Как быть теперь, когда квартира стоит почти пустая? Поди купи теперь одеяло, подушку, чистый пододеяльник, простыню, наволочку… Да что там пододеяльник! Обыкновенные чашки-вилки-ложки! Как дальше жить, если Юрка – тот самый Юрка Панкратов, который казался ей таким надежным и смелым, – рыскал по ее квартире в поисках того, что можно украсть и продать? Тащил из ее комнаты матрас и кастрюли из кухни. Ходил вместе с бандитами по осколкам любимой папиной чашки – по осколкам семьи Елисеевых.
И тут Надя обнаружила в кармане пальто листок, который дал ей при прощании Женя. Она не торопясь развернула письмо – там оказались стихи. Прощальные. Они были настолько созвучны состоянию девушки, что она едва сдержала слезы. Но, когда прочитала стихи, дышать стало легче:
Хоть и долгое расставание,
Ждать меня ты не обещай.
Говорю тебе: «До свидания!»
Не хочу говорить: «Прощай!»
Расстояния, испытания,
В кру́жке медленно стынет чай…
Говорю тебе: «До свидания!»
Не хочу говорить: «Прощай!»
Незаметно для себя Надя так и заснула, сидя на стуле возле печки и сжимая в руке листок с Жениными стихами.
28
Как только рассвело, Юрка пришел покормить голубей. Свистом поднял их с насеста и внимательно стал наблюдать за полетом своих любимцев.
Неожиданно у голубятни возник Еремей с хромым корешем, внешний вид и повадки которого красноречиво говорили о роде его занятий.
– Загоняй, пацан, своих пернатых. Дело для тебя есть. – Еремей пожал Юрке руку.
– Если только недолго. Мне на завод во вторую смену.
Еремей и хромой, переглянувшись, усмехнулись. Но Юрка этого не заметил, свистом созвал птиц и запер голубятню.
29
Юля с утра пораньше забежала за Надей, и они направились в сторону швейной фабрики. Свернув в переулок у продовольственного магазина, девушки вдруг остановились пораженные: двух мужиков в телогрейках готовили, по всей видимости, к расстрелу. Приговор приводили в исполнение сотрудники НКВД. Эта сцена собрала несколько человек.
– За что их?.. – спросила Надя.
– Магазин ограбили! – ввела в курс дела баба из числа зевак. – Сторожа убили, душегубы.
Надя стояла как вкопанная и смотрела на эту сцену.
Не выдержав, Юля позвала ее:
– Пошли, опоздаем!
Надя потянулась за подругой, но напоследок оглянулась. Она услышала только одну фразу:
– По законам военного времени…
И после этих слов раздалось несколько выстрелов.
Девушки ускорили шаг.
30
Наташа Синицына, накормив детей, направилась с ними в сторону ближайшего детского сада. Поскольку уехать из Москвы не удалось, нужно было срочно искать работу, налаживать быт, устраивать куда-то ребятишек.
Она подошла к зданию с табличкой: «Ясли-сад № 14». Но калитка оказалась запертой, а дорожка к двери заметена снегом.
– Мам, всё закрыто. Никого нет. Пошли домой! – Васе совсем не хотелось снова ходить в детский сад.
– Подожди, сынок.
Наташа осмотрелась и, увидев неподалеку старушку с холщовой сумкой, бросилась к ней:
– Доброе утро! Бабушка, а что, разве сад закрыли?
– Так их куда-то в подвал перевели. Ты разве не знаешь?
– Уезжали мы…
– В соседний детсад бомба попала. Прямо днем ироды сбросили. Когда детишки там были.
Наташа охнула, прижала руку к губам.
– Теперь все сады в подвалах, оборудованных под бомбоубежища. Вот так.
И старушка продолжила свой путь.
31
Швейная фабрика была небольшой. В цеху, где работала Юля, человек двадцать женщин и девушек на ручных швейных машинках шили теплое белье для солдат. Стрекот от машинок стоял такой, что Надя поначалу не могла ничего расслышать. Подруга что-то говорила ей, а Надя смотрела на ее губы, пытаясь разобрать хоть слово.
Их столы располагались рядом. Машинки новеньким девушкам достались по остаточному принципу – самые плохонькие. Мастер этого небольшого цеха, Клавдия Петровна, строгая женщина лет сорока, вечно озабоченная, вечно уставшая, помогала Юле наладить ее машинку. Надя сама с легкостью справлялась с такой работой (она частенько шила дома, но машинка у них была хорошая, фирмы «Зингер»). Где надо – подкрутила, где-то – ослабила, капнула немного масла – и машинка, словно в знак благодарности, выдала почти идеально ровную строчку. Новенькая швея повернулась к подруге и жестом, подняв вверх большой палец, показала: отлично!
– Не отвлекайся! – раздался за спиной Нади голос Клавдии Петровны. Говорила она громко. Отчетливо. – А строчка у тебя ровная. Рука твердая.
– Это папа меня научил! – почти прокричала Надя.
– Портной?
– Он на обувной фабрике замначальника цеха был. На фронт ушел добровольцем!
– Будешь стараться – толк выйдет.
– Конечно, буду! – тряхнула волосами Надя, ободренная похвалой.
В цех вошла Вика, девушка лет восемнадцати. Она свысока посматривала на всех, считая себя писаной красавицей. Вика и одевалась лучше других, и прическу носила модную. Однако мастер не делала ей послаблений и, подойдя к ее месту, взяла в руки недошитое изделие.
– Вика, ну посмотри на свою строчку! Самой не стыдно? – Она с возмущением рассматривала Викину работу.
– Клавдия Петровна… – Вика обиженно скривила губы. – Да кто там, в окопах, будет эти строчки рассматривать? Это ж исподнее. Кальсоны…
– Кто-то тоже так считает? – Мастер обвела взглядом своих подчиненных, склонившихся над работой.
Машинки перестали стрекотать, в мастерской сразу стало тихо, девушки подняли головы.
– Ровная строчка – это гарантия того, что одежда будет иметь правильную посадку, швы не станут натирать. Надеюсь, никому не нужно объяснять, как это важно для солдат на фронте?
Вика закусила губу, начала распарывать забракованный шов. Швеи вернулись к работе. Был слышен только шум работающих машинок.
Внезапно дверь цеха распахнулась, и твердой поступью в мастерскую вошла замдиректора фабрики Ирина Игоревна, которую девушки за глаза называли Командоршей. Властная, лет пятидесяти, своими габаритами она напоминала Собакевича из поэмы Гоголя «Мертвые души».
– Здравствуйте, товарищи!
Ее командный голос легко перекрывал шум в цехе.
Девушки нестройно поздоровались. Некоторые вернулись к работе. Вновь застучали швейные машинки.
– Прошу внимания! Пришло распоряжение включить все радиоприемники!
Из коридора донеслись звуки военного марша. Мастер поспешно включила радиотарелку, висевшую на стене.
«Говорят все радиостанции Советского Союза! – Голос диктора Вадима Синявского был спокойным, тон – торжественным. – Центральная радиостанция Москвы начинает передачу с Красной площади парада частей Красной армии, посвященного 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции…»
– Парад! Седьмое ноября! – вырвался возглас у молоденькой девушки.
– На Красной площади! – подхватила ее соседка.
– Вот такое дело. С праздником вас, товарищи! – Ирина Игоревна строго посмотрела на работниц. – С очередной годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции! – И вышла из мастерской.
Девушки вскочили с мест, стали обниматься. Клавдия Петровна вытирала набежавшие на глаза слезы.
– А я еще кое-что про парад знаю. Только это секрет. – Вика сделала «страшные» глаза. – Строжайшая тайна! Но я подслушала, когда выходила попить.
– Вик, расскажи! – взмолилась молоденькая швея.
– Вика, ну пожалуйста! – подхватили другие.
Девушка вышла на середину:
– Но только, чур, об этом молчок! Некоторые подразделения из тех, что воюют под Москвой, вечером прибыли в город прямо с линии огня! Сейчас они маршируют на Красной площади!
Юля, сорвавшись с места, схватила свое пальто с открытой вешалки на стене.
– Соколова! Ты куда это направилась? – попыталась остановить ее мастер.
– А вдруг там мой брат? Женя под Москвой воюет! – Юля накинула на голову платок.
– И мой папа тоже! – Надя вскочила вслед за подругой, одеваясь на ходу.
Надя, не простившаяся с отцом, когда тот уходил на фронт, очень надеялась, что сможет увидеть его. Хотя бы издалека. Остановить ее порыв было невозможно.
Дверь за ними захлопнулась. Среди швей их поступок вызвал смятение.
– Это что такое вы тут устроили? Что за митинг? А ну марш работать! – Клавдия Петровна была настроена более чем решительно.
– А что, им можно, а нам нельзя? – возмутилась Вика.
– Никому нельзя. А их я накажу! Можете не сомневаться.
Не сразу, постепенно швеи успокоились и нехотя взялись за работу. Вика была последней, кто перестал бросать возмущенные взгляды на мастера. Девушки склонились над столами, и машинки снова застрекотали.
– Вот заполошные! Кто ж их туда пустит?.. – тихо проговорила мастер и устало опустилась на стул.
32
Парад 7 ноября 1941 года готовился в обстановке строжайшей секретности. На западе Москвы шли упорные, ожесточенные бои, немцы находились в опасной близости от столицы и могли попытаться сорвать праздничное мероприятие.
Большинство солдат и командиров до самого утра 7 ноября не знали, что им предстоит пройти по брусчатке Красной площади. Они просто ожидали очередного боевого приказа. В последний момент было перенесено и время начала парада: с привычных десяти часов утра – на два часа раньше.
6 ноября на традиционном предпраздничном заседании Московского городского совета И. В. Сталин объявил членам правительства о решении провести парад. Командирам частей, принимавших участие в параде, сообщили об этом только в 23:00 6 ноября. Огромное внимание уделялось и авиационному прикрытию парада: уже 5 ноября бомбардировщики Красной армии наносили упреждающие удары по близлежащим аэродромам, занятым немцами.
Войска проходили под музыку оркестра Московского военного округа, который возглавлял легендарный автор марша «Прощание славянки» капельмейстер Василий Иванович Агапкин. Стройными колоннами, с развернутыми знаменами шли войска, чеканя шаг. В этот день каждый боец осознавал великую ответственность и суровую торжественность парада. Для защиты от налета немецкой авиации в небе над Москвой в этот день сосредоточилось свыше пятисот истребителей.