— Не нужно. Чего теперь и мертвую собаку мучить. Уже колол, резал… Люди, конечно, тоже под ножом хирурга умирают. Но меня в этой ситуации, господа офицеры, возмущает поведение лейтенанта Александрова. Без моего ведома, тайно, заставляет врача делать служебной собаке операцию, и та погибает. А я должен сказать, что Линда была у нас на хорошем счету, одной из лучших собак. И сейчас, в такое напряжённое время… Вы же знаете о взрыве на автобусной остановке! Мне звонит полковник Савушкин: Шайкин, давай кинологов с собаками!… А теперь получается, что кроме Литвинова мне и послать некого. Псов много, а по взрывчатке были только два. — Линда и Джой. Теперь один Джой…
— Александров начнёт работать с новой собакой, — вступилась было за Олега Марина Проскурина, но Шайкин резко оборвал её.
— Когда это он начнёт? Да когда эта новая собака станет второй Линдой, Проскурина? Через год? Или два? А остановки взрывают сегодня, сейчас!
Кинологи угрюмо молчали. Конечно, Шайкин по сути прав, собаки, обученные находить взрывчатку, нужны были сейчас.
— Рискин, ты что скажешь?
— Товарищ майор, я в принципе всё написал в рапорте. Линду жалко, да, отличная была собака. А что касается лейтенанта Александрова… Я согласен с вами, он превысил свои полномочия инструктора, надо было поставить в известность руководителя Центра. Может быть, и не случилось бы ничего.
— Именно! — Шайкин даже по столу кулаком пристукнул. — Больше скажу: я бы не допустил трагедии! В общем, всё ясно. Допущена вопиющая безответственность, а также серьёзное дисциплинарное нарушение. Я вынужден Александрова наказать. Все свободны. Александрову — остаться.
Кинологи один за другим, в подавленном состоянии, вышли из кабинета. Олег сидел перед столом Шайкина мрачнее чёрной тучи. Обида, боль утраты, жёсткие слова начальника — эти удары следовали один за другим. Оправдываться? Зачем? В целом всё правильно, разве только Кровопусков малость передёрнул, мог бы честно сказать, что операцию предложил провести он, а Александров согласился.
— Олег, давай откровенно поговорим. — Шайкин сделал сочувственное лицо. — Собака собакой, можно Линду списать и на ошибку врача, я постараюсь замять это дело. Речь о тебе. Вижу, как тебе тяжело — работа, учёба, инвалидность…
— Я отказался от статуса инвалида, вы это хорошо знаете, Геннадий Васильевич! — голос Олега звенел. — И работаю, как все. А Линду на вернёшь, да. Тут полностью моя вина. Готов понести наказание.
— Ладно, успокойся. Знаю, что мужик ты нехилый, честный. Кто с этим спорит?! Ты утвердился в мнении о себе, доказал отчасти, что с работой нашей справиться можешь. Но все же понимают: не может человек в твоём положении работать с полной отдачей! Не может! Не в кабинете сидеть и бумажки перебирать! Бегать с собакой нужно, бегать!… А теперь новую заводить!… Ну что мы с тобой о таких элементарных вещах будем спорить?!
Шайкин бил в упор, по самому больному, уязвимому месту.
— Вы за этим меня оставили? Чтобы ещё раз…
— Олег, я тебе сразу и прямо сказал: давай говорить откровенно, как мужчина с мужчиной. Даже не как начальник с подчинённым. Ну, глянь на себя со стороны. Тяжело, ведь! У меня иной раз сердце кровью обливается, когда тебя на дрессировочной площадке вижу! Ты не забывай — мы же в милиции работаем, не где-нибудь! Не в любительском клубе собаководства. Государственная служба!
— Я это прекрасно помню, товарищ майор!
— Ну вот. И собаки у тебя сейчас нет.
— Будет! Съезжу в Москву, в базовый Центр… воспитаю…
— «Будет», «воспитаю»… Олег, мне сегодня нужна работа! Сегодня!
— Так, понятно. Говорим с вами, Геннадий Васильевич, ещё более прямо и откровенно: вы хотите, чтобы я ушел?
Шайкин опустил глаза.
— Ну, ты прямо в лоб… Я думаю, Олег, что тебе, по состоянию здоровья, было бы удобнее служить в другом месте. Вот и всё. Давай я поговорю с Савушкиным, он, думаю, поймет нас с тобой правильно.
— С Юрием Николаевичем я на эту тему уже разговаривал. И, кажется, говорил вам об этом! И собака у меня будет. Может быть, даже лучше, чем Линда! Я спать-есть не буду, а сделаю из неё классную ищейку!
Шайкин поднял перед собой ладони, как бы защищался ими.
— Погоди, погоди, не горячись! Спать-есть надо, и собаку ты хорошую можешь подготовить. Я же — о тебе!
Олег встал.
— Я всё это уже слышал, товарищ майор. Не надо меня убеждать, что я неполноценный сотрудник. Снисхождения и послаблений по службе я у вас не просил и просить не буду. Разрешите идти?
— Ладно, иди. — Лицо Шайкина сделалось кислым и недовольным. — Я хотел с тобой по-человечески… При всём моём уважении, выговор обязан тебе объявить. Линду ты угробил, сам!… Я ведь добра тебе желаю, Олег. Пойми правильно.
— Я всё понял правильно, товарищ майор.
Вечером, у ворот Центра, Олега поджидала Марина Проскурина.
— Подвезешь? — спросила с улыбкой. — Конечно, садись.
«Таврия» — маленькая уютная машинёнка, вполне современная, по-своему комфортная. Во всяком случае, печка в ней и радио есть. И бегает вполне прилично.
Поехали.
Апрель под колёсами — жидкий грязный снег, грязная вода, летящая на ветровое стекло из-под колёс идущих впереди машин. Мечущийся «дворник», неважная видимость, зажжённые уже фары…
— Переживаешь?
— Ну что ты спрашиваешь, Марина!? Когда у тебя Гарсон погиб, ты разве не переживала?
— Что ты! Я выла на его могилке там, в Грозном. Жалко его ужасно! До сих пор успокоиться не могу. Как только подумаю про Гарсончика…
— Ну вот. И я с Линдой… пять лет, душа в душу.
— Слушай, Олег, а ведь они симпатизировали друг другу.
— Кто?
— Гарсон с Линдой.
— Ну… может быть.
— Не «может быть», а точно! Я не раз наблюдала за ними. Любовь у них была. Но такая, виртуальная. Мы же им не разрешали ничего.
— Да, конечно.
— Видишь, как жизнь для них сложилась — обоих уже нет.
Олег вздохнул, переключил скорость.
— Гарсон хоть с честью из жизни ушёл, такую память о себе оставил. А Линда… Эх! Зачем я Кровопускову доверился!?
— Не переживай так, не надо. — Марина вдруг придвинулась к Олегу, обняла его. Попросила: — Притормози, поговорить с тобой хочу.
Олег съехал на обочину. Они не так далеко отъехали от питомника, за стёклами «Таврии» виделись сейчас низкорослые сосенки, дремлющий уже молодой лесок, примыкавший к окружной дороге, опоясывающей город с юго-запада…
Боже, как одуряюще-знакомо пахнут волосы Марины! И сколько этот запах её духов вызвал воспоминаний: железнодорожный вокзал, музыка духового оркестра, прощальные речи, объятия и поцелуи, глаза и руки Марины, вот так же, как сейчас, обвившие его шею.
Олег весь напрягся, ждал.
— Чего ты с ребятами сцепился? С Шайкиным собачишься, Серёжу Рискина в чём-то подозреваешь.
Он поник. Не об этом хотел сейчас слышать, не этого ждал от Марины. Неужели она не понимает его?! Зачем эти упрёки, выводы, в которых она неправа?
Олег приспустил стекло дверцы — стало немного легче дышать.
Сказал глухо:
— И ты об этом же. А я думал, что ты на моей стороне.
— Конечно, на твоей. Но…
— Рискин за Линдой недоглядел, Марина. Если не нарочно вязку устроил.
— Не может этого быть, Олег! Ну, почему ты так плохо о нём думаешь? И Шайкин тебе добра желает.
— Ага, желает! На словах. А сам спит и видит, чтобы я куда-нибудь переместился с питомника. А Рискин просто завидует.
— Ты преувеличиваешь, Олег. Ну… некая доля зависти, может, и есть, не буду спорить. Сильным людям всегда завидуют. Это естественно, это в каждом человеке сидит.
— И ты завидуешь?
— И я. Твоему мужеству и упорству. Твоим успехам. Ты с Линдой многого достиг, все это понимают.
— И ты на хорошем счету, Марина! Гарсон тебе славу принёс, заслуженную.
— Да, Гарсончик!… — вздохнула Марина. — Он был. А теперь его нет. Теперь мне всё сначала надо начинать. Слава — она как печка: всё время дровишки надо подбрасывать. Те, что положили раньше, уже сгорели…
Она порывисто вдруг и горячо, обеими руками повернула его голову к себе.
— Обижаешься на меня? Забыл?
— Забыл.
— Значит, и не любил никогда.
— Любил. И сейчас люблю.
— И что же…
Олег молчал, не двигался.
Марина с разочарованным вздохом отпрянула от него.
— Слабые вы на любовь, мужики!… Чуть больше года прошло, а он — «любил»! А если женщина… ну, сомневалась в своих чувствах, проверить хотела! Если сама себе время назначила — убедиться, что…
— Не надо, Марина. Ты меня не любила, теперь я это знаю.
— Любила, не любила… Что ты за меня решаешь? Я сама себя иногда не понимаю.
Он молчал.
— Ты гордый, да. Но бывает, ведь, Олежек, что женщина ошибается. Это ты можешь понять? И простить?
— Марина, за что ты просишь прощения? Ты передо мной ни в чём не виновата, ничего мне не обещала. Это честно, по крайней мере.
Проскурина теребила концы яркого длинного шарфа, говорила подавленно:
— Какие-то похоронные слова произносишь, Олег. У нас ещё вся жизнь впереди, всё ещё можно наладить, поправить… Поехали ко мне, а? Что мы в твоей «Таврии» сидим, как эти… У меня хороший коньяк есть, буженина.
Он покачал головой.
— Нет. Извини. Я обещал другому человеку, что к восьми буду.
— Это… женщина?
— Да.
Марина какое-то мгновение сидела в прострации — совсем не ожидала такого поворота дела. Но скоро взяла себя в руки, сказала с нервным смешком, взбадривая себя:
— Ну… раз обещал. Тогда другое дело. Прощай!
И выскочила из «Таврии», стала голосовать проскакивающим мимо машинам, и вот уже белая «Волга» затормозила у её ног и умчала к сияющим огням города.
Во дворе дома, где жила Женя, какой-то молодой хлыст избивал собаку — в свете фар Олег это хорошо, отчетливо увидел. Собака была привязана к скамейке у детской песочницы, парень бил её ногами, явно стараясь покалечить, а может, и убить. Он был пьян, орал что-то несусветное, дикое, слова за отчаянным визгом собаки трудно было разобрать.