ком неоднозначной личностью, чтобы списывать его со счетов. С одной стороны, активный участник репрессий, лично занимавшийся допросами, вместе с Ежовым объезжавший страну в поисках врагов народа. Он так преуспел в этом деле, что в тридцать восьмом нарком НКВД просил Сталина сделать своим замом именно его, а не Берию. И он же после смерти Сталина первым заявил о борьбе с культом личности. Но с другой стороны, получив власть, Георгий Максимилианович запланировал проведение масштабных реформ для облегчения жизни народа.
– Да уж, выбрал я себе преемничка, нечего сказать, – попенял сам себе Верховный. – И винить-то некого, сам так решил. Обвел меня вокруг пальца хитрый македонец. А теперь к списку моих «ужасных преступлений» еще добавится подрыв авиационной мощи страны путем единоличного принятия немотивированных и неоправданных решений по выпуску самолетов с воздушным двигателем. Что там в будущем эти, ли-бе-раз-ты, скажут? Дескать, идиотская затея. У немцев в сорок первом были лучшие в мире истребители, а у них все моторы с водяным охлаждением. Ну да, именно так и заявят. Вот же несправедлива эта тетка история – люди, занимавшиеся репрессиями, обвинят в них тех, кто эти самые репрессии прекратил, и выльют на них ушат грязи.
Высказывая доверие к Рокоссовскому, Сталин рассуждал вслух, показывая, что никаких секретов от него нет:
– Как там пришелец цитировал, «пришел Маленков, наелись блинков»? Интересно, что это было, обычный популизм или целенаправленная политика? Если второе, то чего он добивался, по какому пути хотел повести страну? К сожалению, ответов мы уже никогда не узнаем, слишком мало времени он провел у власти, чтобы сделать выводы. А сам Маленков не скажет, даже если бы знал. Ладно, пусть пока поработает. Он товарищ ответственный и образованный, так что пока находится на своем месте.
Действительно, мало кто еще из ЦК мог похвастать техническим образованием, а Георгий Максимилианович несколько лет учился в институте, и не абы в каком, а в престижной Баумановке.
– Теперь еще один вопрос. – Верховный тяжело вздохнул. Ему нужен был совет компетентного специалиста, но среди посвященных в тайну таких всего двое, и один из них – Шапошников, сейчас болеет. – Как вы полагаете, товарищ Рокоссовский, надо ли начинать эвакуацию предприятий Харькова?
– Учитывая опыт прошлой войны, нельзя быть уверенным, что город удастся отстоять. И тем более невозможно гарантировать нормальную работу предприятий, подвергающихся постоянным бомбежкам. Поэтому предлагаю начать поэтапный перевод Харьковского тракторного завода в Сталинград.
– Я разделяю вашу точку зрения. – Сталин облегченно затянулся трубкой, которую до этого теребил в руках. Эта дилемма – подвергать заводы риску, или же все-таки эвакуировать их, тем самым временно снижая производство, была очень сложной. – И помните, все, что мы здесь обсуждали, никто кроме нас и товарища Шапошникова знать не должен.
Узнав о предстоящей передислокации, я первым делом под шумок забрал свое донесение о потерях, которое положил на стол, когда пришел в штаб. Раз нам вскоре предстоит переезжать, то нечего позориться своими огромными небоевыми потерями. Пусть пострадавшие пока побудут в обозе, а там быстро вернутся в строй. К счастью, на фоне всеобщего аврала мое хищение осталось незамеченным.
То, что творилось в нашем батальоне за сутки перед отправкой, иначе как сабантуем в квадрате не назовешь. Хотя полностью поэму «Василий Теркин» еще никто, кроме меня, не читал, но это словечко на фронте уже прижилось. Что там наступление, оборона или немецкие прорывы по сравнению с реорганизацией, совершаемой одновременно с передачей имущества, переездом и подготовкой к визиту высокого начальства.
До сих пор формирование отдельных лыжных батальонов происходило с нуля, и подобных прецедентов еще не случалось. К тому же времени у нас в обрез, а успеть нужно было многое. В первую очередь следовало решить вопрос об укомплектовании нового подразделения. Количество личного состава до штатной численности не дотягивало, но тут вопрос с бывшим начальством был решен полюбовно. Боевой состав батальона, правда, остался без изменений, но санитаров и хозяйственников нам все-таки немного добавили. Еще сложнее была проблема дележки имущества. С одной стороны, фронтовое командование приказало снабдить нас всем необходимым, но у полка тоже был некомплект вооружения. Сошлись на том, что две «сорокапятки» нам выделили из дивизионного артполка. Что же касается минометов и пулеметов, то мы остались при своем, а отечественные противотанковые ружья, которых мы до сих пор ни разу не видели, нам подарят из армейских запасов.
Но хотя насчет оружия дивизионное начальство и торговалось, прочее имущество нам выдали без разговоров и в полном объеме. Я немного обалдел, когда узнал, сколько вещей положено иметь каждому лыжбатовцу. Мы должны были таскать с собой одновременно шинель и полушубок, валенки и сапоги, ватные штаны, свитера, кучу носков и портянок, кальсоны трикотажные и фланелевые, прочее белье. Еще набор рукавиц и меховых варежек, шапку-ушанку, теплый подшлемник и пилотку. Разумеется, еще требовался белый маскхалат. Нельзя не упомянуть лопатки, противогазы и все прочее снаряжение, которое мы за время боев подрастеряли или поломали. Еще, конечно, лыжи, но они у нас уже имелись в нужном количестве.
Так как наша рота имела первый номер, то с нас раздача и началась, чему я был несказанно рад. Мы и так еле успели получить все до вечера. К тому же полушубков на всех не хватило, и большая часть третьей роты, которою экипировали в последнюю очередь, осталась щеголять в ватниках. Особое внимание комбат уделил рукавицам, следя, чтобы они были вязаные и теплые. Самое неприятное для солдат зимой, это отморозить пальцы, так как тогда они не смогут стрелять. Но рукавицы нам понадобятся только во время боя или для проведения каких-нибудь работ, где требуется задействовать все пальцы. Все остальное время мы будем носить меховые овчинные варежки, мохнатые и очень теплые.
Еще следовало позаботиться о теплом белье, но тут случился небольшой казус. Когда началась раздача кальсон, я попросил выбрать для нашей роты сиреневые. Кладовщик предлагал взять голубые, которые, на его взгляд, красивее, но воспитанный на ассоциациях XXI века, я твердо настоял на своем.
А больше всего бойцы обрадовались сапогам. Довоенные запасы кожаных сапог уже заканчивались, и новое пополнение, прибывавшее на фронт, было в основном обуто в ботинки с обмотками. Эти «обмоточники» постоянно задерживали остальных – они всегда заканчивали обуваться последними, а во время марша обмотки постоянно норовили размотаться. Так что хотя мы уже чаще ходим в валенках, известие о переобувании все встретили с ликованием. Конечно, отечественной обуви на складе почти не было, но зато в нашей дивизии имелись приличные запасы трофейных сапог, которые и выдали всем нуждающимся.
Когда дошло до раздачи котелков, кладовщики были поражены. Нам предлагали новенькие, только что присланные с завода, однако комбат наотрез отказался их брать, тем самым вгоняя хозяйственников в ступор. Тыловики смотрели на него как на сумасшедшего, ибо кто же в своем уме будет отказываться от новенького имущества. Однако у нас все бойцы уже давно перешли на трофейную посуду, не мучаясь при этом неуместным ура-патриотизмом. Конструкция у немецких котелков тщательно продуманная, а их полувогнутая форма была очень удобной. Еще одно преимущество заключалось в крышке, выполненной в форме тарелки. Например, в нижнюю часть наливалось первое, а в верхнюю накладывалось второе. В отличие от немецкого, изделие нашей промышленности было сделано просто до невозможности. Округлая форма котелка не позволяла удобно его приладить, а крышка просто-напросто отсутствовала. Помимо неудобства во время приема пищи, когда в котелок попадала пыль, грязь и опавшие листья, это было чревато и демаскировкой – с незакрытой крышкой котелок гудел, как маленький колокол, от каждого случайного удара. Конечно, такое «чудо» было нам даром не нужно. Вот если бы предложили довоенные котелки, которые ничуть не уступали немецким, тогда другое дело. Но, к сожалению, все старые запасы давно закончились.
После получения вещевого имущества старую форму бойцы сдали на склад. Ее потом тщательно отстирают, заштопают и отправят в какие-нибудь тыловые части, где она будет принята как подарок небес. Вернули также и все ящики, в которых нам передали имущество и гранаты. Не оттого, что хозяйственники такие жадные, просто у них есть строгий приказ возвращать всю дефицитную спецукупорку в целости и сохранности.
Тем временем в канцелярии нашего, теперь уже отдельного, батальона кипела невиданная прежде работа. Для передачи документов личного состава были задействованы все имеющиеся в наличии писари, включая Наташу, которую я формально зачислил на такую должность. Ну в самом деле, не назначать же мне ее вторым ординарцем. Правда, заведовать делопроизводством Ландышева не привыкла, и за день наслушалась от моего настоящего писаря Макарова столько нелестных эпитетов, что мне даже пришлось ее утешать, чтобы у нее не развился комплекс неполноценности.
Когда ближе к полуночи эпопея передачи имущества в основном закончилась, и я смог вернуться в расположение своей роты, меня там уже ждали. В моем штабе сидел молодцеватого вида командир со знаками различия госбезопасности и с капитанской шпалой в петлицах. Соловьев предупреждал по телефону, что прислал мне пополнение, но загруженный важными делами, я об этом совсем забыл.
Так как связист был занят и не вскочил при моем появлении, а свои новенькие полушубки мы надеть еще не успели, то новичок не сразу сообразил, кто это ввалился в избу. Одеты и вооружены мы были примерно одинаково, а воротники гимнастерок с нашитыми на них петлицами были вопреки уставу спрятаны под ватниками, так что наши звания для посторонних оставались загадкой. Пока я топтался у порога, с трудом вспоминая, кто это ко мне явился, ротный писарь успел шмыгнуть к столу и высыпать на него из планшетки кучу бумаг.