А мое собственное сердце, почему оно бьется так быстро?
Сердечный приступ: мозг больше не получает кислорода, жертва рискует умереть. Нужно провести СЛР, сердечно-легочную реанимацию.
А мои руки? Почему мои руки трясутся?
Сначала искусственная вентиляция, затем нажатие на грудную клетку. Я вдохнул воздух ртом, открыл рот господина Анри и выдохнул.
Давление воздуха наполнило легкие, произошли обмены газами, жертва пассивно выдохнула: легкие сдувались под весом грудной клетки и внутренностей.
Вдыхаемый им воздух беден кислородом, но он его еще содержит. Кровь на уровне легких, набравшись кислорода, должна теперь двигаться по телу при помощи сжатия грудины: надо надавить на центр грудной клетки.
Я поставил руки в нужную позицию.
Для взрослого: тридцать нажатий без остановки, чтобы кровь начала двигаться по всему телу. Цикл нажатие/расслабление должен длиться шестую часть секунды.
Считать вслух, чтобы поддерживать ритм и быть уверенным в том, что делаешь верное количество нажатий.
— Один-и-два-и-три…
Мой голос, почему он срывается?
Сделать два вдоха после тридцати нажатий, затем начать заново. Таким образом, один цикл длится около двадцати четырех секунд.
Контролировать дыхание жертвы каждую минуту. Если она начнет самостоятельно дышать, перевернуть ее в Боковую страховочную позицию, оптимальную для освобождения воздушных путей, рот направлен вниз, руки и ноги служат опорой и стабилизируют тело.
Мое сердце уже практически перестало биться, когда, под конец шестого цикла, я почувствовал дыхание господина Анри у своей щеки.
— Он дышит! — закричал я. — Он дышит!
Но не перевернул его в Боковую страховочную позицию. Я предпочел для подстраховки продолжить массаж.
И почему я плачу?
Я продолжал, пока не услышал со спины мужской голос: «Отойдите, мы уже здесь!»
Я упал на пол.
Я задыхался, обливался потом, в горле у меня так стучало, что казалось, мое сердце сейчас выскочит.
Я не знал, что ощущение того, что ты жив, может причинять боль.
Я поднял голову, у всех в глазах стояли слезы: у Хозяйки, Луи, Марко, Сабрины, Иссы и даже у управляющего.
Несколькими днями позже, в гостинице, я услышал короткие отрывистые удары в свою дверь.
Это был господин Анри, а в руках у него было радио.
— Это мое радио, — сказал он, — оно, возможно, старое, но еще работает!
— Здравствуйте, господин Анри! — сказал я ему с улыбкой. — Как вы себя чувствуете?
— Очень хорошо. А вы?
— У меня все нормально.
— Послушайте, — продолжил он, — я не очень часто им пользуюсь, поэтому подумал, что мог бы вам его оставить на некоторое время.
— Но вы не обязаны…
— Я знаю, — отрезал он.
Он сунул радио мне в руки.
— Но я вас предупреждаю, — добавил он, — только потому, что вы спасли мне жизнь, вы не можете слушать его слишком громко!
— Согласен, — ответил я. — Спасибо, господин Анри.
— Не за что.
— Не хотите ли зайти и послушать радио вместе со мной? — спросил я.
— Отлично. Но только станцию выбираю я.
29
Я всегда любил тот короткий момент после пробуждения, когда ты находишься в каком-то забытьи. И мне кажется, что в пиве я больше всего люблю — помимо его способности быть одновременно прохладительным напитком и согревать — то, что, если выпить его много, короткий момент амнезии после пробуждения длится дольше.
Но когда пробуждение происходит в постели, которую ты не узнаешь, ощущение забытья переходит из приятного в ужасающее.
Я узнал Сабрину, которая спала рядом, и сообразил, что я лежал без рубашки, мне захотелось провалиться сквозь землю.
Я закрыл глаза. Я постарался вспомнить. Ничего.
Я почувствовал тепло под веками. Они увлажнились. Я схватил руку зубами и укусил ее. Лучший способ плакать беззвучно.
Я взглянул на Сабрину. В моей груди раздувалась какая-то сила. Что-то жестокое, что хотело разорвать девушку на куски. Я укусил руку еще сильнее. Чтобы не причинить Сабрине вред.
Появилась кровь. Металлический вкус вызвал тошноту. Я поднялся. Огляделся вокруг. Я никак не мог найти свою рубашку. Я должен был уйти. Я поднял с пола футболку и ушел.
Я почти бежал. С кем-то столкнулся. Лил дождь. Я несся на желтый и красный. Я шел все прямо и прямо.
Я поздоровался с хозяином. Не взглянув на него. Он что-то сказал. Задал какой-то вопрос, содержавший слово «педик».
Я закрылся в своей комнате. Я стянул футболку. Упал в кровать.
А затем завыл, все так же кусая руку — не из-за шума, а чтобы было не так больно.
Я так и лежал, не двигаясь, пока не услышал стук в дверь и голос Марко.
— Это я, — сказал он.
— Проваливай! — крикнул я. — Оставь меня в покое!
— Хе, успокойся, товарищ. Открой, я только что говорил с Сабриной, ничего не произошло.
— Заткнись! Я не хочу тебя больше видеть! Никого больше не хочу видеть!
Я орал, наплевав на все гостиничные правила.
— Дружище… Да не злись ты из-за этого… Это все бухло. Со мной тоже было, что девка привела меня к себе и я отрубился прямо в ее гнездышке! Это из-за бухла, но это не значит, что ты не мужик!
Я поднялся.
— Как ты говоришь? — спросил я через дверь.
— Ну, я не знаю… Как-то так. Когда сильно напиваешься, хочется спать, а не целоваться…
Он начал смеяться:
— Некоторые даже блюют, лежа сверху!
Тут он рассмеялся еще сильнее:
— Со мной тоже такое было, и я блевал сверху. Вот это подстава!
Я открыл ему. Он улыбнулся и начал объяснять, что Сабрина меня не хотела, а затем остановился, увидев мою руку.
Я тоже взглянул: выглядело не очень красиво. И так как внутренняя боль уже начала проходить, я почувствовал боль в руке, адскую боль.
— Сейчас вернусь! — сказал он. — У меня есть то, что нужно!
Я ждал, застыв на месте. Он вернулся с ватой, пластырем, дезинфицирующим средством и двумя упаковками пива.
Он был весь мокрый.
— Говорю тебе, это настоящий потоп! — выдохнул он. — Взгляни на мою шевелюру!
И он провел руками по волосам, чтобы привести их в порядок.
— У тебя нет геля? — спросил он.
— Нет, — ответил я.
— Э-э! — воскликнул он. — Гель — это самое важное!
Марко смочил ватку дезинфицирующим средством и смазал мою руку. Он приклеил пластырь и открыл мне пиво.
— Я как настоящая медсестра, а? Мне только сисек не хватает!
Он чокнулся со мной.
— За груди медсестер! — пошутил он.
Мы сидели и пили. Марко крутил сигареты, говоря, что надо экономить деньги, чтобы отправиться следующим летом в Италию. Он хотел поехать в Милан, в Мировую столицу класса, но я предпочитал Неаполь, там море. В конце концов мы сошлись на Риме. Мы еще не знали, на чем собираемся экономить, но пока это было неважно.
Он показал мне, как надо ходить в Италии, чтобы привлекать женщин и вызывать уважение мужчин. Он выпячивал грудь и крутил плечами.
— Достаточно, чтобы люди поверили, что мир принадлежит тебе, и — хоп! — он тебе принадлежит!
Он попросил меня пройтись так же, и я попробовал, но он сказал, что у меня пока не очень получается, но еще есть время потренироваться.
Марко посмотрел в окно, все еще шел дождь.
Когда льет вот так, — сказал он, — мой патер говорит, что это ангелы пьют ведрами!
Он поднял пиво, как бы чокаясь с ангелами.
Иногда мне хочется иметь отца, — сказал я. А мне иногда хочется, чтобы у меня его не было!
Я разрыдался, просто так. Я знал, что это не очень по-мужски, но я же не смог даже пройтись по-итальянски, и это уже было не страшно. Марко сел со мной рядом.
Что с тобой происходит, дружище? Я уверен, что Сабрина уже забыла. Не бойся, она рассказала только мне! Давай, выпей глоток!
Он улыбнулся.
— Ты знаешь, почему бутылка пива лучше девчонки?! Потому что ее не надо тащить в ресторан — там уже есть! К тому же ты можешь ее взять публично, сидя за столиком!
Он рассмеялся, я тоже; а затем я снова разрыдался.
— У меня нет отца, — вырвалось у меня, — у меня вообще нет семьи!
Марко обнял меня одной рукой.
— Скажи себе, что ты сын божий! Когда я был маленьким, нам говорили, что мы все дети божьи! Это означает, что и я тоже. А значит, мы с тобой братья, а брат — это уже семья!
Он поднял пиво, я чокнулся с ним. А затем он посмотрел наверх и поднял бутылку к небу, и мы чокнулись с ангелами.
Часть третья
Я был слеп, а теперь прозрел.
30
Уже прошло более двух месяцев, как я появился в баре и поселился в гостинице, когда случилась необыкновенная вещь.
День клонился к вечеру. Я играл в шахматы с Дерьмовым Писателем, и тут в бар, задыхаясь, ворвался Момо, завсегдатай.
— Поглядите-ка, что я нашел! — произнес он, размахивая каким-то листком бумаги.
Все посмотрели на листок, и когда я увидел, что на нем было, во рту у меня мгновенно пересохло: там был я.
Я подошел, вгляделся. На нем было изображено мое лицо, мое собственное улыбающееся лицо. Это была увеличенная фотография, взятая с группового снимка. Над моим лицом было написано: «Разыскивается». А под ним был номер, по которому надо было позвонить. А под номером стояло имя: Юлия.
Я чувствовал, как кровь отхлынула от моих щек, и слышал голоса вокруг меня, будто идущие откуда-то издалека:
— Может, это преступник, и никто не знает…
— Не болтай! Да он и мухи не обидит!
— Но часто именно те, кто совсем не выглядит…
Я не мог оторвать глаз от объявления.
«Разыскивается». Там написано «разыскивается».
Юлия меня разыскивает. Кто-то разыскивает меня. Меня разыскивают.
— Что это за Юлия? — спросил кто-то.