Плохо, но так нужно.
Тем более что всё, происходящее между нами, – это какая-то игра. Просто я до сих пор не раскусила, какая. Но это уже неважно. Сегодня вечером Райан возненавидит меня навсегда, и Скотт – тоже. Вот Скотта мне ни капельки не жалко. Он сам во всём виноват. Это он заварил всю эту кашу, и без меня ему будет только лучше. Уже через час я доберусь до мамы, позвоню Исайе, и мы все вместе укатим из этого города. Времени мало, но мы всё успеем.
– Куда хочешь сходить поужинать? Здесь неподалёку есть «Эпплби» и «Ти-Джи-Ай-Фрайдис». Надеюсь, за ужином нам удастся поговорить больше, чем по дороге, – он замолкает, ждёт. – Если хочешь, можно и какую-нибудь уличную еду. Я же знаю, как ты любишь тако.
Холодный ветерок пробегает по парковке, мои руки покрываются гусиной кожей. Через час я буду ехать к океану.
– Бет, я сказал та-ко. Где же твоя коронная присказка на букву «х»?
Я смотрю на него, моргаю. Я смогу. Я это сделаю. Я вот-вот сбегу.
Брови Райана сходятся на переносице, он подходит ко мне ближе, закрывает собой от ветра… Или меня согревает тепло, исходящее от его тела?
– Бет, ты в порядке?
– Да, всё отлично.
Он выше меня. Намного. Я больше никогда его не увижу, поэтому могу позволить себе рассмотреть получше. Он сногсшибательно хорош – такой широкоплечий, с литыми мышцами, с трогательными светлыми вихрами, торчащими во все стороны из-под бейсболки, и прекрасными, добрыми карими глазами. На какую-то долю секунды я представляю, что ласковый взгляд этих глаз непритворен и предназначен мне одной.
Но потом ветер задувает снова, на этот раз сильнее, и несколько прядей волос падают мне на лицо. Райан смотрит на мои волосы. Потом его пальцы касаются моей щеки, спускаются чуть ниже, скользят по шее и осторожно убирают пряди волос мне за плечи. Его прикосновение обжигает и щекочет одновременно.
Жар приливает к лицу, я инстинктивно закрываю руками щёки. Что со мной? Чёрт меня возьми, я краснею! Я же не краснею из-за парней. Да и зачем им вгонять меня в краску? Пристыженная своей реакцией, я пячусь назад и лезу в карман за сигаретой, которую стрельнула в школе.
– Я постою тут немного, ладно?
– Если соскучишься сидеть в фойе и захочешь посмотреть на тренировку, я попрошу тренера…
Я трясу головой.
– Нет-нет!
Райан поджимает губы и идёт к входу. Я смотрю вслед его удаляющейся фигуре, и у меня почему-то портится настроение. Хватит! Плевать на этот странный неловкий эпизод, он ничего не меняет. Райан интересуется такими, как Гвен, он жёстко обламывает таких, как я. Судьбу не перепишешь. Такое бывает только в дурацких сказках.
И всё-таки мне его жалко. Сегодня вечером Скотт его убьёт.
– Райан!
Он оборачивается через плечо. Что я ему скажу? С тобой было прикольно цапаться, но я должна спасти маму? Прости за то, что когда ты вернёшься в Гровтон, мой дядя Скотт оторвёт тебе яйца, а тётя Эллисон приготовит их на ужин с гарниром из водорослей!
– Спасибо.
Какой мерзкий привкус у этого слова.
Он снимает бейсболку, приглаживает рукой волосы, потом снова напяливает кепку. Я отворачиваюсь, чтобы чувство вины не прикончило меня на месте.
– Прости, – говорит он.
Я моргаю, не понимая, за что он извиняется, но не решаюсь переспросить. Я сказала своё слово. Он – своё. Теперь мы в расчёте.
Какой-то подросток выходит на улицу и придерживает Райану дверь. Он входит внутрь, а парень поигрывает ключами от машины. Спасибо, судьба, за то, что сегодня ты на моей стороне. Я убираю сигарету в задний карман и улыбаюсь парню так, чтобы он подумал, что может на что-то надеяться.
– Не подбросишь?
Желудок колотит нервной дрожью, я стараюсь дышать как можно глубже. Я вдыхаю и вдыхаю, но никак не могу вдохнуть как следует. Господи, пожалуйста, ну пожалуйста-препожалуйста, пусть сегодня этого ублюдка не будет дома! И ещё, пожалуйста, ради всего святого, сделай так, чтобы Исайя не отказал мне, когда я заявлюсь к нему вместе с мамой.
Сначала я хотела честно рассказать ему о своём плане, но потом передумала. Исайя ни за что не согласится брать с собой мою маму. Он считает её виноватой во всех моих неприятностях, но я же знаю Исайю! Когда я приду к нему вместе с мамой и попрошу увезти нас отсюда, он ни за что мне не откажет. Он увезёт нас, обеих.
«Последняя остановка» пустует, но через пару часов в баре будет не протолкнуться. Даже днём в этой дыре темно, как в подземелье. Дэнни, одетый в неизменные джинсы и клетчатую рубашку, сидит за стойкой, склонившись над ноутбуком, отбрасывающим голубоватый свет на его лицо. Боковым зрением он замечает меня.
– Слышал, твою мамашу лишили родительских прав?
– Угу.
Он отхлёбывает глоток пива из стакана.
– Мои соболезнования, детка.
– Как она?
Во рту пересыхает, мне приходится собрать все силы, чтобы сделать вид, что ответ меня не слишком интересует.
– Ты точно хочешь знать?
Нет. Не хочу.
– Сколько я тебе должна?
Он захлопывает крышку ноутбука.
– Нисколько. Возвращайся туда, откуда приехала. Хуже, чем здесь, нигде быть не может.
Я иду к заднему ходу. Это самый короткий путь к маминой квартире. Ночью этот район кажется тёмным и зловещим. Но днём облезлый многоквартирный дом выглядит просто уныло и жалко. Недавно управляющая компания выкрасила стены из оранжевого кирпича семидесятых годов белой краской, чтобы замазать граффити. Напрасный труд. На следующую же ночь дети младшего школьного возраста разукрасили белые стены самыми страшными из известных им ругательствами.
Большая часть стёкол давно выбита, поэтому жители заделывают свои окна листами картона, приклеивая их скотчем. Есть ещё окна с рычащими кондиционерами, из которых вода капает, как из крана. У нас с мамой никогда не было такой роскоши. Мы никогда не были настолько богаты или удачливы.
Ублюдок Трент живёт в доме через парковку от нашего. Сейчас на его парковочном месте красуется только чёрная масляная лужа, натёкшая из-под его раздолбанного автомобиля. Отлично. Я шумно выдыхаю, и дрожь внутри стихает. Отлично.
После ухода отца мама перебралась в Луисвилл, и мы официально превратились в бродяг, меняя жильё каждые шесть-восемь месяцев. Некоторые квартиры были настолько плохи, что мы съезжали из них сами. Из других нас выгоняли, когда мама переставала платить аренду. Трейлер в Гровтоне и подвал тёти Ширли были единственными постоянными домами в моей жизни. А квартирка неподалёку от дома тёти Ширли оказалась единственной, в которой мама задержалась так надолго, и мне горько думать, что это всё из-за Трента.
Я негромко стучу.
Дверь грохочет: это мама отодвигает бесчисленные засовы и щеколды, но, следуя моим наставлениям, оставляет цепочку, чтобы дверь открылась не шире, чем на дюйм. Мама щурится, словно никогда не видела солнечного света. Она выглядит бледнее, чем обычно, светлые волосы на её макушке стоят дыбом, как будто она неделю не причёсывалась.
– Чего надо? – рявкает она.
– Мам, это я.
Она трёт глаза.
– Элизабет?
– Впусти меня.
И позволь вытащить тебя отсюда.
Мама снова закрывается, звенит цепочкой, и наконец дверь распахивается настежь. В следующее мгновение она обнимает меня. Её ногти больно впиваются в мою голову.
– Детка! Ах, Боже ж ты мой, детка моя! Я думала, что больше никогда тебя не увижу.
Она дрожит всем телом, всхлипывает и шмыгает носом. Я кладу голову на её плечо. От неё пахнет странной смесью уксуса, травки и алкоголя. Из этого лишний только уксус. Часть меня счастлива, что она жива. Другая часть вне себя от бешенства. Почему она опять под кайфом?
– Чем ты закинулась?
Мама отстраняется и быстрыми суетливыми движениями проводит рукой по моим волосам.
– Ничем.
Но я уже вижу её покрасневшие глаза и расширенные зрачки, поэтому качаю головой.
– Ах, да ладно, всего лишь немного покурила, – она улыбается сквозь слёзы, бегущие по её лицу. – Хочешь чуть-чуть? Идём, у нас новые соседи, они рады поделиться! Идём же!
Я быстро хватаю маму за руку и толкаю в глубь квартиры.
– Собирайся, быстро.
– Элизабет! Не смей!
– Какого чёрта?
В квартире царит страшный разгром. Но не обычный, привычный разгром. Это нечто большее, чем груды немытой посуды, покрытый грязью пол и упаковки от уличной еды на всех поверхностях. Диванные подушки валяются на вытертом ковре, обе почему-то распоротые. Кофейный столик теперь годится только на растопку. Внутренности маленького маминого телевизора горкой валяются возле крохотной кухоньки.
– К нам вломились.
Мама закрывает дверь в комнату, задвигает засов.
– Врёшь! – я смотрю ей в лицо. – В дома вламываются к тем, у кого можно что-то украсть, а что у тебя красть? И чем, чёрт возьми, здесь воняет?
Однажды в детстве мы со Скоттом красили пасхальные яйца, и после этого в нашем трейлере неделю пахло уксусом.
– Я прибиралась, – отвечает мама. – Мыла ванную. Меня тошнило утром.
У меня подкашиваются ноги. Рвота может быть признаком передоза. Это один из моих самых страшных кошмаров, связанных с мамой.
– Что ты принимала?
Она качает головой, издаёт нервный смешок.
– Да говорю же тебе, покурила чуток. Слегка залакировала пивком. Меня даже не зацепило как следует!
Чёрт, чёрт.
– Ты не беременна?
Меня трясёт оттого, что она задумывается над ответом.
– Нет. Не-ет. Я же принимаю таблетки. Ты умница, что смогла договориться, чтобы мне присылали эти лекарства по почте.
Я с силой нажимаю ладонями на глаза, пытаясь собраться с мыслями. Всё это неважно. Сейчас неважно.
– Собирай вещи. Мы уезжаем.
– Почему? Мне не присылали уведомление о выселении.
– Мы же бродяги, помнишь? – с напускной весёлостью говорю я. – Мы никогда подолгу не задерживаемся на одном месте.
– Ах, нет, Элизабет! Это у тебя цыганская душа, а не у меня.
Это заявление застаёт меня врасплох, и я жду пояснений. Вместо этого мама начинает раскачиваться из стороны в сторону. Ладно, это тоже неважно. Она под кайфом, но у меня нет на это времени. Я перешагиваю через обломки кофейного столика.