы национального характера, национальной идеологии. Не случайно практически все стихотворения Хомякова о России имеют ярко выраженное драматическое начало; это страстные монологи, словно выхваченные из потока драматического действия, вполне сообразные ему по своей экспрессивности. Хомяков продолжает также традиции «библейской» поэзии XVIII – начала XIX века с ее выраженными пророческими интенциями и библейскими аллюзиями; многие его стихотворения представляют собой литературную молитву, переложение псалмов, вариации на евангельские темы. Чем дальше, тем больше поэзия Хомякова приобретает исключительно религиозный характер.
В 1840 – 50-е годы поэзия Хомякова приобретает черты единого художественного мира, ее можно рассматривать как целостный текст, обладающий внутренним единством, каждое стихотворение в свернутом виде содержит в себе все признаки целого, укрупняя и развивая какой-либо его аспект. Хомяков тяготеет к такому типу художественного мышления, в котором не допускается состояние сомнения как принципиально субъективной установки сознания. Это проявляется прежде всего в строгой последовательности, логической стройности развертывания лирического сюжета его стихотворений, для которых не характерно никакое расслоение, усложнение авторской мысли, эмоции; лирическое движение мысли осуществляется не как развитие как таковое, т. е. становление, рождение нового, а скорее как фиксация заранее известных этапов ее раскрытия. По ходу развития лирического сюжета не возникает что-либо неожиданное, освещающее новым светом сказанное ранее, не может произойти совмещение нескольких точек зрения как в пределах одного стихотворения, так и в отношениях отдельных произведений между собой. Для Хомякова понятие развития часто оказывается связанным с представлением об ущербности, неполноте и поэтому не соотносимо с тем статусом поэтического творчества, который он пытается реализовать в поэзии. Лирическое повествование стремится явить себя как откровение ноуменальной сущности мира и в связи с этим приобретает форму пророческого высказывания.
Хомяков развивает идеи романтической эстетики, однако существенным образом переосмысляя их. Прежде всего с пророческой доминантой связан статус лирического героя, который предстает как носитель абсолютного знания, посредник между божественной и человеческой реальностью. В отличие от романтиков, у которых право на пророчество дает поэтический талант, у Хомякова пророчество есть дар общения, то утрачиваемый, то вновь обретаемый в напряженной открытости поэта Богу и миру, преодолении границ «личной отдельности».
С пророческой установкой связана и композиционная структура стихотворений. Так, практически в каждом стихотворении этого периода можно выделить следующие этапы.
1. Указание на Божественную любовь, явленную как творческий призыв к России, миру, славянским народам, и призвание к гармонизации мира путем ответного движения навстречу Богу, вхождения в реальность богообщения.
2. Констатация отсутствия такого состояния бытия в настоящем как отклонение от нормы, ущерб, неполнота, выраженные как «сон», «лень».
3. Указание путей к восстановлению гармонии, призывы к свершениям: духовным и конкретно-историческим.
4. Собственно пророчество о грядущем восстановлении гармоничного состояния бытия, единства Бога и мира, причем Россия призвана к осуществлению этой миссии. Такое грядущее состояние мира обозначено как «жизнь», «новая жизнь».
В каждом конкретном стихотворении любое из указанных звеньев может отсутствовать, но обязательно подразумевается, содержится в смысловой структуре других частей. Таковы все стихотворения о России, стихотворения философско-дидактического характера, строящиеся как пророчество о грядущем обретении «новой мысли», способной преобразить мир («Звезды», «Счастлива мысль, которой не светила…», «И. В. Киреевскому», «Ключ»), библейские стихотворения («По прочтении псалма», «Суд Божий», «Широка, необозрима…»), в некоторых пророческая тема стремится к осуществлению в процессе самого лирического высказывания. Это относится к тем сочинениям, в которых пророческая интенция соединяется с молитвенной, например, в переложении литургического песнопения «Свете Тихий» («Вечерняя песнь»): преображение происходит с самим лирическим героем по мере развертывания сюжета. Так же и в стихотворении «Не говорите: “То былое…”»: в финале пророчество-призыв к покаянию перерастает в открытое, незавершенное слово самого героя, сливающегося с адресатом в едином молитвенном слове, становящемся надличностным, всеобщим:
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!
Характерной чертой хомяковского художественного мира является соотнесение указанных элементов композиционной структуры с определенными символическими мотивами. Так, настоящее в качестве переходного этапа, несовершенного состояния бытия всегда обозначается как «сон», «дремота», «лень» или их соединение – «ленивый сон» («Как часто во мне пробуждалась / Душа от ленивого сна… / За слепоту, за злодеянья, / За сон умов, за хлад сердец»).
На другом полюсе, там где располагается идеальное прошлое или чаемое будущее, оказывается «жизнь» («Дай мысли жизнь, дай жизни мир <…> Ты духа жизни допроси»), а также «пробуждение» сердца, ума, мысли, души, обретение тишины, мира, правды, смирения. Таким образом, настоящее предстает как неполнота, «сон» жизни, стихийное, неорганизованное бытие, в котором отсутствует главное условие подлинного бытия – общение. Ему противостоят прошлое и ожидаемое будущее, где возможно достижение полноты гармонии.
Этому соответствует и пространственная организация мира: гармоничное состояние бытия всегда связано с интенсивными пространственными перемещениями, прежде всего с нисхождением и восхождением как символическим выражением общения. В прошлом и до нынешнего состояния мира доминирует божественное нисхождение, в будущем ожидается ответное человеческое движение к Богу как устремление вверх («На небо голубое взглянет, / И небо все в себе вместит»). В философско-дидактических стихотворениях движение вверх осуществляется как мотив полета («Есть у подвига крылья, И взлетишь ты на них <…> Распусти ж свой парус белый, лебединое крыло»). При этом движение вверх осложнено движением вперед как выражение совмещения вечности и истории.
Пространственно-временная и сюжетная организация художественного мира Хомякова, семантика основных его категорий, равно как и статус лирического героя, свидетельствуют о том, что художественное сознание автора полностью концентрируется вокруг процесса богочеловеческих отношений, выраженных как общение, в котором залог подлинной жизни, осуществляемой как свобода и любовь. Общение предстает как смысловой центр поэзии. Так, не только особенности художественного мира, но и практически все мотивы, прежде всего пробуждения души/духа, сердца, ума, мысли или освещения/согревания земли солнцем, созерцание солнца, неба, звезд, мотивы дождя, произрастания, возделывания земли, семантически связаны с темой общения.
В поэзии Хомякова обнаруживается попытка художественного решения проблемы соборности, мир предстает как призванный к полноте богообщения, к постоянной устремленности ответить на Божественный призыв.
С этим связано и доминирование в поэзии Хомякова глаголов: «призвал на брань святую», «скажите: мы люди свободны», «скажи им таинство свободы», «ты сказал нам», «чтоб мир оглашал он далеко», «не говорите: “То былое…”», «гордись, – тебе льстецы сказали», «ты духа жизни допроси», «в песне сольем голоса», «молитесь, кайтесь», «плача и рыдая». Достаточно частотными словами оказываются у Хомякова «мысль», «думы», «суд», «речь», «глас/голос», «плач», «стон», «песни», «слова», «писанья» или невербальные выражения общения: «во прахе простерт пред Тобой», «с душой коленопреклоненной, с главой, лежащею в пыли, молись», «обняв любовию своей», «сиянье веры им пролей».
В художественном мире Хомякова все пронизано знаками общения, оно предстает не только синонимом подлинной жизни, но и ее главным условием, онтологическим основанием, открывающим подлинный образ человеческого бытия, основанного на божественной любви и свободе, принятии в свое сердце всего мира. В этом смысле сама история со всеми ее конкретными свершениями предстает как история общения мира с Богом.
Как и в богословии Хомякова, это общение не есть некое собственное свойство человеческого бытия, это дар божественной любви, мир лишь отзывается на него и по мере усвоения «живет». В свою очередь усвоение этого общения позволяет преодолеть законы земного бытия, что проявляется в устойчивом мотиве бесконечности, а также в отсутствии значимости границ и оформленности пространства в художественном мире поэта. Эта особенность творчества неоднократно отмечалась исследователями, в частности Ю. М. Лотманом, противопоставившим хомяковский и тютчевский художественные миры. Однако Ю. М. Лотман, как и другие исследователи, ограничивался констатацией этой особенности как факта поэтики, никак не объясняя ее художественной мотивированности в творчестве Хомякова. На самом деле именно преодоление ограничений, прежде всего природных, земных, «вещественных», является одной из определяющих черт хомяковского художественного мира. Так, само богообщение оказывается у поэта чудесным преодолением границ, разделяющих божественную и человеческую реальности. Соответственно и человек, вступая в это общение, обретает способность преодолевать ограничения собственной природы, свою отделенность от других, пространственно-временные ограничения, получает доступ не только к Богу, но и ко всякому иному сознанию (народам, братьям, миру), к прошлому и будущему, к творчеству, молитве, покаянию.