– Затем, зачем и всем остальным. Посмотреть, кто ты и что из себя представляешь. Будешь ли ты им полезна или нет.
– А за то, что я ослушалась?
– Что ты сделала? – громко засмеялась женщина.
– Ослушалась, – обиженно произнесла Анюта.
– В чем?
– То, что сотрудничать отказалась.
– И что? Здесь половина тюрьмы отказывается.
– Там мне, то же самое сказали, только наоборот. Что половина, наоборот, соглашается.
– Все правильно тебе сказали. Половина соглашается, а половина отказывается.
– Так что в итоге будет, – чуть не плача спросила Анюта.
– Ничего не будет. Угомонись уже. Кому ты здесь нужна, караулить тебя, с кем-то договариваться. Ты кто такая? Да никто. Для них, вообще харчок растертый. Кусок дерьма. Если бы у тебя хотя бы родители были бы богатые, то за это могли бы пресануть. Просто устроили бы нахождение здесь невыносимым, чтобы ты мамке с папкой нажаловалась, а те бы последнее отдали, лишь бы чадо свое из этого кошмара вытащить. А ты сирота, за которую и гроша ломаного никто не даст.
– А если дадут? – осторожно поинтересовалась девушка.
– Слушай, как ты меня достала! – в сердцах произнесла Скакун. – Если бы была возможность тебя вытащить отсюда за бабки, то это сделали бы до суда. А никак не после.
Прошло еще два дня и карантин закончился. Пора было переезжать в камеру. Какие чувства испытывала Анюта, сказать сложно. Конечно же, ей было страшно, но она хорошо помнила слова своей новой знакомой, что страх показывать нельзя. Она запомнила не только это, а все, чему та ее научила. За что была ей безгранично благодарна. И все же жуткие истории про «полет ласточки», вышибание зубов и все остальные жуткие вещи, очень крепко засели в голове и не давали успокоиться. А вдруг, что-нибудь сделаешь не так, или не так скажешь? Здесь же совершенно другие законы, не такие, как на воле. Хотя она и воли-то почти не знала. Но все же. Ее вели по длинному тусклому коридору, Стены были серыми, с обшарпанной краской, бетонный пол и железные двери с маленькими окошками в центре. Изначально подвели к какому-то пункту выдачи и сунули в руки матрац. Затем подвели к одной из дверей, открыли и слегка подтолкнув, закрыли дверь за ее спиной. Анюта вцепилась в выданный ей матрац и прижала его к себе. Полностью задымленная от постоянного курения камера, с заплесневелыми стенами и отвратительным, до тошноты спертым воздухом. Глаза немного начинало пощипывать. Встав, как вкопанная, она не решалась пройти вперед, а молча, стояла возле двери, в обнимку со своей скаткой. В камере стояла тишина. Все женщины, находившиеся там, с любопытством рассматривали свою ново пришедшую соседку. Анюта продолжала стоять и молчать, напрочь забыв все указания своей подруги Скакун.
– Ну, – протянула, одна из зечек, глядя на Анюту сощуренными хитрыми глазками. На виде ей было лет пятьдесят. Хотя возраст, в данных местах, определить фактически невозможно. Сигаретный дым, отсутствие свежего воздуха, нормальное питание, скотские условия, это все является фактором преждевременного старения. Даже в двадцать лет, на лице образуются морщины, лицо приобретает землистый цвет, волосы теряют свой естественный вид, они становятся блеклыми, сухими, что приводит к выпадению. Отсутствие зубов, здесь тоже считается абсолютной нормой, хотя многие вставляют себе железные. Не для эстетики, а просто, что бы было чем жевать. Упитанных дам, здесь тоже особо нет. Ухоженность – это забытое, на долгие годы, слово. Ни о каком маникюре и речи быть не может. Руки, от работы у всех в мозолях. Ногти слоеные, грязные и обломанные. Одним словом, женщинами, здесь даже и не пахнет. Как в прямом, так и в переносном смысле. Запах от представительниц прекрасного пола, стоит такой же, как и от самой камеры. По этому, глядя, на задавшую вопрос женщину, Анюта не могла, да и не пыталась определить возраст. Худощавое тело, жилистые руки с торчащими венами, длинный острый нос, через чур, тонкие губы, карие злобные глаза и зализанные в хвост, непонятного цвета, темные волосы. Зечка продолжала буравить ее пронзительным взглядом, от чего у Анюты по коже побежали мурашки. Взяв волю в кулак, она слегка приподняла голову и, пытаясь не показывать страх, постаралась поздороваться:
– Всем здравствуйте.
– И кто ты будешь? – все так же холодно и жестко спрашивала старшая.
– Кот Анна Сергеевна. Статья 105, часть 2.
– Сам кот к нам пожаловал, – засмеялась одна из заключенных и ее смех подхватили все остальные.
– Кот, мы тебя первой в хату запускать теперь будем. Знаешь, примета такая, сначала запускают котов, а потом хозяев. – от сказанной фразы, все опять громко засмеялась. Анюта улыбнулась, но отвечать ничего не стала. Вспомнив слова Скакун, что прежде, чем куда-то сесть, надо спросить разрешение. Осмотревшись, она показала на пустующую шконку и спросила разрешения приземлиться.
– Нет, – без улыбки ответила старшая. – Это шконарь Кувалды, – она кивнула в сторону грозной высокой женщины, с широкими скулами, мужскими чертами лица и картофельным носом. – Знаешь, почему Кувалда?
– Нет, – замотала головой Анюта.
– Потому что, кулаком, с одного удара, зубы вышибить могу, – ответила за себя мужеподобная женщина.
– Вон, туда ложись, – старшая ткнула длинным худым пальцем, на пустующее место в углу. – Сегодня, как раз, кабан откинулась, вот ее место и занимай.
Кивнув, Анюта подошла к указанному месту и начала располагаться. Благодарить не стала, так как помнила, что слово «спасибо», в здешних местах запрещено. Расстелив свое место, она хотела было прилечь, но ее, как ни странно, позвали присесть к общему столу. Присев ко всем, она не знала, что делать дальше. Начать разговор самой или ждать вопросов? Еду стоявшую на столе стоит попросить или ждать, когда предложат? Спросить, как кого зовут или ждать, когда все сами представятся? Первой нарушила молчание невысокая лупоглазая, но очень шустрая женщина, со странным голосом. Он был, достаточно звонкий, но очень скрипучий, чем вызывал огромную неприязнь. Говорила, она тоже очень быстро, словно читала скороговорку и напоминала бабку с базара из старых отечественных фильмов.
– Кот, а кот. Ты валерианку пьешь? А за нее п…ду лизнешь? – противно засмеялась она. – А то смотри, накапаю, а потом те в рот накакаю. Так что, пьешь, не пьешь? Есть ли в письке вошь?
– Заткнись, Скороха. – перебила ее старшая. От твоих рифмованных шуток тошнит уже. – Давай, рассказывай, – она опять пристально посмотрела на Анюту. Ее взгляд был настолько колючим, что от него холодела спина.
– Что рассказывать?
– Что, как, зачем, за что?
– Да, в общем-то, не за что.
– Здесь все «не за что», – вмешалась большегрудая женщина с большими толстыми губами и огромной родинкой возле носа. Кого замочила?
– Я никого не мочила. Меня подставили, а потом заставили подписать.
– Никто никого не мочил, – нее дала ей договорить, все та же пышная женщина. – Ты не с прокурором и не со следаком базаришь. Так что пурга твоя здесь не прокатит.
– Да я, правда, не убивала. Я зашла к тетке, а она лежит. Вокруг кровь, в ней ножницы торчать, – попыталась оправдать себя Анюта, – не знаю, зачем я их схватила. И денег не было. Решила поживиться немного. Тетку-то не вернешь, ей-то все равно уже. А я без гроша. Полезла в шкаф, а тут менты. Ну и все.
– Не складно, – поджала свои, и без того тонкие губы, старшая.
– Почему не складно?
– Потому что так все говорят. Нужно что-то новенькое, свежее. А не эта сказка, несчастного терпилы. – За бабки тетку грохнула?
– Да, клянусь, я не убивала!
– Не клянись, не в церкви. Ладно, – немного помолчав, сказала старшая, – Осмотрись пока. Там видно будет. Курить есть?
Ранее Анюта не курила, но попав в СИЗО, быстро этому научилась. Сигареты у нее были. Как всегда, выручила Скакун, пока они находились на карантине. Вытащив пачку, она протянула ее худощавой женщине.
– Благодарю, – ответила та, вытащив сигарету. Закурив, она выпустила дым и представилась: – Я Вдова. Не подумай, от фамилии Вдовцова. Здесь я смотрю за порядком. Принимаю решения, касаемые хаты, тоже я. Опущенных у нас здесь нет. А точнее ВИЧевых, стукачей и крыс. Тихая у нас хата. Спокойная. Так что тебе повезло. Вливайся. Тебе еще здесь долго парится. Сколько тебе, двенашку впаяли?
– Да, – грустно кивнула Анюта.
– А мне еще шесть осталось. Кувалда уже в этом году откинется. Поэтому, после себя Горбушу, за старшую оставлю. – С этими словами, Вдова цепко обняла, сидящую рядом с ней женщину, с такими же тонкими губами и очень густыми кудрявыми волосами.
– Да может, я раньше тебя соскочу. Получу УДО и вольным ветром отсюда.
– Да хрен тебе будет, а не УДО. Попомни мое слово. Эта тварь тебе его никогда не попишет. Если только с погон слетит, и ее место кто-нибудь другой займет. А пока она там, ты здесь. И не надейся.
На зоне Анюте не было так сложно, как казалось. Она давно привыкла находиться в заключении. Ей не было известно, что такое свобода. Всю жизнь за ней наблюдали, следили и держали взаперти. Но как бы странно и прискорбно не звучало – здесь ей было лучше. Именно здесь, она обрела, свой долгожданный покой. Именно здесь, как ей казалось, у нее появились друзья. Конечно, Анюта понимала, что после выхода на волю, эта дружба развеется. Вряд ли они с девчонками будут встречаться, гулять, отдыхать и вспоминать проведенные годы заключения. Но это будет после. А сейчас, она здесь все в замкнутом пространстве и на одинаковых условиях. Почти на одинаковых. Здесь также как и везде, кто-то выше, а кто-то ниже. Но это только здесь. Опять же, когда они окажутся на свободе, все может поменяться. Одни будут стараться забыть все, как кошмарный сон, вторые, наоборот, будут с улыбкой вспоминать, как здесь было. А третьи, как правило, те, кто сейчас внизу, по освобождению, будут ходить и бить себя в грудь, крича о том, что мотали срок. Будут приписывать себе чужие заслуги и примерять на себя чужой статус. Просто, для самоутверждения. А точнее для того, что бы хоть где-то, после долгих лет унижений, отыграться на тех, кто слабее. Здесь это сделать невозможно, по причине ограниченного круга людей, который все про тебя знают, которые сбились в одно крепкое цельное стадо, а ты изгой. А на воле и людей больше. И никто ничего о тебе не знает. Ходи, да пальцы растопыривай. А Анюте здесь было легко. Наконец-то, за долгое время, она вспомнила, что значит смех. Звонкий, живой и очень задорный. Пусть от частого курева, голос подхрип, и больше не блестал красотой девичьего раската, а больше походил на откашливающий приступ, зато он был настоящий. Девчонки частенько болтали о чем-нибудь вечерами, не забывая о подколках и других веселых разговорах. И вроде бы здесь все вместе, как говориться, живут одной семьей, но все-таки все были разбиты на разные семейки, состоящие из двух-трех человек. Это нормально для женских тюрем. Заключенным так намного пр