Метафизика бессмертной души в лирике А. С. Хомякова
А. С. Хомякова давно признали самобытным русским философом-славянофилом и общественным деятелем. Однако до сих пор его лирика не изучена должным образом, хотя в его поэзии осмыслялись как актуальные для эпохи вопросы, так и вечные метафизические и религиозные проблемы. В лирике Хомякова отразились ключевые стили и направления: одическая традиция XVIII века, черты русской элегической школы, поэтические искания любомудров, образность ориентальной поэзии, гражданственный пафос лирики декабристов, «метафизическая поэзия» Ф. И. Тютчева и М. Ю. Лермонтова.
В русской эстетике начала XIX века метафизическая идея бессмертия, соотносимая с пророческим даром поэта, становилась основой для целостного постижения универсума, в котором имманентное и трансцендентное стремятся к единству. Романтические принципы самовыражения души, модель восхождения к абсолюту закономерно приводили к прояснению религиозного смысла бытия. В работе Ф. В. Шеллинга «Об отношении реального и идеального в природе», повлиявшей на развитие европейского романтизма в целом и любомудров в частности, высказывается мысль о «вечном единстве бесконечного и конечного»[719]. Для Шеллинга явление материального, ограниченного мира выражает на субстанциональном уровне «внутренние движущие силы универсума»[720]. Именно «сила творения» воплощает «вечное понятие» в живой организм, наполняет его метафизическим смыслом. Искусство в понимании романтиков помогает прозреть в явлении сущее, абсолютный идеал.
Уже в ранней лирике Хомякова акцентирована гносеологическая идея целостного и отстраненного познания ограниченного земного мира человеческим сознанием благодаря постижению им собственной бессмертной сущности:
И на печали, на желанья
Глядишь, как юный серафим…
В этом послании осознание бессмертия создает грусть, которая в понимании русских романтиков, например В. А. Жуковского, выражает сущность христианского миросозерцания[722], позволяет испытать целостное переживание в единстве молитвы, чувства и мысли. Духовный мир человека по своей глубине и непостижимости сопоставляется с макрокосмом. Образной доминантой, соотнесенной с бессмертием, выступает звездное небо, которое в лирике Хомякова связано с идеей величия Творца:
И хоры звезд, как празднество ночное,
Свои пути свершают над землей.
В элегиях Хомякова, как и в произведениях Тютчева, Лермонтова, «песня» звезд знаменует хвалу Творцу, универсальную духовную и бессмертную жизнь, противопоставленную хаосу, смерти и небытию. На смысловом уровне очевидна преемственность платонизму, а также немецкой метафизике конца XVIII – начала XIX века, в которой звездное небо воспринималось в качестве «сияющей книги бессмертия»[724]. Поэт обращается к традициям православной культуры, где звезда – сакральный символ Богородицы и Христа, который есть «звезда светлая и утренняя» (Отк. 22, 16). На русскую романтическую поэзию в осмыслении метафизики бессмертной души повлияла и русская поэзия XVIII века, прежде всего духовные оды М. В. Ломоносова.
В лирике Хомякова лицезрение красоты и величия мира (ночного звездного неба, степи, моря) порождало живое ощущение бессмертия, внутренней свободы, полноты мироощущения и покоя. В стихотворениях Хомякова («Вдохновение», 1831; «Элегия», 1835) сакральная символика звезды сближается с образом росы: роса, как и заря, знаменует просветление земного мира небесным, становится земным свидетельством рая, Царствия Божиего.
Метафизика бессмертия в лирике Хомякова находит образное выражение в форме связанных между собой духовных устремлений.
В стихотворении «Молодость» (1827) выражено пантеистическое слияние с миром, обретение гармонии:
В поэзии Хомякова возникают образные аллюзии и реминисценции с трагедией И.-В. Гёте «Фауст», в которой постижение героем бессмертия души происходит в результате осознания величия мира в момент заката. У Хомякова, как и у Гёте, свет выступает формой проявления Творца в мироздании, синтеза имманентного и трансцендентного:
Иль солнце льет лучи, как пламенный поток,
На ясный мир небес, на суету земную…
Ощущение «фаустовского» мгновения, вбирающего в себя полноту вечности, становится формой максимального жизнеутверждения человека в мироздании.
Лирический пейзаж произведений Хомякова часто становится аллегорическим и символическим, как в «Послании к другу» (1822), где величие земного мира отображает идеал естественного человека Ж.-Ж. Руссо, раскрывает гармонию космоса, сакральным центром которого выступает дуб как мировое древо, вводит библейский контекст и подтекст (образы пустыни, льва). В финале послания выражена идея обретения покоя в полноте Бога:
Мы будем течь к морям, к кончине,
Без шума, без валов седых.[727]
Как и в лирике Тютчева, в творчестве Хомякова раскрывается христианское отношение человека к природе как символическому выражению горнего мира, родовых основ жизни. Акт поэтического вдохновения Хомяков выражает как максимальную творческую активность души, не подвластной ограниченностям жизни, смерти:
Но что в груди певца таится,
Того не в силах ты отнять.
Для Хомякова вдохновение – это богоподобный дар создавать, творить, воплощать. Поэт утверждает провиденциальное его начало, целостный характер приобщения к истине и идеалу: оно соединяет познание и самопознание, озарение и рефлексию.
В элегии «Сон» (1828) творчество соотнесено с познанием земного и горнего миров, с молитвенным горением. Эпитет «пречудный» акцентирует внимание на духовной активности, таинстве богоподобного поэтического творчества. Элегия раскрывает, как и философская притча В. Одоевского «Смерть и Жизнь», драматический процесс вечного обновления жизни: духовная активность – смерть – воскресение. Идея возрождения и вечного пребывания активной души в полноте жизни подчеркнута в произведении Хомякова кольцевой композицией и экспрессивным рядом глаголов: «гремели», «вонзалися».
В элегиях «Два часа» и «Вдохновение» (1831) раскрывается представление о поэтическом озарении, сопоставимом с пророческим экстазом. Философский зачин элегии «Два часа» – «Есть» – вносит пафос утверждения диалогичности поэтического творчества, отражающего взаимодействие имманентного и трансцендентного, влияние божественного Логоса на душу поэта. Поэтическое творчество, соотнесенное с огнем и волной («огненной струей», «сладкозвучная волна»), – это мгновенное вдохновение, сошествие божественной силы. В лирике Хомякова с поэтическим вдохновением соотнесен эпитет «сладкий», знаменующий идею гармонии и «рай сладости». Здесь раскрывается триада: томление души – преображение – покой, – отражающая на личностном уровне концепцию исторического процесса, сформулированную любомудрами. Вторая часть элегии антитетична первой, ибо в ней раскрыто томление души, не находящее себе позитивного разрешения из-за отсутствия «божественного света», соединяющего в себе музыку и Логос.
Пророческий характер вдохновения подчеркивается церковнославянской образностью («зенница», «терн», «молния», «распахнутся небеса»). В лирике Хомякова частотна персонификация творческой, духовной силы в образах гения, ангела-хранителя.
В стихотворении «Надпись на картине (ангел спасает две души от сатаны)» (1848) в рамках трехчастной композиции раскрывается диалектика воплощения – земной жизни – возвращения на небесную родину. Поэт намечает две возможности жизнетворчества человека: активное приобщение к земному миру и отстранение от него, сохранение «юного чела». После физической смерти «образ» души продолжает сохранять индивидуальные черты, единство субстанционального и земного.
В лирике Хомякова («Элегия на смерть В. К. К<иреевского>», 1827; «На сон грядущий», 1831) смерть воспринимается как освобождение духовной субстанции, как родовой удел, – отсюда идея приятия кончины. Поэт подчеркивал, что в бессмертной душе человека, как и в истории, ведут борьбу молодость и старость, воскресение и смерть. Аналогом воскресения на уровне внутреннего духовного мира выступает конструктивное воспоминание.
Осмысляя метафизику бессмертия, Хомяков указывает на особые его формы в истории, в памяти народа: в оде «Бессмертие вождя» (1823) момент гибели героя за родину становится максимальной формой его жизнетворчества, победой над смертью. В стихотворении «Желание покоя» (1825) бессмертие также соотнесено с образным рядом памяти о старине, славе.
Хомяков раскрывает представление о генетической форме бессмертия в стихотворении «К детям» (1839). Крестное знаменье и молитва выражают охранительное начало, оформляющее связи между душами, которые оказываются сильнее смерти. Тема отеческой любви возводится к ее абсолютной форме – благодати Бога к человеку.
Ощущение бессмертия на уровне лирического переживания в поэзии Хомякова становится одной из ключевых метафизических идей, проясняющих онтологический статус человека, в котором бессмертная духовная жизнь познает себя через конечную и индивидуальную форму. При этом продолжаются традиции Православия, немецкой классической философии, любомудров. Идея бессмертия выступает в качестве мировоззренческой доминанты в гносеологии, онтологии, эстетике, этике и историософии Хомякова, нацеленной на обретение искомого идеала полноты бытия, единства имманентного и трансцендентного миров.