– Ты мог упасть в открытый люк!
Пациент молчал.
– Или тебя укусила бы бездомная собака!
Пациент поднял бровь.
– А еще тебя мог забрать злой человек и потом требовать выкуп!
Пациенту стало скучно.
Я схватила его и слегка потрясла, чтобы ему снова стало интересно.
– НИКОГДА! Слышишь? Никогда не уходи никуда без спросу!
– Я понял, – недовольно отодвинул меня пациент.
Господи, какое счастье, что ты сжалился над нами.
Я тоже убегала из дома. Надо же иногда вспоминать о генетике!
Мишкина работа
У Мишка настала трудная жизнь.
Хреновая, прямо скажем. Утром Марина, вместо того чтобы вальяжно брести вместе с Мишкой в парк знакомой дорогой и по пути точить лясы, обсуждая новые тряпочки в витринах, тащит его в детсад. Сдает его там чужой женщине и уходит. Мишке там не нравится до крайней степени, но он не какой-нибудь тютя, чтобы унижаться, пускать сопли и рыдать в три ручья по этому поводу.
Одну попытку удрать он уже совершил, теперь его обложили со всех сторон, как волка, даже в туалет одного не пускают. Группу поменяли – выбрали ту, которая на втором этаже, и новая воспитательница, как молодая борзая. Но Мишка терпит, потому что очень хорошо понимает: выше головы не прыгнешь.
И еда там паршивая – каши он отродясь не ел. Особенно противно то, что есть приходится всем одновременно, а дома его кормят, как султана, – выбирай, что душе угодно. Правда, мама Марину за это ругает, но Марина хитрая: соглашается, а сама давай потом Мишку кормить без свидетелей всякой приятной едой с книжками.
Раз Мишка не выдержал этой пытки обедом и встал подышать воздухом.
– Куда?! – тормознули его бдительные няньки. Тьфу, с отвращением подумал Миша, садясь перед остывшей тарелкой, одно вас только и спасает – что игрушки неплохие имеются.
Среди множества тривиальных машинок, пистолетов и кубиков на балконе обнаружился тазик с песком: сокамерники рылись в этом песочке и лепили паски-рыбки. Мишка задумчиво запустил руки в песочек и вспомнил волю – деревню, речку, деда, брызги солнца в хлопочущей воде… Рука непроизвольно зачерпнула песок и понесла прочь, чтобы изобразить водопадик.
– Прекрати, – сказала чужая тетка, самая главная в этой камере.
Да что ты, подумал Мишка и так на нее посмотрел, что ее обдало холодом. Второй раунд с песочком прошел точно так же.
– Нельзя песок сыпать, – неуверенно повторила тетка. Ну и дальше что, сморщил нос Миша и понаблюдал, как красиво сыплется третья партия песка.
Тетка отстала, и Мишка облегченно вздохнул, потому что это было самое умное, что она сделала за все время их знакомства.
Но тетка оказалась все-таки глупее, чем он думал: нажаловалась Марине, когда та пришла забирать Мишку. Марина пилила его всю дорогу, вместо того чтобы обсуждать новую сумку в его любимой витрине.
Мало того – Марина нажаловалась маме, и та выкатила свои зеленые глаза, мгновенно ставшие желтыми, и из ушей у нее явственно повалил дымок.
Ну все, приехали, с тоской подумал Мишка и торкнулся было к брату Сан Санычу за поддержкой. Но тот, предатель мерзкий, сидел уроки писал в тетрадочку – нет, вы подумайте! Еще и врать принялся гнусным голосом про то, какой он был пусинька в детском саду. Да знаем мы вас, сволочей.
Мишка с горя рванул пуфик с игрушками и рассыпал их по всей комнате.
…И не лень же мамаше каждый божий день твердить одни и те же речи, думал он, сквозь полуприкрытые веки лениво наблюдая за ораторами. Опять она про патруль, что заберут меня, дескать, и что я совершенно асоциальный тип… И Марина туда же, поддакивает.
Мишкино сердце наполнилось отвращением к жизни.
– Как я от вас устал, – говорит он и закрывает глаза руками. Это испытанный метод – сказать что-нибудь экстраординарное: теперь пару минут будет гробовая тишина, а потом начнут пытать, где я это услышал…
Но ничего. Ничего-ничего, я все стерплю. Я уже понял, что жизнь такая штука, где у всех должна быть работа. Моя работа – навести порядок в этом плешивом и затхлом местечке: в детском саду.
Новая жизнь наступила одновременно у всей семьи: теперь каждое буднее утро идет борьба с детсадовцем.
Для затравки он выкладывает крапленые карты:
– У меня болит зивот, – говорит он монотонно.
– Ешь давай, – бездушная мать знает кое-какие ходы наперед.
– Я хочу спачь, – кладет он голову в тарелку, но мать успевает ее выхватить, и маневр не дает результатов.
Тогда Мишка берет бутерброд с маслом и клубничным джемом и, пристально глядя в сторону бездушной матери, кладет его себе на голову.
– Ах ты, негодяй! – кричит мать, тащит Мишку в ванну и срочно моет ему голову прямо под краном в одежде. Он не сопротивляется – что ж, грешно было не использовать любой шанс, – и даже выносит сушку феном.
– Я – годяй, – произносит он монотонно в спину матери.
– Завтрак надо съесть все равно, – говорит эта женщина и, набрав воздуху, начинает дежурную лекцию о неподобающем поведении. – Кто ты такой вообще на мою голову?!
– Я – абыцный мальцик, – исподлобья сообщил он и продолжил мрачно есть, а потом вдруг с размаху хлопнул себя в лоб и так горестно покачал головой, что мать застыла с недовысказаными словами на кончике языка: вся эта мимическая комбинация означала: «О, горе мне! Когда ты заткнешься, женщина?!»
Вы думаете, он хотя бы распустил свои хмурые брови в ответ на наш дикий гогот? Нет, он мрачно продолжил есть, покачивая головой, – вылитый Чайльд-Гарольд среди папуасов.
Приходит Марина, уводит годяя, и они всю дорогу препираются до полного морального истощения.
Когда ему надоест?!
И тогда Мишка вытащил из рукава козырь.
Он заболел. Старался изо всех сил, прямо очень.
Сначала Мишка отнимал у детей игрушки и нарывался на драку – но все ребята какие-то квелые попались, никого раскрутить не удалось. Только одна девочка глаз расцарапала, но мама только хохотала – ну чокнутая, как пить дать.
Потом Мишка попробовал поголодать и планомерно отодвигал тарелки в завтрак, обед и полдник, а Марине подло врал, что ничего у них нет в этом садике и он целый день голодный. Но мама опять хохотала, и Мишка стал сомневаться, кто же она ему на самом деле.
Затем пришла в голову идея не ходить в туалет – хоть и позорно с мокрыми штанами, но лучше пять минут позора, чем всю жизнь ходить в этот карцер. Тут все заволновались и налетели на Мишку – а он мрачно молчал и думал: что ж вы на меня-то, меня никто в этот туалет не сводил, вы на этих надзирателей повозбухайте! Бесполезно: мама опять выставила зубы и ржала, как ненормальная, и дала в садик сменные штаны. Чтоб вас, думал Мишка, зря только целый день враскорячку мокрым ходил. А позор что, забудут через неделю.
Остался последний путь – безотказный. Ну, мать, ты сама не оценила моего благородства – получай заболевшего по всем правилам сына. Тут и соплей полный нос, и красные, как у вампира, глаза, и под конец тяжелая артиллерия – ухо пульсирует. Ах, маман уже перестали ржать? Ну-ну. Имеете бледный вид, мамаша? Почто меня в садик отдали? Ой, больно же, черт, в ухе как стреляет!.. А может, зря?..
Зареванный Мишка лежал на диване и на все предложения отвечал: «Не хасю!» В результате спецоперации удалось закапать ему ухо и промыть нос, а обезболивающее он выпил сам. Заснул прямо посреди разговора, такой маленький, круглый и измученный.
Неделю свободы он себе отвоевал. Но досталась она ему дорогой ценой…
И добрые-предобрые мамы…
Вечером Мишка развыступался до такой степени, что Дато прибежал взмыленный:
– Ну что ты за мать?! Ребенок надрывается, я даже возле телевизора слышу, а ты сидишь у компьютера и в ус не дуешь!
– Спокойно, папочка, – хладнокровно осадила я сострадающего отца. – Я чувствую по тембру плача, серьезное дело, или он просто дурака валяет.
Проверка показала, что я права: Мишка сидел в кровати и заливался в три ручья только потому, что Саныч вырубил мультики.
– Да ты что, мальчик?! – обалдел папа и сурово посмотрел на меньшого сына. – У меня чуть сердце не разорвалось, а он!
Чихать тот хотел на наше осуждение.
Пришлось укладываться с ним рядом и применять шоковую воспитательную терапию.
– Мишка, – начала я, – вот есть такие дети, у которых нет ни мамы, ни папы, и живут они в приютах, и комнаты у них своей нет, и игрушек нет, и они так хотят иметь свою семью, и одежду им привозят и дарят какую попало, а тебе мы с папой все новенькое покупаем, и комната у вас такая красивая, что мы и мечтать о такой не могли, а ты все рыдаешь и всем недоволен, и не хочешь спать один, и…
Ну и в том же духе прочувствованная речь длилась полчаса. Мишка молча слушал. Саныч сверху подал голос:
– Перестань, я сейчас заплачу.
И не врет – правда заплачет. Но я-то работаю на Мишку, жду реакции. Он молчит и смотрит в темноту. Ну, думаю, ребенок в стрессе, узнал об ужасах жизни.
– Мишка, – не выдержала я, – скажи, тебе их жалко?
– Кого? – недоуменно спрашивает мальчик.
– Как кого?! Детей в детских домах!
– Нет, – брезгливо отвечает Мишка, – они не мылись и потому туда попали!
Саныч сверху начинает квакать и душиться подушкой.
– Да причем тут не мылись, балда! У них мамы-папы нету!
– Нету? – искренне удивляется Мишка. – А кто их застрелил?
Это выше моих педагогических способностей.
– Ну, никто не застрелил… хм, а может, частично и застрелили. А может, они заболели. Или у них не было работы, и они голодали, и оставили своих детей в детском доме!
Мишка смотрел непроницаемо. Я увязла в каких-то не подлежащих объяснению обстоятельствах и заткнулась.
– В общем, единственное, что я поняла, – Саныч всех жалеет, и ему не надо ничего объяснять. А Мишка – форменный эгоцентрист, – поделилась я с папочкой.
Папочка глянул задумчиво:
– Ну, ясное дело, Сандро весь в меня.
Скажите, пожалуйста!
Впрочем, последовавшая дискуссия не для ваших ушей. А вот каким обр