Друзья. Ненавижу это слово.
– Ты права. Бет красивая.
– У неё кольцо в носу! – из голоса Гвен мгновенно исчезает всякий намёк на улыбку.
– По-моему, это сексуально.
– Я слышала, она курит.
– Она пытается бросить.
Это я, правда, только что придумал.
– Говорят, у неё татуировка на пояснице.
А вот это уже интересно.
– Так далеко я ещё не заходил, но, когда увижу своими глазами, непременно расскажу тебе, если, конечно, мы останемся друзьями.
Я представляю, как приподнимаю блузку Бет на спине, а она улыбается в ответ на моё прикосновение. Кожа у неё, наверное, нежная, как лепесток. У меня чешутся пальцы от желания прикоснуться к Бет, кровь вскипает, когда я воображаю, как она шёпотом произносит моё имя. Чёрт. Эта девушка меня по-настоящему заводит. Я провожу рукой по волосам, пытаясь отогнать эти мысли. Какого чёрта?
– Райан, я не шучу: она тебе не подходит.
– Хорошо, тогда скажи, кто мне подходит!
Я не хотел показывать, что разозлился, но эта игра мне до смерти надоела.
– Только не она, хорошо? – просит Гвен.
Мечты о прикосновении к Бет распаляют и смущают меня в одно и то же время. Раздаются три быстрых удара в дверь – сейчас войдёт мама.
– Мне пора.
– Спокойной ночи, – разочарованно отвечает Гвен.
Мама одета в синий пуловер и юбку того же цвета. Сегодня она ходила ужинать с женой мэра.
– Я помешала?
– Нет, – я швыряю телефон на тумбочку.
– Мне кажется, ты чем-то расстроен, – мама подходит к моему комоду, любуется своим отражением в зеркале, поправляет жемчужное ожерелье. – Я услышала твой голос в коридоре.
Я качаю головой.
– Просто разговаривал с Гвен.
Мамина рука застывает на шее, уголки губ приподнимаются в улыбке.
– Вы снова вместе?
– Нет.
Маме так нравилась Гвен, что наш разрыв, похоже, огорчил её сильнее, чем меня.
Она продолжает прихорашиваться перед зеркалом.
– Подумай об этом. Я слышала, что вас с Гвен обоих выдвинули на роль короля и королевы выпускного бала?
В нашем городке новости распространяются со скоростью света.
– Угу.
– Ты знаешь, что нас с твоим отцом тоже выдвигали? И на осенний сезон, и на зимний!
– Ага.
Она об этом говорила. Миллион раз. Как и о том, что они оба раза стали победителями. Но если бы мама вдруг перестала напоминать мне об этом грандиозном событии, то висящие в гостиной фотографии, на которых мои родители танцуют с коронами на головах, не дали бы об этом забыть.
– Я слышала, племянницу Скотта Риска тоже выдвинули?
– Да.
Если мама и так всё знает, зачем спрашивает?
– И что ты думаешь о его племяннице? Её тётя, Эллисон Риск, попросила, чтобы я предложила её в члены церковного комитета по организации мероприятий.
А, вот оно что. Респектабельность. Если Бет – школьная пария, то её опекуны будут признаны плохо исполняющими свои обязанности. Мама хочет поднять свой престиж, выдвинув кандидатуру жены Скотта Риска, но не хочет оскандалиться, выдвинув кандидатуру попечительницы «плохой девочки». Семьи моих родителей были уважаемыми членами городской общины на протяжении сотен лет, с первых дней основания этого города и церкви. Стоуны – часть исторического наследия.
– Она интересная.
Мама оборачивается ко мне.
– Интересная? Что это значит?
Я пожимаю плечами. Это значит, например, что Бет – моя возможность выиграть спор. Что она испытывает моё терпение. Что я хочу увидеть её татушку.
– Интересная.
Мама недовольно трёт лоб.
– Замечательно. Она интересная. Если вдруг подберёшь другое слово, ты знаешь, где меня найти.
Ещё бы не знать. На людях – возле отца. Дома – как можно дальше от него. Возле двери мама вдруг задерживается.
– Кстати, Райан, я сегодня разговаривала с миссис Роув.
Я опускаю голову и на мгновение зажмуриваюсь. А вот это нехорошо. Совсем нехорошо.
– Угу.
– Она интересовалась, когда ты перепишешь свою работу для финального этапа конкурса в Лексингтоне.
Чёрт. Я поднимаю голову, но, когда я смотрю на маму, плечи горбятся сами собой.
– Я не буду участвовать. В день конкурса у меня игра.
Мама застывает.
– Это ты решил или отец?
– Я! – отвечаю моментально.
Только не очередной скандал, тем более из-за меня.
– Ну конечно, – говорит мама, пренебрежительно отмахиваясь от меня.
И тогда в голове у меня что-то щёлкает.
– Логан видел Марка в Лексингтоне несколько недель назад. Он спрашивал про нас.
Мама цепенеет.
– Мам, Логан всё знает. И Крис – тоже.
Она вся вспыхивает.
– Если отец узнает, что ты кому-то рассказал… Если в городе узнают…
– Они никому не расскажут.
Она на несколько секунд закрывает глаза, потом шумно выдыхает.
– Пожалуйста, не забывай, что всё происходящее в этом доме не должно покидать его стены. Крис и Логан – твои друзья. Но они не твоя семья.
Жгучая злость обжигает меня изнутри. Как она может взять и вычеркнуть старшего сына из жизни?
– Ты скучаешь по Марку?
– Да, – сразу отвечает мама, и я теряюсь. – Но это может обойтись слишком дорого.
– Что это значит? – не понимаю я.
Мама обводит глазами мою комнату. Задерживается взглядом на плакатах.
– Пожалуй, нужно будет перекрасить твою спальню. Голубой определённо не твой цвет.
Бет
Бум, бум, бум. Мои глаза сами собой распахиваются, сердце колотится в ушах. Копы. Нет, это мамин ухажёр. Иногда он нарочно колотится по утрам, чтобы я спросонья открыла дверь. Моргаю, увидев тень на оконных занавесках. Занавески. Нет, я не дома. Шумно выдыхаю, порция свежего воздуха смешивается с адреналином, кипящим в жилах. Верно говорят: старые привычки очень живучи.
– Элизабет, – раздаётся из-за двери голос Скотта, – вставай.
Чёрт. Шесть утра. Почему он не может оставить меня в покое? Автобус приходит только в половине восьмого. Полчаса мне за глаза хватит, чтобы собраться. Вылезаю из кровати, шлёпаю босыми ногами к двери. Яркий свет из коридора режет глаза, поэтому я жмурюсь и не сразу понимаю, что Скотт суёт мне в руки какую-то сумку.
– Вот, я привёз твои вещи.
Я сонно хлопаю глазами. Скотт одет в те же футболку и джинсы, что и вчера вечером.
– Какие вещи?
Он отвечает мне свирепым, «мне не до шуток», взглядом, и мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Именно так Скотт смотрел на меня, когда я была маленькой и капризничала над тарелкой с овощами или просила почитать мне сказку.
Скотт не сразу улыбается мне в ответ.
– Я заехал к твоей тёте и забрал твою одежду. Парень по имени Ной показал мне, где твои вещи. Прости, если я что-то забыл. Скажи, если там осталось что-то важное, я тогда попробую съездить ещё разок на неделе.
Я смотрю на сумку. Мои вещи. Он привёз мне мои вещи и разговаривал с…
– Как там Ной?
Он нерешительно улыбается.
– Мы с ним не беседовали по душам. Элизабет, это не означает, что мои правила хоть в чём-то изменились. Я хочу, чтобы ты прижилась в Гровтоне и оставила старую жизнь в прошлом. Доверься мне в этом, хорошо, малыш?
Хорошо, малыш? Так он всегда говорил мне раньше, и я машинально киваю. Привычка, оставшаяся с детства, когда я верила, будто Скотт повесил на небо луну и командует солнцем. Теперь уже глупая привычка. Отставить кивать.
– Мне можно носить мою одежду?
– Тело должно быть прикрыто и никаких прорех в неподобающих местах. Будешь перечить – сожгу все тряпки вместе с сумкой, – Скотт кивает в сторону кухни. – Через полчаса жду на завтрак.
Я прижимаю сумку к груди, как младенца. Мои вещи. Мои.
– Спасибо.
Благодарность получается натянутая и неуклюжая, но я горжусь собой – всё-таки смогла.
Я влезаю в светло-голубые джинсы с заниженной талией и невольно вздыхаю от удовольствия. Как же я скучала по вам, мои старые друзья! Идеальные джинсы, сидящие самую малость тесновато. С едва заметными складочками на бёдрах. Зато другие джинсы, самые любимые, с прорехами под ягодицами, Скотт точно обольёт бензином и сожжёт. Поэтому я аккуратно вешаю их в шкаф.
Впервые за две недели я чувствую себя самой собой. Чёрная футболка, плотно облегающая талию. Серебряные серёжки-колечки в ушах. Я меняю колечко в носу на псевдобриллиантовый пуссет. Осматривая себя перед зеркалом, я наслаждаюсь ощущением невесомости, потому что знаю: оно исчезнет, как только я переступлю порог кухни.
Ровно в шесть тридцать я вхожу на кухню. Красная полоса рассвета пылает в небе. Скотт жарит бекон, запах стоит такой, что у меня текут слюнки. Эллисон, к счастью, отсутствует.
Я сажусь за стойку перед стаканом апельсинового сока и тарелкой. Второй стул, очевидно, предназначен для Скотта. Между тарелками высится стопка истекающих маслом тостов и жареной колбасы.
– Это тофу, индейка или нечто другое, что вы пытаетесь выдать за человеческую еду?
В этом доме едят здоровую пищу. Я беру тост, обнюхиваю его. Хм: белый хлеб, и определённо он пахнет маслом. Высовываю язык и пробую на вкус, чтобы не ошибиться. Скотт хохочет. Смутившись, я убираю язык и жмурюсь от наслаждения. М-м-м. Настоящее масло!
– Нет, это не индейка. Всё настоящее. Мне надоело смотреть, как ты ничего не ешь, – он вываливает яичницу-болтунью с беконом на стоящую между нами тарелку и садится. – Хотя если бы ты попробовала стряпню Эллисон, то убедилась бы, что она не так уж плоха.
Я откусываю кусок тоста и говорю с полным ртом:
– В том-то и дело! Еда не может быть не так уж плоха. Она должна быть хороша.
Скотт оценивает мой внешний вид, потом перекладывает на свою тарелку большую ложку болтуньи с беконом.
– Мне нравится этот пуссет. Когда ты проколола нос?
– Когда мне исполнилось четырнадцать.
Я беру бекон и сосиски, не сводя жадных глаз с яичницы. Когда я была маленькая, Скотт умопомрачительно готовил яичницу. Зачем я только сказала, что ненавижу яйца?