<Киселев>;: — Но это жестоко со стороны Пушкина смеяться над наивностью девушки. Вы покраснели, рассказывая мне это, я так люблю ваше очаровательное целомудрие. <…>;
<Киселев>;: — Какой я дурак был, жил медведем в этом гадком Питере, я бы вас там встретил и не оскотинился в Париже.
<Смирнова>;: — Вот и вы, мой милейший, все делаете некстати, как я.
<Киселев>;: — Да что уж про меня говорить, я просто дрянь, хуже Платонова; а Смирнов часто там бывал?
<Смирнова>;: — Всякий день, там он сделал предложение. Мне так было тяжело решиться, что я просила Катерину Андреевну передать ему, чтоб он просто спросил, да или нет. Он спросил: «Да?» Я долго молчала, обретаясь в страхе и конфузе, и по несчастью сказала «Да», а в сердце было «Нет».
<Киселев>;: — Какой счастливец мой добрый Смирнов, какое сокровище ему досталось; я рад для него, но опасаюсь для вас.
<Смирнова>;: — Пушкин мне сказал: «Quelles folies vous faites, je 1’aime beaucoup, mais il ne saura jamais vous créer une position dans le monde, il n’en a aucune et n’en aura jamais aucune»17[406
]. — «Au diable, Pouchkine, les positions, quand on a le besoin d’aimer et qu’on ne trouve absolument personne qu’on puisse aimer»18<…>
<…> Пушкин говорил мне в Царском, когда Смирнов уехал для устройства своих дел. Он уехал на следующий день, даже не поцеловав мне руку. Перовский проезжал в дрожках и, скотина, даже не посмотрел на мои окошки. Пушкин сказал: «То так, то пятак, то гривенка, а что, если бы он теперь предложил бы свою руку с золотым наперстком?» — «Сейчас положила бы свою и на коленях бы его благодарила».
<Киселев>;: — И вы действительно послали бы Смирнову отказ?
<Смирнова>;: — Конечно. Перовский был очень красив, храбр, добр, как ангел, у него тоже было 2000 крестьян, он был щедрым покровителем моих братьев[407
].
<Смирнова>;: <…> Обычно в марте Пушкиным овладевала ужасная тоска, он видался толькос Плетневым, нашим учителем литературы, единственным уважаемым нами учителем, и все повторял: «Грустно, тоска». Плетнев, сын провинциального священника, имел слабость говорить: «А ведь гораздо честнее быть сыном попа, чем воришки-человека», — <так вот>. Плетнев предлагал ему читать. Он отвечал: «Вот уже год, любезный друг, что я кроме Евангелия ничего не читаю».
<Киселев>;: — Бедный Пушкин, а я его знал таким веселым и беззаботным. Много ли стихов он вам написал?
<Смирнова>;: — Нет, мой поэт — Вяземский, но писал мне почти всегда шуточные стихи. У меня есть альбом, я его вам покажу — мне его подарила Софи Карамзина ко дню рождения или именин, не помню. Пушкин написал в этот альбом:
Записки А. О. Смирновой
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
А я-то никогда не писала ни строчки до тех пор, пока вы не попросили меня писать воспоминания. Из этих стихов возникла моя репутация злючки — я думаю, вы убедились уже, что я вовсе не зла. Я никогда никому об этом не говорила.
<Киселев>;: — По-моему, Пушкин очень плохо закончил это прелестное стихотворение — ваш портрет. Но вы действительно очень остро высмеиваете то, что смешно, и в глазах других это может показаться злым[408
].
<…> Мы возвратились и встретили Ольгу Долгорукую, которую вел под руку Платонов в голубых панталонах и зеленой охотничьей куртке с золотыми пуговицами.
<Смирнова>;: — Киса, посмотрите, каким фордыбаком он ходит!
<Киселев>;: — Что такое фордыбак?
<Смирнова>;: — Это в лексиконе Шишкова, это Пушкин говорил. Фордыбак — это хвастун без умысла, а щелкопер — ветрогон <…) У Шишкова есть название для модных дам — толпега. Пушкин так называет княгиню Голицыну, рожденную Апраксину. Она очень плотная и очень модничает, по-французски она — M-me Tolpège, a Труперта — старая кокетка. У него биллиард — шарокат, а кий — шаротер[409
].
<Смирнова>;: <…> Этот Ноздрев говорил, что было где-нибудь весело: «Музыка играет, штандарт скачет». Из этого Самарин сделал глагол и говорил мне: «Вы были на бале, что, там было штандартно?»
<Киселев>;: — Это слово заимствованное, и Шишков должен внести его в число самых приятных и используемых.
<Смирнова>;: — Чтобы покончить с этими словами — мы с Пушкиным составили коллекцию переводов французских слов или, точнее, эпитетов. Так, у Шишкова хвастун называется фордыбак, ветрогон — щелкопер, элегантная, но несколько плотная дама — Топтыга, старая кокетка — Труперта, галоши — мокроступы, кий — шаротер, биллиард — шарокат. Пушкин говорил, что его любимый поэт — Тредьяковский, а после него граф Хвостов. В доказательство прелести Тредьяковского он приводил два стиха:
О лето, лето, тем ты мне не любовно,
Что ахти не грибовно.
И Хвостова <…>, а лучше всего его стихи после вечера, который давала Марья Антоновна Нарышкина, где барышни Лисянские пели с Пашковым:
Лисянские и Пашков там
Мешают странствовать ушам.
Это выше всего. И потом, у него локотники вместо кресел и еще что-то.
<Киселев>;: <…> — Как вы хорошо говорите по-русски!
<Смирнова>;: — Да, это очень удивило Пушкина; довольно странно, что в Петербурге удивляются, что русские дамы хорошо говорят по-русски. Государь со мною всегда говорит по-русски. Он первый заговорил в салоне императрицы по-русски. Александр Пав<лович> и его Лизета всегда говорили по-французски[410
].
<Смирнова>;: — Знаете ли, Киселев, Пушкин находит Петербург столь строгим и добродетельным, что, по его мнению, это не может так продолжаться, и однажды наступит ужасный крах.
— Тем хуже, мне будет досадно, если наша столица станет когда-нибудь такой же клоакой, как Париж.
<…> После своего завтрака он <Киселев> пришел ко мне. Я продолжала чтение, лежа на диване. «Но, Киса, я должна приподняться, дайте мне руку! Нет, лучше пропустите руку… Так! Благодарю вас!» Он вспыхнул и строго посмотрел на меня.
— Боже, как вы любите играть с огнем!
— Глупости! Сколько раз Пушкин оказывал мне эту услугу, когда он приходил сидеть со мной и Шамфором, Риваролем или Вольтером. У меня тогда была убийственная тоска после родов <…>[411
].
<Киселев>;: <…> — Кто такой Гоголь?
<Смирнова>;: — Ах, Киса, на каком свете вы живете?
<Киселев>;: — Что же вы хотите, русские, живущие в Париже, говорят только о цифрах, цифрах или болезнях.
<Смирнова>;: — Гоголь — автор романа «Мертвые души» и малороссийских сказок. Пушкин от них в восторге <…>[412
]
Встреча с Гоголем в Бадене
<Гоголь>;: — Еду к бедному Языкову в Ганау, он лечится у Каппа.
<Смирнова>;: — Николай Вас<ильевич>, вот Ник<олай> Дмитрич Киселев, он учился в Дерпте с Языковым, и Языков ему первому читал свои стихи.
<Киселев>;: — Да, пожалуйста, Николай В<асильевич>, передайте ему мое истинное сожаление и дружбу. Я воображаю, сколько прелестных стихотворений он написал.
<Гоголь>;: — Да, его стихи «Землетрясение» — одно из лучших произведений нашей богатой поэзии. Пушкин от них в восторге.
<Смирнова>;: <…> Вот это имена, а Гоголю это было совершенно натурально. У него в родстве Боб и Чечевица, Пищи-Муха, Миклуха-Маклай, а в «Тарасе Бульбе» есть воевода Кисель, ваш предок — а так как вы недостаточно энергичны, вы истинный Кисель; есть Голопупенко, Белокопытенко, а в России есть Гнилосыров и Серопупов.
<Киселев>;: — Вот вы это выдумали, чтобы иметь удовольствие говорить гадости.
<Смирнова>;: — Совсем не выдумала. Пушкин с Мятлевым пишут чепуху под названием «Поминки».
Дай попьем, помянем
Трех Матрен, Луку с Петром[413
] —
а потом в продолжение:
Михаила Михалыча Сперанского
И арзамасского почт-директора Ермоланского,
Князя Вяземского Петра,
Почти пьяного с утра,
Да Апраксина Степана,
Большого болвана[414
].
Представьте себе, мой милый, что он уродлив, как смертный грех, человек с большим состоянием и при этом глуп. Пушкин был очень возмущен, когда Софья вышла за него замуж <…>. Я прибавлю только, что эти господа не могли найти рифму к Юсупову, но однажды Мят-лев вошел, торжествуя и говоря ему: «Нашел!»
Князя Бориса Юсупова
И полковника Серопупова.
Это в «Инвалиде» о приезжающих и отъезжающих. Гоголь всегда читает эти имена, и поэтому в «Мертвых душах» и «Городничем» нет выдуманных имен, все это подлинные фамилии. Я узнала, что Онегин — тоже истинная фамилия[415
].
<Смирнова>;: <…> Пушкин говорил, что стихи Мятлева помогают очень хорошо заметить нашу кукольную комедию <…>, говорил, что вместо «Петра Ив<ановича> Укусова и прямо в ад» надобно заменить: «господа сенаторы» и пр.[416
]
<«Пушкин мне рассказывал…»>;
В записках генерала Рапп вы найдете самое точное повествование о страшной ночи, когда совершилось ужасное преступление <…> Пушкин мне рассказывал, что в 6 часов не было ни одной бутылки шампанского. Совершив гнусное дело, они ликовали <…>
<…> В Петербург приехал из деревни старик Скарятин и был на бале у графа Фикельмона. Жуковский подошел к нему и начал расспрашивать все подробности убийства. «Как же вы покончили, наконец?» Он просто отвечал, очень хладнокровно: «Я дал свой шарф, и его задушили». Это тоже рассказывал мне Пушкин[417