Вдова стояла, молча, стоя к Анюте спиной, которой она закрыла подругу от изначальных обвинений. Она смотрела в пол, а потом, так и не повернувшись, обратилась к Анюте:
– Кот, объяснись.
– Вдова, да ты что. Ты же меня знаешь. Мы же не один год бок обок сидим. Эта сука просто гонит на меня.
– Кот, мне не нужны оправдания. Мне нужны объяснения на предъяву.
– А чего мне объяснять… Ко мне сегодня с воли подружка приезжала. Весточку хреновую привезла. Я психанула… Ну и курила одна просто на нервяках. Не до дележки мне было, пойми. И уж тем более, не до чужих вещей. Не трогала я ничего. Обшмонайте вещи мои.
– Обшмонать придется.
Подойдя к Анютиным вещам, Вдова начала скидывать ее белье на пол. Не найдя там ничего из украденного, она выдвинула ящик небольшой тумбочки и замерла. Сделав шаг назад, смотрящая показала на лежавшую в ящике пачку сигарет и пристально посмотрела на Анюту:
– Кот, объяснись.
– Вдова, я отвечаю. Это не я… Я не знаю, откуда они здесь взялись… – Анюту затрясло, словно в лихорадке. Она прекрасно понимала, что ей за это будет и какой теперь станет ее жизнь здесь. И опять за то, чего она не делала! Ну, где же справедливость?! Анюта изо всех сил старалась держать себя в руках, так как в этих местах, свой страх категорически показывать нельзя. К трусам относятся еще хуже или как их почти везде (не только здесь) называют – ссыкунам. Но она и правда ничего не воровала. И именно здесь, среди этих людей, она обрела друзей и поддержку. Именно здесь, она забыла слово одиночество. Именно здесь, она избавилась от унижений и побоев. И вот сейчас, из-за чьего-то подлого поступка, она может все потерять. – Вдова, это подстава, – выдавила из себя Анюта и почувствовала, что ее губы затряслись.
– Да какая подстава!? – завизжала Утка. – Тебя, поскуду, с поличным поймали! Крысятина поганая!
– А ну-ка заткнись, – сквозь зубы процедила Вдова. – Реально, подставой попахивает. Все может быть. Только кому это нужно? – немного помолчав, она продолжила, – Значит так. Есть маза, что это кто-то из своих паскудит. Сейчас у всех шмотки обшмонаем и правда наружу вылезет.
– Это как-то не по понятиям, – продолжала своё возмущение Утка.
– А ты чего так засуетилась? – может это твоих рук дело?
– Нормально вообще! Меня обокрали, и меня же в этом и обвиняют!
Вдова приказала Кирюшке начать проверку всех кроватей. Все подходили к чьему-то месту, вставали вокруг и пристально смотрели. А Кирюшка переворачивала матрасы и выдвигала ящики в тумбочках. Дойдя до Уткиной койки, девушка скинула все лежащее на нем на пол и все уставились, на увиденное. Под обшивочной матрасной ниткой, были аккуратно просунуты денежные банкноты.
– Это что? – ткнула пальцем в купюры Вдова.
– Это мое, – чуть пятясь назад, осипшим голосом ответила Утка.
– Те, которые у тебя типа украли?
– Нет. Это другие. Я откладывала.
– Давно откладывала?
– Да. Мне нужно было кое на что накопить.
– То есть, когда мы на прошлой неделе, на поляну, всей хатой искали, ты в сторонке стояла и помалкивала? Ведь ты говорила, что у тебя нет ничего? Сжопилась?
– Нет. Просто мне эти бабки нужны были.
– Были? Сейчас не надо уже? – начала придвигаться к ней Вдова.
– И сейчас нужны! – со слезами на глазах, заголосила Утка. – Мне для дочери надо! Ясно?! И я не могла их тронуть.
– Допустим. А почему не сказала? Или когда у нас кому-то что-то надо, мы не помогаем? Уважаемые заключенные дамы! – повернулась она ко всем остальным, – Скажите мне, пожалуйста, у нас в хате, хоть кто-то в нужде прибывает? Хоть кому-то, мы в беде, хатой не скинулись? А ну-ка, Кулак, скажи мне, когда у тебя сестра на воле, время в больничке коротала, и бабки нужны были на операцию, откуда ты их взяла?
– Так всей зоной скинули… – замялась девушка. Благодарю. Все сделали. Операция прошла. У сеструхи все отлично дома она.
– А тебе, Лелька, когда бабки нужны были, помогли тебе?
– О чем речь! Конечно!
– А может это не мы? Может ты тоже деньжата под матрасом припрятала? – с хитрым прищуром и, склонив в бок голову, ехидно спросила старшая.
– Да ты что! Я таким паскудством никогда не занималась. Зачем ты так, ты же меня знаешь.
– Знаю. Я думала, что я всех здесь знаю. А оказывается, нет. Оказывается Утка у нас, личность индивидуальная. По своим законам и понятиям живет. Так, Утка?
– Нет. Я живу по общим понятиям. Просто перепугалась, что не получиться достать. Мало ли. А мне очень надо.
– Ты испугалась? Ты за что сидишь? Напомни-ка.
– Мужа убила. Из ревности. Аффект.
– Какой, на хрен, аффект? Ты ему сначала яйца топором отрубила, а потом зарубила насмерть. И ты мне хочешь сказать, что ты чего-то испугалась?
– Ну это разные вещи. То кобель, а то дочь. Тут нельзя сравнивать.
– А я сравню. Это ты кому-нибудь другому, о материнской любви, чесать будешь. Не мне. Я объясню. Дочь твоя, ребенок твой, по твоим словам, любимый, уже двенадцать лет, как в детдоме. Ты от нее по малолетке отказалась и сдала ее, когда ей, по моему, три года было. Так?
– Четыре, – опустила глаза зечка.
– Ну, четыре. Это не так важно. И все это время, жизнь ее тебя не волновала. Ты же ее даже не навещала. Просто болт забила и все. А теперь что, материнский инстинкт проснулся?
– Ну да, пока сидишь, осознаешь все ошибки. И мне стыдно перед своим ребенком. И я хоть как-то хочу искупить свою вину!!! – плача, закричала женщина. – И я понимаю, что деньгами ситуацию не исправишь. Но хоть как-то… Хоть что-то… – всхлипывала она.
– А мне кажется, – сложив руки на груди, сказала Вдова, – что у тебя не инстинкт материнский проснулся, а сущность твоя подлая, наконец, наружу вылезла. – взяв у Лельки сложенные деньги, старшая их пересчитала и приподняв бровь, произнесла:
– Это все, что ты накопила?
– Сколько получилось. Я недавно откладывать начала.
– А как давно ты откладываешь? – встряла в разговор Анюта.
– Ты-то чё лезешь? С тобой, что ли базар ведут?
– А ты не решай, кто лезет, а кто нет, – заступилась за Анюту смотрящая. – Пока, такие вопросы здесь решаю я. А на вопрос ответь. Как давно копишь?
– Месяца два где-то, – замялась Утка.
– Это за два месяца?
– Конечно. Я же не все откладываю. Что-то оставляю.
– Ну ладно. Пока этот вопрос, оставим под вопросом.
– Стоп. – Анюта медленно подняла голову и вдумчиво посмотрела на деньги.
– Вдова, у нас на прошлой неделе, шмон был. Всю хату вверх дном перевернули. Каждый угол и каждую пылинку просматривали. Не было ничего. У нас все чисто было. Вспомни, мы же сами стояли и смотрели, как здесь все выворачивали. Не было там никаких денег! Не было! Зуб даю!
– Т-а-а-ак. Это точно. Они не так уж и незаметно лежат. Как только матрас переворачиваешь, сразу в глаза бросаются.
– Я их недавно переложила. До этого они в другом месте лежали.
– В каком?
– В другом.
– А ты чего, своим сказать ссышь? – начала злиться Вдова.
– А как я скажу, если у нас тут крыса завелась, – Утка кивнула в сторону Анюты, – Сопрет еще.
– А, по-моему, крыса здесь одна. А ну, падла, признавайся, что это за деньги, иначе тебе п…ц.
Поняв, что отпираться и продолжать врать бесполезно, Утка, схватившись за голову, начала бессвязно бормотать:
– Это не Кот… Это я… Это не она. Я спрятала эти деньги. Я испугалась… Я испугалась, вдруг карманы проверят. Найдут и все. Поэтому и сунула их под матрас. Я не думала… Я просто не подумала, что всё шмонать будут. Я просто не подумала…
– Зачем ты это сделала? – строго спросила Вдова.
– Я не знаю… Она мне просто не нравилась. Она мне сразу не понравилась. Я думала, мы с тобой скорешимся. Все делала. А она пришла и все… Ты отстранилась от меня… Я хотела, что бы ты от нее отвернулась. И не знала, как сделать. А потом сигареты Лелькины… Вот я и придумала. На самом деле, они у Лельки из кармана выпали, а я подобрала. Подобрала и этой в тумбочку подкинула. И все… А потом уже отступать поздно было…
– Ах ты, сука! – крикнула ошарашенная от услышанного Анюта и, не обращая ни на кого внимания, набросилась на трясущуюся сокамерницу. Сбив ее с ног и повалив на пол, она села сверху и яростно стала бить ее кулаками по лицу. – Тварь! – кричала девушка, стараясь бить все сильнее и сильнее. Она не следила за ударами и не думала, куда бьет. Ей было все равно. Она была готова сейчас убить. Не в переносном смысле, а в прямом. Словно разъяренный, свирепый зверь, вырвался из нее наружу и пытался разорвать, попавшую в лапы жертву. Анюта не обратила внимания, что избитая женщина, уже не кричит и не сопротивляется. Она не видела залитое кровью лицо и испачканные руки. Она вообще ничего не видела. Перед глазами стоял, убитый ею Лукавый, Вадим и все отморозки, которые когда-то, били ее и насиловали. Не соображая, что она делает, Анюта схватилась за воротник кофты и начала яростно срывать с нее одежду. С криком, вытаращенными и налитыми кровью глазами, она оголяла тело неподвижно-лежащей зечки, ища, чем можно произвести насильственные действия. Все было, как в тумане. Где-то, словно эхо доносились крики девчонок, что бы она прекратила, что она ее или уже убила, или сейчас убьет. Потом чьи-то руки, схватили ее за шею, чьи-то за руки, кто-то держал волосы, и ее начали оттаскивать от несчастной Утки. Плохо понимая, что происходит, Анюта со всей силы, пыталась вырваться и прильнуть обратно к своей недобитой жертве, но сил оказалось недостаточно. После, она поняла, что лежит на койке, а несколько пар рук, вдавливают ее в матрас, пытаясь удержать. Поджав губы, она обвела всех взглядом, закрыла глаза и моментально провалилась в сон.
Очнулась она от того, что кто-то очень грубо тряс ее за плечо.
– Вставай, давай! Пока пинками тебя не скинула, – донесся до нее грубый неприятный голос. Открыв глаза, Анюта приподнялась и посмотрела на стоящую над ней надзирательницу.
– Че, сны такие сладкие? Ща подсолим. Вставай, давай! – размахнулась та и со всей силы, ударила Анюту по шее. Девушка медленно поднялась и начала прокручивать произошедшие накануне события. «Неужели убила»? – от этой мысли Анюта похолодела. Борясь с сильным ознобом и жуткой головной болью, она осмотрелась. Увидев сидевшую в синяках, кровоподтеках и ссадинах Утку, девушка облегченно выдохнула: «Жива». А это самое важное. Не хватало еще себе срок за убийство прибавить. За избиение вряд ли еще дадут, драки здесь постоянно.