– Только патронов у тебя больше не осталось.
– Верно, – кивнул Василич. – Вот если бы добраться до второй винтовки. Я видел ее приклад в нескольких метрах от себя, но достать не мог, так же как и луну. Оставшийся в живых немец только и ждет, чтобы я выскочил за дверь. Стоит только мне это сделать, как он подстрелит меня в упор, я и схватить оружие не успею. Да еще тот фриц, которого я грохнул, очень неудачно упал, повернувшись в сторону и накрыв своим телом винтовку. Вот ведь незадача. С четырьмя немцами справился, а с одним не могу. Что мне остается делать? Только одно.
– Это что же? – загалдели заинтересованные слушатели.
– Считать. Последний фриц продолжал постреливать по сараю, а я загибал пальцы после каждого выстрела. Когда магазин у него опустеет, у меня будет несколько секунд, чтобы выбежать отсюда. Надо только решить, идти ли врукопашную или попытаться поднять заряженную винтовку. Где засел немец, я уже догадался. Пули летят справа, а в той стороне сложена большая поленница, за которой так удобно прятаться. Наверняка фриц и выбрал ее в качестве позиции. Если он встал на колено, то за дровами видны только его голова и руки. В таких условиях мне придется прицеливаться, чтобы не промахнуться. Уйдет пуля чуть ниже, и все, пропал выстрел. Дрова-то сложены в два ряда, и его только щепками поцарапает. А вот он сможет стрелять в меня навскидку. Да и сомнительно, что я успею винтовку из-под трупа достать. Ну а раз шансов в перестрелке у меня мало, то придется подходить вплотную. Жаль, штыка нет, но убить и прикладом можно.
Сделав большую паузу, Кабанов бросил окурок и достал кисет, но ему тут же снова всучили трофейную сигарету.
– Не тяни, Василич, – не выдержал один из бойцов. – Дальше что было?
– Ну как что, – усмехнулся партизан. – Как видишь, я здесь, живой и сравнительно невредимый. Это рассказывать долго, а так, пока все это продумал, лежа на земле, считанные мгновения прошли. После третьего выстрела перехватил карабин за ствол левой рукой, после четвертого подтянул ноги, чтобы можно было рывком вскочить. Ну а как пятый раз грохнуло, я тут же вылетел наружу и помчался к поленнице. Еще успел порадоваться, что ранен не в ногу. Сейчас-то я уже понимаю, что фриц мог успел перезарядить карабин. Надо было только отбежать от меня, на ходу передергивая рукоятку. Но видите, сразу я до этого не додумался, и он тоже. Как увидел меня, так и застыл с обоймой в руке, и пока так стоял, я три-четыре шага успел пробежать. Однако это для него еще не капут. У него две руки, а у меня только одна, да и харчи, сами понимаете, несравнимы. Немец, зараза, откормленный, как боров. В общем, с одинаковым оружием я бы с ним не сладил. Но видно, сегодня моя звезда светит. Не принято у немцев носить штык примкнутым к стволу, вот и у этого он висел на поясе. Так что вы думаете? Фашист винтовку бросил и за штык схватился.
– Подсознательное убеждение, что заточенное оружие лучше дубины, – пояснил я.
– Ну вот он и убедился. При равной длине оружия это все правильно, но тут он со своим ножиком достать меня не мог. Оно, конечно, неудобно, одной рукой махать таким тяжелым дрыном, но на несколько ударов у меня сил хватило. Сначала я вот так вот крутанул винтовкой, чтобы он не понял, с какой стороны ударю.
– Это называется финт, – опять невежливо прервал я его повествование.
– Точно, финт. Я слышал об этом раньше, только применять пока не приходилось. И вот я финтю и бью его снизу в голову. Правда, по черепу приклад лишь скользнул, несподручно одной левой бить, да еще без сноровки. Но зато каску напрочь снесло. Ну а потом я приладился – и сбоку по виску. Хруст почти не слышно, но чувствую, винтовка назад не отскочила, значит, кость проломлена. Вот на этом моя битва и закончилась.
Я только завистливо покачал головой. Это надо же, в таких неравных условиях и выйти победителем из схватки. Интересно, смог бы я так же, при всем моем фехтовальном опыте? Наверняка нет.
Пока мы слушали Кабанова, успели подъехать к сторожке. Издалека заметив нас, красноармеец Белов вышел из своего укрытия и помахал нам руками. По его довольному виду можно было сразу догадаться, что все прошло, как и планировалось. Пока он сидел в секрете, со стороны сторожки послышался скрип, а потом в сторону лесу пополз один человек.
– Точно один? – недоверчиво уточнил Павел, с подозрением посмотрев в сторону леса.
– Один, тащ старший лейтенант. – Называть Авдеева младшим лейтенантом госбезопасности слишком длинно, да и слово «старший» звучит гораздо приятнее, чем «младший». – Что там в зарослях творится, видно плохо, но ошибиться я не мог.
– Сколько времени прошло?
– Да минут двадцать, не меньше. Уже далеко ушел.
– Ну хорошо, – подытожил Леонов. – Теперь забираем офицера и снова по коням.
Мы с Алексеем тоже направились к сторожке, уж очень хотелось посмотреть на выражение лица обера. Интересно, будет ли он сиять, как начищенная пуговица, или наоборот, состроит сокрушенную мину – дескать, я не виноват, не бейте меня, дяденьки.
Но оказалось, что смотреть надо было на наши физиономии, да еще желательно сфотографировать их и записать все возгласы.
– Виноват, товарищи командиры. – Это красноармеец Белов, над которым повисла угроза трибунала. Вопреки своей фамилии он не побледнел, а густо покраснел.
– Мать вашу, … %+*!%*+, – вырвалось у Леонова.
– Вот черт! – интеллигентно выразил свои чувства Авдеев.
– Упс. – Это уже возглас человека из будущего, напичканного американизмами.
Впрочем, учитывая то, что произошло, свои чувства мы высказали достаточно сдержанно. А случилось следующее. Вопреки всем ожиданиям, Тедер никуда не делся. Руки его были развязаны, но он по-прежнему лежал на соломе. Правда, мертвый. А вот обер-лейтенант Лютце исчез.
– Понятно, – подытожил Леонов, оглядев место убийства. – Благородный дурак Тедер освободил своего командира, а тот возьми и придуши его, чтобы значит, не болтал о том, как Лютце себя вел в плену. Он же все секреты врагам выдал. С дважды раненной рукой и не ожидая нападения, солдат оказать сопротивления не смог.
– А ты у этой сволочи даже не изъял удостоверение?
– Виноват, – теперь уже побагровел Алексей. – Я же рассчитывал, что мы приволочем всю его тушку вместе с бумагами. А теперь, доказав ближайшему коменданту, что он офицер контрразведки, Лютце поднимет на уши все окрестные гарнизоны.
– А Белов, значит, убедился, что убежал только один из фрицев, – добавил я свои соображения, – и перестал их окликать, сосредоточив все внимание на дороге.
– И что теперь будем делать? – невинно поинтересовался Авдеев, как будто у нас была масса вариантов, только знай себе выбирай.
– Ну как что, – пожал я плечами. – Скажу вам только одно. Не нужно паниковать, нужно просто удирать отсюда и как можно скорее.
Несясь с максимально возможной скоростью по так называемому шоссе, которое на этом участке уже давно никто не ремонтировал, я пребывал в расстроенных чувствах и угрюмо молчал, чувствуя себя виноватым. До сих пор все мои авантюры заканчивались удачно, но есть же всему предел. Наверно, пора завязывать с моей самодеятельностью и перебираться в тыл, как мне неоднократно предлагали. Руководство страны, наверно, только об этом и мечтает. Если бы не то обстоятельство, что мою персону прислал сам Артефакт по личной просьбе Сталина, то моего мнения никто бы не стал спрашивать.
Оглядывая белые поля и рощи, засыпанные снегом, я незаметно для себя начал напевать «Русскую песню», хорошо подходящую и под окрестный пейзаж, и под мое грустное настроение:
Лед в глазах, а в небе свечка.
Отогрей мне душу, ласковый огонь,
А вокруг белым бело, и снегу намело.
Кто-то из ребят начал подыгрывать мне на трофейной губной гармошке, и я запел громче.
Песню мне метет пороша,
Я бесцельно еду вдаль.
Не сказать, чтоб я хороший,
Но мне себя ни чуточки не жаль.
– Хватит грустить, – толкнул меня в спину Авдеев. – Лучше давай споем что-нибудь веселое. А ну, напомни нам песню про «семь загибов на версту».
Те из бойцов, кто уже знал слова, начали хором напевать:
Воевать здесь веселей, чем плакать,
А скрываться легче, чем ловить.
Хитрый расчет ординарца вполне оправдался, и мои мысли приняли другое направление. В самом деле, ничего же страшного не случилось. Немцы далеко, и им нас не догнать. А упустили «языка», так особист нас за это под трибунал не подведет, потому как в моей лояльности к стране никто не сомневается. И чего мне взбрело в голову сидеть в тылу, что я там буду делать? Рассматривать с умным видом новые модели бронетехники и самолетов? Так я в их устройстве все равно не разбираюсь. Ну помню, к примеру, что фильтры в танках были плохие. Но это и без меня знают. А почему плохие и как это поправить, я понятия не имею. А на фронте хотя бы приманкой поработаю, и то хлеб.
Вскоре оккупированная территория закончилась. О том, что здесь начинается Партизанский край, заранее предупреждал большой плакат с надпись по-немецки: «ACHTUNG! NIMM DICH IN ACHT PARTISANEN!». Здесь мы остановились и стали ждать, пока Кабанов сбегает в поселок, предупредить о том, что едут свои. Переговоры закончились успешно, о чем партизан подал сигнал, помахав нам красным флагом.
Уже непосредственно при въезде в село к дереву был прибит другой плакат, очевидно написанный самими партизанами: «Ahtung! Partisane urfahr. Halt! Фашистам и их холуям вход запрещен!». Хотя немецкие слова были написаны в нем с ошибками, но смысл предупреждения вполне понятен.
Комендантский пост села все же проверил наши документы и спросил о цели приезда. Пока Леонов с важным видом предъявлял свои бумаги, я осмотрел блокпост. В качестве основного оружия в нем был установлен старый-престарый «Максим», переживший, наверно, не одну войну. На кожухе пулемета виднелось немало пробоин, свидетельствовавших о его славном боевом прошлом, но все они были тщательно заделаны. Все говорило о том, что за оружием тщательно следят. Рядом были аккуратно разложены инструменты, ящики с патронами, машинка для набивки лент, канистра с глицерином. Правда, колеса отсутствовали напрочь, но зимой можно обойтись и без них, все равно пулемет перевозили на санках.