— Воистину, только сейчас понимаешь до конца мудрость русского народа, — невесело сообщил мне Левинсон. — Как это верно сказано — на том свете карманов нет. Столько лет…
Он махнул рукой, повернулся к нам спиной и подошел к окну, через которое комнату заливали солнечные лучи.
Валера щелкнул замочком, распахнул футляр, и мне в глаза ударил яркий блеск драгоценных камней, вделанных в броши, перстни, серьги и еще бог весть что. Солнце превратило их в десятки собственных маленьких копий.
— Ну здравствуй, — весело сказал Валера, достал из кармана небольшую тряпицу и ухватил ей блистающую светом брошь. — Да, работу Позье, конечно, ни с какой другой не спутаешь.
Из того же кармана он достал небольшой мешочек, опустил в него брошь и затянул завязки.
— А с остальным что делать станете? — осведомилась у меня Жанна, жадно глядящая на драгоценное изобилие, находящееся в футляре.
— Не знаю, — чуть растерялся я и обратился к Швецову: — Спрашивают вот — с этим всем что дальше?
— Хочешь — бери себе, — предложил он. — Хочешь — вообще тут оставим.
— Нет уж, — подал голос Левинсон, — забирайте. После всего того, что мои дети устроили во время дележки наследства, после их споров и ругани мне даже радостно, что все так получилось. Лучше пусть ваши девушки носят эти камни, чем Софа или жена Натана. Или вообще кто-то другой, кого я не знаю.
Я передал его слова брату, тот понимающе кивнул и спросил меня:
— Так тебе чего из этого надо? Может, подаришь кому? Девушке там. У тебя же есть девушка?
— Да особо некому. — Я окинул взглядом два десятка украшений, каждое из которых лежало в специально под него сделанном гнезде. — Хотя… Вот этот кулон возьму, пожалуй.
Красивая штучка. Ромбик из золота, по краям бриллианты, а в центре довольно-таки большой рубин.
— Славная вещица, — одобрительно произнес Швецов, достал кулон из футляра и повертел перед глазами. — Сдается мне, работа Маршака. Не того, который поэт, а ювелира по имени Йосиф Абрамович. И сделана эта симпатяшка в начале двадцатого века, когда Маршак находился на пике формы и брал призы на международных выставках в Париже и Амстердаме.
— Ваш друг хороший специалист, — повернулся ко мне Левинсон. — Все так и есть.
— Точно больше ничего не надо? — осведомился у меня Валера, показав на футляр. — Ну, тогда остальное себе заберу. Пускай лежит, может, пригодится. Но вот деньги тогда точно тебе отходят, и даже не спорь. Чтобы по-честному все.
В сейфе еще какие-то бумаги лежали, но их мы даже не стали смотреть и про то, что там, у Левинсона спрашивать. А зачем? Так и закрыли, а после вернули на полку книги.
Пока суд да дело, пока мы перетаскали энциклопедию Брокгауза и Ефрона в машину Валеры, а после от души напились чаю с вареньем, залежи которого обнаружились в кладовке, завечерело. Как только синие сумерки упали на все еще ухоженный сад, мы двинулись в обратный путь.
— Может, все же лучше уйти с моей помощью? — спросил я Марка Ароновича тогда, когда машина Валеры остановилась рядом с кладбищем. — Потом такого шанса не будет.
— Нет, — твердо ответил профессор. — Я, знаете ли, всегда предпочитал компромиссы прямым конфликтам или прямолинейным решениям, но сейчас не тот случай. Пойдемте, друг мой. Пойдемте. Мое обещание уже сдержано, теперь ваша очередь.
— Как скажете. — Я вышел из машины и спросил у Валеры: — Дождешься меня? А то будет эта парочка тут стоять, мало ли кто с той стороны решетки их приметит и что учудит.
— Не вопрос, — подтвердил Швецов. — Только давай недолго. Мне завтра на работу еще ехать.
Как же воодушевился Хозяин кладбища, когда увидел, кого я к нему привел! Он даже с трона своего вскочил от переполнявших его чувств.
— Порадовал, ведьмак! — рыкнул он, подходя к нам. — Жалко, что не всех вернул вот так, воочию, но лучше что-то, чем ничего. А ты, иудей, за остальных держать ответ станешь! За каждого из них!
— Одну минуту, — поднял руку я. — Можно скажу?
— Говори, — кивнул капюшоном умрун. — Дозволяю.
— Он сам этого захотел, — мотнул я подбородком в направлении Левинсона. — В смысле — предстать перед тобой и понести наказание за содеянное. Он осознал, какую глупость сделал, что пошел на поводу у колдуна, потому решил вернуться. Повторяю — сам решил. В драку не лез, меня убить не пытался, не то что остальные. Как с ним поступить дальше — решать только тебе, ты ему хозяин, но не сказать про то, как все случилось, я не мог. Сам знаешь, что ведьмаки всегда играют в открытую.
— Ну, с последним ты приврал, парень, — хохотнул Костяной Царь. — Уж поверь, ваша братия не лучше любой другой. Да ты и сам тот еще хитрован. Думаешь, я не знаю, кто теперь у тебя в наставниках ходит и, случись чего, передаст тебе право на месть вместе с ключом и амулетом?
Ключом? Это он о чем? Про амулет, верно, мой спаситель с родного кладбища упоминал, а вот про ключ ни словом не обмолвился.
— Но то твои дела, — рокотнул умрун. — Я твоему наставнику не друг и не враг, нам делить с ним нечего, потому ковы какие-то тебе чинить не стану и лишать того, что ранее дал, не буду. Как ты сюда ходил безданно, беспошлинно, так и ходи, по крайней мере до той поры, пока служба твоя не выйдет.
— Спасибо, — обозначил поклон я, решив, что спина от него не переломится.
— Ну а тебе, иудей, вон туда, — костлявый и длинный палец Костяного Царя указал на арку слева от себя, ту, в которой клубилась кромешная тьма. — Годков сто там побудь, а после я решу, что дальше с тобой делать.
Надо же. Сработал тот шанс, на который Марк Аронович так рассчитывал, не уничтожил его Хозяин кладбища на месте. Впрочем, лично я не уверен в том, что этот выбор разумен, поскольку там, во мгле, наверняка ничего хорошего Левинсона не ждет.
Но профессор, как видно, считал по-другому. Уже у самой арки он повернулся ко мне, улыбнулся, подмигнул, после его губы еле заметно шевельнулись, что-то произнося, а затем он канул в иссиня-черную тьму.
Я понял, что он хотел мне сказать. Это было короткое слово «быть».
Глава 17
Недавно я сказал одному собеседнику о том, что отдыхаю между неприятностями, которые валятся на меня одна за другой. Нет, где-то эти слова были правдой, но не совсем. Вот и теперь — вроде бы относительная тишина в жизни установилась после того, как хитроумный Левинсон отправился туда, не знаю и знать не желаю куда, а на душе беспокойно. Телефон молчит, и от этого мне чем дальше, тем нервознее. Казалось бы — с чего? Всю свиту колдуна я спровадил в небытие, а на поимку его самого у меня еще все лето и часть осени остались. Но вот зудит внутри какой-то червячок, не дает покоя, будто я чего-то то ли не понял, то ли не увидел. Так, словно время почти на исходе.
Хотя, возможно, о себе дает знать накопившаяся усталость. Не физическая, эмоциональная. Я же не робот, не из железа сделан. Месяц почти безостановочной гонки не может о себе не дать знать.
Одно хорошо — не зря трудился. Мне снова довелось повидать плоды своих трудов, а именно то, как Бэлла приняла вторую часть зелья, что для нее приготовили ворожеи. Причем на этот раз все прошло не так драматично, как три дня назад, без вынимания интубационной трубки и прочих спецэффектов в стиле медицинских теледрам.
— Ну-с, пора, — сообщил мне Вагнер после того, как минутная стрелка часов на стене достигла требуемого деления, и тряхнул небольшой колбой, в которой плескалась красная жидкость и красовалась наклейка «Доза № 2». Он не поленился и разделил остаток зелья на порции. — Признаюсь, ждал этого момента, очень интересно посмотреть, что случится на этот раз. И как человеку, и как врачу. Саша, придержи, пожалуйста, нижнюю челюсть пациентки. Да салфетку возьми, не голой же рукой! Она стерильная, а ты нет.
Следом за тем он двумя пальцами сжал нос Бэллы и аккуратно вылил зелье ей в открытый рот. В горле девушки что-то булькнуло, но, и как в пошлый раз, заветная живительная влага, похоже, отправилась по назначению.
Через пару секунд девушка глубоко вздохнула, и я увидел, как по тонкой и нежной коже ее горла словно огненные змейки пробежали. Одновременно с этим серый предвестник смерти, который, понятное дело, никуда не делся, судорожно сжался, после распрямился, точно линейка, а затем скукожился до размеров небольшого ужика. Да еще и потускнел настолько, что его почти не видно стало.
— Вот и славно, — потер ладоши Вагнер. — Сегодня, конечно, результаты не так бросаются в глаза, как в прошлый раз, но все равно понятно, что девочка наша идет на поправку.
— Идет, — подтвердил я. — Факт.
— И только одно меня беспокоит — почему не просыпается? Спит и спит. Это не летаргия, не, прости господи, кома, просто сон, но очень уж он затянулся.
— Не знаю, — честно признался я. — И спросить не у кого. Давайте просто подождем три дня, последнюю дозу дадим и поглядим, что произойдет. Авось проснется?
— Признаюсь, я ее разбудить пытался, — сложил руки на животе Петр Францевич. — Никакого результата. Спит и знай во сне улыбается. Саш, а может, ты?
— Что я? Чем мое «Бэлла, вставай, в институт пора» от вашего отличаться будет?
— Так ты классический рецепт используй, — предложил мне врач, и в тот же миг в его глазах блеснули искорки лукавства.
— Это какой? — уже ожидая подначки, осведомился у него я.
— Поцелуй ее, — мой собеседник показал рукой на мирно сопящую девушку, — а вдруг?
— Очень смешно, — фыркнул я. — Ладно, Бэлла за спящую царевну сойдет, ибо красавица и умница, но вот из меня королевич Елисей — как из хрена оратор.
— Почему только красавица и умница? — отсмеявшись, сообщил мне Вагнер. — Она и по другим статьям вполне себе царевна. Бэлла у нас девочка не бедная.
— В смысле?
— В самом прямом. Ей досталась часть состояния отца, который у них с Ольгой один на двоих, и мамы, царство ей небесное. Полина Анатольевна была женщиной далеко не бедной.
— А Ряжская мне сказала…
— Бэлла не любит афишировать то, что она очень богатая невеста, — тонко улыбнулся Вагнер. — И вообще говорить обо всем, что связано с деньгами, у нее другие интересы. Да она ими и не пользуется, все средства находятся в доверительном управлен