Дантес вынужден был покинуть Францию после Июльской революции и участия в заговоре герцогини Беррийской. Приехал в Россию в октябре 1833 г., чтобы сделать карьеру, с рекомендательным письмом на имя генерал-майора В. Ф. Адлерберга от шурина Николая I принца Вильгельма Прусского. На льготных условиях был допущен к офицерскому экзамену и принят в привилегированный Кавалергардский полк корнетом (Щеголев, с. 16–27). По этому поводу Пушкин записал в дневнике: «Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет» (XII, 319). Название «шуаны», подсказанное, по-видимому, одноименным романом Бальзака, определяло политическое лицо Дантеса как крайнего легитимиста. Начало службы в Кавалергардском полку с офицерского звания было явлением исключительным.
711
NN — Д. Л. Нарышкин, именем которого был подписан диплом, муж долголетней любовницы Александра I М. А. Нарышкиной. Это дало основание Б. В. Казанскому («Гибель Пушкина». — «Звезда», 1928, № 1), а затем Щеголеву (Щеголев, с. 442, 455–456, 474) предположить, что диплом намекая на близость Николая I к Н. Н. Пушкиной.
712
Кроме названных лиц пасквиль получил и Виельгорский. А. Ахматова обратила внимание на то, что анонимные письма «были посланы друзьям Пушкина» (Анна Ахматова. О Пушкине. Л., 1977, с. 127). Все они (кроме Е. М. Хитрово) были завсегдатаями дома Карамзиных. С. Л. Абрамович права, когда пишет, что «такое совпадение не может быть случайным и что организатор интриги был как-то связан с карамзинским салоном» (С. Л. Абрамович. Пушкин в 1836 году. (Предыстория последней дуэли). Л., 1989, с. 85). На эту связь несомненно обратил внимание Пушкин. Постоянно бывал в доме Карамзиных Дантес, а от него все что происходило в этом доме, как и обо всех, кто там бывал, знал и Геккерн. Возможно, этим и объясняется твердая уверенность Пушкина, что организатором интриги против него был — голландский посланник. К Карамзиным часто приходил и циничный князь П. Долгорукий. Не случайно друзья Пушкина полагали, что пасквиль написан его рукой. Да и назначение Пушкина историографом ордена рогоносцев С. Л. Абрамович справедливо называет «следом», который ведет в дом Карамзиных, с его атмосферой культа покойного историографа (там же).
713
Товарищ Дантеса по полку А. В. Трубецкой в своих воспоминаниях писал о противоестественных отношениях между Геккерном и его приемным сыном (см. его «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу.» — Щеголев, с. 420–421). См. также: Модзалевский, с. 341. В действительности Геккерн не получил права на усыновление Дантеса.
714
Последствия — высылка Геккерна из Петербурга. По-видимому, Пушкин убедил Николая I в причастности Геккерна к составлению пасквиля. В то же время опубликованные недавно письма Вильгельма Оранского к Николаю I показывают, что у Николая были и личные мотивы для неудовольствия голландским посланником (см.: Н. Я. Эйдельман. О гибели Пушкина. — «Нов. мир», 1972, № 3, с. 206–211). В официальных донесениях голландскому правительству Геккерн передавал свои частные беседы с царем, касавшиеся семейных дел принца-регента Голландии. Это вызвало раздражение родственников-монархов, и дуэль Пушкина была удобным поводом для высылки неугодного дипломата.
715
Смирнов путает события. Он не знает о первом вызове (4 ноября), который Пушкин послал Дантесу сразу после получения пасквиля. Участники переговоров о примирении старались сохранять их в тайне (см. письмо Жуковского: XVI, 185). В. А. Соллогуб, как секундант, начал действовать 17 ноября, когда Пушкин подтвердил свой вызов. Соответственно к 17 ноября относит Смирнов и письмо с предложением Е. Н. Гончаровой.
716
Смирнов ошибается. Балы у Салтыковых были по вторникам (РЛ, 1878, № 4, с. 458), а во вторник утром (26-го) Пушкин уже отправил оскорбительное письмо Геккерну (вызова Дантесу он не посылая), в ответ на которое ему был направлен картель (обоснование датировки письма Пушкина 26-м января см.:Письма IV, с. 354–357). О том, что Пушкин собирался оскорбить Геккерна публично (но не до отсылки письма, а после), писала В. Ф. Вяземская Е. Н. Орловой, вскоре после дуэли: «…во вторник, они <то есть Пушкин и д’Аршиак> искали друг друга, объяснились. Пушкин отправился на бал к графине Разумовской. Постучавшись напрасно в дверь всего семейства Г<еккерна>, он решил дать им пощечину, будь то у них (на дому) или на балу. Они были предупреждены и не поехали туда» («Нов. мир», 1931, № 12, с. 189). Вяземская еще не знала всей последовательности событий. Пушкин встретился с д’Аршиаком только поздно вечером 26-го на балу у Разумовских. Его угрозы оскорбить Геккерна публично вызваны опасением, что тот снова прибегнет к переговорам и станет оттягивать поединок.
717
Описание дуэли Смирнов передает неточно. Ср. в воспоминаниях Данзаса, с. 403–404 наст. изд.
718
Отпевание Пушкина было назначено на 1 февраля не в Александро-Невской лавре, а в Исаакиевском соборе, временно помешавшемуся тогда в церкви Адмиралтейства (теперешний Исаакиевский собор еще только строился). Так значилось в приглашении, разосланном Н. Н. Пушкиной друзьям и знакомым (Пушкин. Собр. соч. Под ред. С. А. Венгерова, т. VI. СПб., 1915, с. 317). Однако III Отделение, стараясь затруднить общественное поклонение поэту, распорядилось переменить место отпевания и перенести тело ночью, тайком, накануне дня, указанного в билетах, в маленькую Конюшенную церковь (см. об этом в письме Жуковского к Бенкендорфу, с. 447–448 наст. изд.); с той же целью на 2 февраля, то есть на следующий день после отпевания, неожиданно был назначен военный парад, войска расположились так, что все подступы к Конюшенной церкви были закрыты, а Конюшенная улица занята гвардейскими обозами (см.: Яшин, с. 185–188).
719
Об этом же писал А. И. Тургенев брату Николаю 31 января 1837 г.: «Публика ожесточена против Геккерна, и опасаются, что выбьют у него окна» (ПиС, вып. VI, с. 62).
720
Эти сведения не точны и почерпнуты, вероятно, из письма С. Н. Карамзиной брату Андрею: «Конюшенная церковь невелика, и туда впускали только тех, у кого были билеты, то есть почти исключительно высшее общество и дипломатический корпус, явившийся в полном составе» (наст. изд. с. 380). В действительности на отпевании отсутствовали: английский посол Дерхем и греческий посланник кн. Суццо — по болезни, Геккерн и прусский посол Либерман, отклонивший приглашение «вследствие того, что ему сказали, что названный писатель <Пушкин> подозревался в либерализме в юности» (Щеголев, с. 398).
721
Этот же эпизод иронически передает П. А. Вяземский в письме к Э. К. Мусиной-Пушкиной от 16 февраля 1837 г.: «Папаша его <Дантеса> расторговался, продает свою квартирную обстановку, все ездят к нему как на аукцион в мебельном складе; купили даже стул, на котором он сидел» («Сев. край», 1899, 14 ноября, № 331).
722
Дантес в дальнейшем принимал деятельное участие в политической жизни Франции и был назначен в сенат, где занимал крайнюю правую позицию. Геккерн, действительно, несколько лет был не у дел, а с 1842 по 1875 г. занимал пост голландского посла в Вене.
723
Женщина «умная, но странная» — Е. М. Хитрово.
724
Смирнов имеет в виду указ, разрешающий только статским советникам быть камергерами. Однако этот указ вышел лишь в июне 1836 г., а в 1834 г., когда Пушкин был был пожалован в камер-юнкеры, такого указа не существовало. Поэтому в «Записках» 1834 г. Смирнов пишет о недогадливости царя: «<Пушкин> уверял, что странно ему будет надеть придворный мундир, ему, прежнему критику двора, mais le fin mot de la chose <но разгадка этого>, — ему было досадно, что не сделали камергером; в этом государь не догадался, и ему дали золотой мундир, чтоб только можно было бы его и особенно прекрасную жену его приглашать во дворец» (Врем. ПК, 1967–1968, с. 8). В 1842 г. когда писались «Памятные записки», Смирнов, забыв, когда был введен придворный ценз, пишет уже о «невозможности» для Пушкина стать камергером.
725
А. В. НИКИТЕНКО: Александр Васильевич Никитенко (1805–1877) — литератор, критик, позднее профессор Петербургского университета. С 1834 года был цензором Петербургского цензурного комитета. Образованный и либерально настроенный и в то же время осторожный чиновник, Никитенко, отчасти против своей воли, был проводником жесткой уваровской цензурной политики. В 1834–1835 годах он цензуровал «Анджело», «Сказку о золотом петушке», третью часть «Стихотворений А. Пушкина»; исключения, сделанные им, вызвали резкое раздражение Пушкина, не вполне справедливо возлагавшего вину на него одного (см. запись в дневнике Пушкина в феврале 1835 г. — XII, 337, и письмо в Главное управление цензуры 28 августа 1835 г. — Письма IV, с. 104, 273–274). Знакомство Никитенко с Пушкиным было отдаленным. Отношение его к личности Пушкина сдержанно-неблагожелательное; и по социальному своему происхождению (крепостной, с трудом добившийся вольной), и по общественному положению и связям (он принят домашним образом у М. А. Дондукова-Корсакова), и даже по литературным симпатиям он тяготеет к формирующейся разночинной интеллигенции (Кукольник, Полевой); Пушкина же он причисляет к аристократическим кругам и охотно повторяет ходячие слухи о его корыстолюбии, эгоизме и т. д. Вместе с тем, прекрасно осведомленный в делах цензурной политики, он сообщает ценнейшие сведения о цензурном режиме «Современника», а после смерти Пушкина пытается в своих лекциях с либеральных позиций осмыслить роль и общественное значение его творчества.