Стихотворение «Степи» (1828) содержит не только пейзаж, выдержанный в духе Православия (хотя он там, несомненно, присутствует), не только противопоставление «закона» цивилизации «воле» степей, но еще и концепцию русского характера:
Ах! я хотел бы быть в степях
Один с ружьем неотразимым,
С гнедым конем неутомимым
И с серым псом при стременах (76).
Б. Ф. Егоров полагает, что это стихотворение повлияло на Л. Н. Толстого (ср. слова Феди Протасова), но корректнее, по-видимому, считать, что данное влияние было опосредовано А. П. Чеховым с его знаменитым высказыванием: «Россия – громадная равнина, по которой носится лихой человек»[650]. Чехов имел в виду сложность русской истории, обусловленную географией и национальной психологией. Свое понимание проблемы он изложил в одном из писем к Д. В. Григоровичу от 5 февраля 1888 года:
Вся энергия художника должна быть обращена на две силы: человек и природа. С одной стороны, физическая слабость, нервность, ранняя половая зрелость, страстная жажда жизни и правды, мечты о широкой, как степь, деятельности, беспокойный анализ, бедность знаний рядом с широким полетом мысли; с другой – необъятная равнина, суровый климат, серый, суровый народ со своей тяжелой, холодной историей, татарщина… славянская апатия… Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается… Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться (П 2, 190).
Художественная реализация данной темы была осуществлена Чеховым в повести «Степь» (1888), одноименной со стихотворением Хомякова, где есть герой, словно бы заимствованный у поэта-славянофила и представленный более конкретно. Этот герой занимает совершенно особое место в системе персонажей «Степи», возвышаясь и над отцом Христофором, и над Кузьмичовым, и над возчиками, и над Егорушкой, так как воплощает собой силу, вольность и власть над людьми и природой, даже над самой степью:
Кто же, наконец, этот таинственный, неуловимый Варламов, о котором так много говорят, которого презирает Соломон и который нужен даже красивой графине? <…> Ему известно было, что Варламов имеет несколько десятков тысяч десятин земли, около сотни тысяч овец и очень много денег; об его образе жизни и занятиях Егорушке было известно только то, что он всегда «кружился в этих местах» и что его всегда ищут (С 7, 43–44).
Судя по этому фрагменту, Чехов описывает личность неординарную и неоднозначную, в которой совмещаются и черты, обусловленные влиянием цивилизации (власть денег), и черты, являющиеся следствием неизбывной, генетически закрепленной в русском человеке «степной вольницы».
В дальнейшем Чехов развивает и детализирует эту антитезу, лежащую в основе характера героя. В реальности оказывается, что «таинственный» Варламов выглядит весьма обыденно и прозаично – это «малорослый серый человечек, обутый в большие сапоги, сидящий на некрасивой лошаденке», у него «простое, русское, загорелое лицо», он «не упустит дела», на таких людях «земля держится», но главное в нем – это его независимость: «Этот человек сам создавал цены, никого не искал и ни от кого не зависел; как ни заурядна была его наружность, но во всем, даже в манере держать нагайку, чувствовалось сознание силы и привычной власти над степью» (С 7, 79–80).
В повести «Степь» (1888) с ее глубинными подтекстами, рассчитанными на читателей с изощренной памятью и «сильно искусившихся на грамоте», была воплощена концепция сложности, многообразия и единства мира, в котором живет человек. По словам Чехова, в этом произведении он раскрыл дорогие сердцу образы и картины, решившись «выступить оригинально»: «Есть много таких мест, которые не поймутся ни критикою, ни публикой; той и другой они покажутся пустяшными, не заслуживающими внимания, но я заранее радуюсь, что эти-то самые места поймут и оценят два-три литературных гастронома, а этого с меня достаточно» (П 2, 178). «Степной» замысел вынашивался долго, он не поддается однозначной расшифровке и становится яснее лишь на фоне исторических разысканий писателя, в широкой перспективе его литературных интересов той поры. Чехов отталкивался от традиций русской литературы, в том числе от поэзии Хомякова, и в то же время – не без влияния последнего – обращал свой взгляд художника в глубины русской истории и культуры.
В «Степи» имеется загадочная фраза. В разговоре о пользе книжного учения отец Христофор говорит, как бы вспоминая: «Что такое существо? Существо есть вещь самобытна, не требуя иного ко своему исполнению» (С 7, 21). Слова о «существе» представляют собой терминологически точное определение субстанции – «общее место» всех трактатов и руководств по логике, философии, риторике и диалектике еще со времен Аристотеля. «Из философии и риторики кое-что еще помню», – замечает отец Христофор. Из какого источника взята эта фраза? Восходит ли она вообще к какому-либо конкретному источнику? Оказалось, что отец Христофор, вслед за Чеховым, «знает» это определение по книге Петра Могилы «Собрание краткия науки об артикулах веры» (М., 1649)[651], а также по «Изборнику Святослава» 1073 года.
Чехов реалистичен и документален в построении образа: отец Христофор когда-то готовился стать «ученейшим мужем», «светильником церкви», хотел «в Киев ехать, науки продолжать»; ведя беседу о пользе книжного учения, он постоянно ссылается на Нестора-летописца, апостола Павла, на одного из трех первосвятителей – Василия Великого (Кесарийского) и, наконец, на Петра Могилу – основателя Киевской духовной академии, слушателем которой отец Христофор так и не стал. Чехов редко делает «глухие» отсылки, он почти всегда дает знак, сигнал, указание на источник. В данном случае таким знаком послужило имя Петра Могилы.
Выявление древнерусских источников повести подтверждает существование связи между «степным» замыслом Чехова и «детством» русской литературы – древнерусскими темами, мотивами, образами. В пейзажах «Степи» при внимательном чтении обнаруживается ряд ключевых слов, общее поэтическое значение которых больше суммы их отдельных значений: «судьба», «счастье», «иго», «терпение», «поединок», «засада», «ненависть», «боль», «болезнь», «тоска», «скука жизни», «грусть и жалоба», «плач», «тревога и досада». Дополнительный поэтический смысл обусловлен «эффектом системы», поэтому психологическая, эмоциональная, идейно-образная целостность этого ряда выявляется только на основе системного подхода.
Отмеченная последовательность мотивов и образов не оформлена писателем в однородное синтаксическое единство, каждый из ее членов трансформирован, как бы растворен в повествовании, в связях с другими формами образности. Тем не менее она восстанавливается относительно легко, и не только потому, что в ней воплощена важнейшая для Чехова тема «тяжелой, холодной» русской истории с ее «татарщиной, чиновничеством, бедностью», поэтическая тема «судьбы человеческой, судьбы народной». Целостность и глубокая содержательность художественного мира «Степи» подтверждается яркими историко-литературными аналогиями: подобные тематические ряды часты в памятниках древнерусской литературы. Это своеобразные формулы, перечисляющие бедствия родной земли. Как показывает сопоставительный анализ, они являются «общим местом». Приведем пример: «И бяше видети тогда в граде плач и рыдание, и вопль мног, слезы неисчетенныа, крик неутолимый, стонание многое, оханье сетованное, печаль горкаа, скорбь неутишимаа, беда нестерпимаа, нужа ужаснаа, горесть смертнаа, страх, трепет, ужас, дряхлование, изчезновение, попрание, безчестие, поругание, посмеание врагов, укор, студ, срамота, поношение, уничижение» («Повесть о нашествии Тохтамыша»)[652]. Система ключевых образов «Степи» генетически восходит к подобным формулам древнерусских авторов и выполняет едва ли не главную функцию: необъятные степные пространства становятся для читателя пространствами историческими.[653]
Путешествие по степи – первый опыт Егорушки в деле постижения сложности мира и поисков своего места в нем. Среди всей совокупности древнерусских источников, сформировавших литературный пласт в «Степи», наибольшее значение для понимания авторского замысла имеет, конечно, философская цитата о «существе». Она имеет прямое отношение к концепции образа главного героя повести. Единое, целостное существо – таким вышел Егорушка из-под материнской опеки. Столкнувшись с испытаниями, которые приготовила ему судьба, сможет ли он сохранить свою цельность и самобытность и вместе с тем не замкнуться в самом себе, установить связь с миром?
Чехов нашел новые на фоне русского романа XIX века формы для изображения человека, наделив его память историческими преданиями, введя в подтекст образов быль, былину, быличку, сказку, миф – древнейшие из всех исторических преданий и создав, по его словам, «степную энциклопедию». Прозрачность и ясность подтекста поддерживалась особой системой знаков. Мифические, былинные, легендарные имена и слова помогали ориентироваться в художественном мире «Степи»: Христофор, Моисей, Соломон, Георгий Победоносец; Илья Муромец и Соловей Разбойник; летописец Нестор, Василий Великий, киевский митрополит Петр Могила, «человек на всю Европу» Ломоносов – все эти имена значили многое для внимательного читателя. Разговор же о великой пользе книжного учения, в котором прозвучала философская мысль о «существе», велся на Руси испокон веку, еще автором «Повести временных лет».
Путешествие Егорушки по степи складывалось из целого ряда картин древней жизни родной земли, из воспоминаний о ее прошлом, которое нет-нет, да и отзовется в настоящем – и тогда в непроницаемой ночной мгле почудится незнаемая страна, гроза и степные псы напомнят о грозах былых сражений, происходивших на бескрайних степных просторах, а засыхающая от зноя трава пробудит смутное ощущение тревоги, предчувствие трудного пути, трудной судьбы.