— Ясно, — ответил я, — берите и пойдём прогуляемся.
Камера у них оказалась марки «Никон», не самая наворочанная, но вполне приличная. Предложил купить по мороженому, никто не отказался — пломбира, увы, сегодня не завозили, взяли по Ленинградскому за 22 копейки.
— Необычный вкус, — сказал Джон, когда доел мороженое до конца, — у нас совсем другое мороженое продают. И на улицах у нас его никто не ест, предпочитают в кафе.
— Разные страны, разные предпочтения, — ответил я, — а у деда вашего какая фамилия?
— Макдональд.
— А вот вы вроде бы брат с сестрой, а фамилии почему разные? — продолжил расспросы я.
— Мы не родные, у деда было две дочери, мы дети от разных его дочерей.
— Занятно, — буркнул я, — а мы, кажется, пришли — вон развалины вашего посёлка, в линию выстроились. А клад вот здесь мы нашли, — и я спрыгнул в один котлован и пнул ногой дыру в фундаменте. — Гляди-ка, одну монетку мы здесь, похоже, забыли…
И я нагнулся поднять поблёскивающую монетку, рядом со мной спрыгнул и Джон.
— Не одну монетку вы тут забыли, — сказал он, глядя себе под ноги, — вот ещё есть. Это чистое золото, правда?
— Стойте, — раздался сзади взволнованный голос Лены, — мы тогда все монеты подчистую собрали, не могло здесь ничего остаться!
— Ты на что намекаешь? — спросил у неё я.
— Что это подстава какая-то, — продолжила она, — надо бы положить их на место и валить отсюда с большой скоростью.
И тут мы немедленно убедились, что слова Лены были справедливыми, но, увы, немного запоздалыми… как цветы в одноимённой экранизации Антон-Палыча (фильм 1970 года, в ролях Лазарев, Золотухин, Инна Ульянова, тоска смертная). Потому что сразу с двух сторон сверкнули яркие вспышки, а затем к нашей яме с этих же двух направлений возникли два милицейских сотрудника с фотоаппаратами в руках. Одного я знал, это был всё тот же надоевший до чёртиков капитан Сизов, второй незнакомый. И физиономии у них обоих сияли, как луны в полнолуние.
— Ну что, Витюня, допрыгался? — с довольной усмешкой сказал Сизов, — сейчас мы тебя оформлять поедем.
— Остальных отпустили бы, — это всё, что я смог формулировать в горячке, — они тут не при делах совсем. А эти двое вообще американцы, — и я показал на Джона с Мэри.
— Ага, — усмехнулся ядовитой усмешкой Сизов, — а я тогда Иосиф Кобзон. Ну ты сам подумай, какие нахрен могут быть американцы в нашем Заводском районе? Вылезайте все, вас ждёт комфортабельный УАЗик.
И он сделал жест куда-то в сторону Реки, а Джон тихо спросил меня:
— Мы что-то нарушили?
— Да что ты, — попытался успокоить его я, — сейчас всё выяснится и нас отпустят. Просто у меня с этим капитаном довольно сложные отношения, он меня давно посадить хочет.
— А УАЗик это что такое?
— Русский джип такой, — пояснил я, — менты… ну то есть милиция у нас на них ездит.
— Чего ты там бормочешь? — недовольно прикрикнул Сизов, — закрыть всем рты и не препятствовать представителям власти!
— Да кто вам препятствует-то? — возразил я, — наоборот, оказываем всяческое содействие.
Когда мы подъехали к районному отделению милиции на Ватутина, нас всех четверых скоренько препроводили за решётку, именуемую в народе «обезьянник», а я по дороге только и успел сказать, что имею право на один телефонный звонок.
— Смотри ты, грамотный какой, прямо как в Америке, — с некоторым уважением высказался второй мент, лейтенант, судя по погонам. — Надо уважить человека, если уж про свои права всё знает.
— Вон у дежурного на столике телефон есть, можешь звонить, — милостиво разрешил Сизов, — только учти, что папа тебе вряд ли поможет.
— А я и не ему собираюсь звонить, — сообщил я, набирая намертво впечатанный в память номер с визитки КГБ-шника.
— Слушаем вас, — быстро ответили на том конце без всяких ненужных предисловий.
— Это Виктор Малов, мне порекомендовали обратиться по этому номеру в случае чего.
— Обращайся, Виктор, — разрешили мне, — я тебя очень внимательно слушаю.
— Проспект Ватутина, 7, заводское отделение милиции, я тут сижу в обезьяннике вместе ещё с тремя подростками, двоих из них мне показывал на фото товарищ Крылов. Прошу типа помочь…
— Всё понятно, Виктор, помощь уже выезжает — держитесь там.
Я положил трубку и присоединился к своим товарищам по несчастью. В обезьяннике кроме нас имели место ещё два грязных и явно нетрезвых гражданина, которые смотрели на нас с большим интересом.
— За что вас замели-то, сынки? — спросил один из них.
— Улицу в неположенном месте перешли, — буркнул я, — за это и замели. А вас за что?
— За пьянку, за что же ещё, — вздохнул второй. — Что-то эти двое (и он уверенно выделил среди нас Джона с Мэри) не очень похожи на нарушителей дорожного движения. Да и вообще на советских граждан не похожи, фотоаппарат один чего стоит.
— Милиции виднее, — ответил я, — товарищ капитан сказал, что перед законом у нас все равны.
— Но некоторые равнее, — зачем-то решил уточнить мои слова Джон.
— Ваня, — перешёл я на более понятные на нашей земле слова, — только я тебя прошу, не надо больше цитировать Оруэлла. У нас тут этого могут не понять.
— Хорошо, — вздохнул тот, — я тебя понял, больше не буду. Однако ваша милиция с нашей полицией прямо как родные братья — одинаково говорят и действуют.
— А ты общался с американской полицией? — поинтересовался я.
— Два… нет, даже три раза — были некоторые проблемы. Но в итоге всё закончилось хорошо. Скажи, Виктор, нас отправят в этот… в ГУЛАГ?
— Какой ГУЛАГ, Ваня, — осадил я его фантазии, — его двадцать лет назад отменили. Сейчас это ГУМЗ, главное управление мест заключения.
— Но суть-то старой осталась? — никак не собирался униматься Джон, — лагеря, колючая проволока, принудительный труд, собаки…
— А у вас как-то по-другому заключенных содержат?
— Конечно, — отвечал он, — у нас работать никого не заставляют, всё по желанию… и колючей проволоки нигде не используют… ну почти нигде…
— Успокойся, ни в какой ГУЛАГ мы не поедем, — решительно сказал я, в места заключения тоже. Максимум через полчаса, ну час может быть, мы будем гулять на свободе, как вольные птицы, я тебе слово даю.
— Как же мы проставляться сегодня будем? — вдруг вспомнила Мэри-Маша, — мы же обещали вечером стол накрыть…
— Может ещё успеем, — не очень уверенно пообещал я, — до вечера-то… а нет, так объясним — у нас народ понятливый, всегда готов войти в положение.
В этот момент какой-то сержант загремел ключами у двери нашего обезьянника.
— Малов! — громко сказал он, почти крикнул, хотя я от него в двух метрах сидел, — на выход!
— С вещами? — попробовал пошутить я.
— Поговори ещё у меня, — грозно приструнил меня тот, — руки за спину и пошёл на второй этаж.
А на втором этаже меня ждал кабинет с табличкой «Старший следователь Востриков Н.А.», а в нём кроме означенного товарища Вострикова сидел сбоку и мой заклятый друг Сизов.
— Ну что, Малов, — с места в картер начал этот Востриков, — признание сразу напишешь или сначала в камере посидеть желаешь?
— Признание в чём, товарищ следователь? — сделал непонимающие глаза я.
Тот переглянулся с Сизовым, побарабанил пальцами по столу и продолжил так:
— Ну значит по-хорошему мы сотрудничать не хотим. Ладно, будем тогда работать по плохому варианту, — и он нажал на кнопку звонка у себя под столом.
Вошёл давешний грубый сержант, но ничего сказать ему Востриков не успел, потому что зазвонил телефон на приставном столике.
— Слушаю, товарищ подполковник… есть зайти, товарищ подполковник… меня начальник срочно вызывает — а вы все сидите и ждите, я недолго, — и с этими словами он выкатился в коридор.
— Куда это он? — решил я поинтересоваться у Сизова.
— К Медведеву, — любезно пояснил мне он, — он начальник Заводского отделения. Сейчас вернётся и мы продолжим… ох, не завидую я тебе, Витя — всю биографию сейчас себе испортишь с этими монетками.
— Ну это мы ещё посмотрим, товарищ капитан, — любезно парировал я, — кто чего себе сейчас испортит.
Сизов, кажется, ничего не понял, но уточнять не стал — так мы и просидели напротив друг друга в гробовом молчании битых минут десять. А затем растворилась дверь, и в комнату вернулся товарищ Востриков, какой-то весь помятый и сдутый, как проколотый воздушный шарик.
— Так, — начал он распоряжаться с порога, — Сизов, ты идёшь к Медведеву, а ты, сержант, забираешь Малова, потом отпираешь обезьянник и отпускаешь всех четверых задержанных по делу о кладе. Извинись перед ними.
— А чего я-то должен извиняться, — попробовал увильнуть от этого занятия сержант, — я их не задерживал и в клетку не сажал.
— Разговорчики! — прикрикнул Востриков, — выполняй приказ! А с тобой, капитан, у нас отдельная беседа будет.
А сержант таки выдавил из себя извинения, когда открывал клетку, заключались они примерно в таких словах «ну вы эта… не держите зла… ошибки у всякого случаются». На что я ему ответил примерно в том же стиле «да всё нормуль, товарищ сержант, мы уже всё забыли, правильно, ребята?». Ребята дружно покивали головами и мы выбрались на залитый ярким сентябрьским светом проспект героя Ватутина.
— А кому ты звонил? — почти сразу же поинтересовался Джон, — что у них так сразу поменялось мнение насчёт наших преступлений?
— Знакомым я звонил, Ваня, хорошим знакомым, у которых есть хорошие аргументы при разговорах с нашей доблестной милицией.
— Не хочешь говорить, ладно, — согласился он, а Мэри напомнила:
— У нас скоро пати… угощение то есть, если поторопимся, то можем успеть всё сделать.
— Да, давайте поторопимся — мы, кстати, можем вам помочь, — ответила ей Лена, — говорите, что надо, мы сделаем, правильно, Витя?
— Абсолютно правильно, Лена, — сказал я, — русские люди вообще народ отзывчивый.
Тут Мэри-Маша взяла в свои руки все дальнейшие действия, и мы оказались нагружены списком того, что надо бы купить на вечер. Первая же строчка заставила меня наморщить лоб — там значились апельсины.