твенный уровень. Не исключено, что его начнут целым хором разъярённых голосов обвинять со всех сторон в неуважении к чистоте родного Воронежа. Вообще подобная заваруха может раскрутиться до банального рукоприкладства.
– При-ве-тик! – вдруг густо, певуче проговорила бухгалтер Эмма, достаточно элегантно, почти эффектно соскочив с подножки заезженного донельзя, то есть «убитого» междугороднего автобуса с растрескавшимся лобовым стеклом. Казалось, это некий паук-крестоносец завесил его густыми кольцами своей хитроумной ловчей сети, похожей на сложную геометрическую загадку. И он, Кирилл, сейчас в эти тенета прямиком и угодит.
Благодаря винтообразной худобе, Эмма успешно исполнила почти хореографический прыжок с подножки калеки-автобуса. Кстати, он выдал ещё не до конца угасшую её восторженную девичью мечту о балетных подмостках.
Сама по себе каждая вещь и велика и мала (Анаксагор из Клазомен).
Кирилл напряжённо смотрел на красиво приближавшуюся и аккуратно элегантную во всяком своём движении бухгалтера Эмму. Её высокие каблуки, напоминающие изяществом ножки высоких фужеров, игриво-ритмично и словно бы с хрустальным звуком пританцовывали классическую мелодию «пятка- носок», «пятка-носок»… При этом она почему-то судорожно оглядывалась по сторонам.
Кирилл поморщился.
Он понятия не имел, что сейчас следовало сказать или сделать. И это при всём при том, что заранее составленный примерный план их встречи у Кирилла имелся. Он ещё вчера его раздражённо начертал, засидевшись допоздна. Тем не менее предполагаемые пункты этого мероприятия не только не отличались оригинальностью, но, напротив, были вызывающе вторичны: встреча, цветы, кафе или кинотеатр, прогулка по проспекту Революции, отъезд. Так что буквально за несколько минут до встречи Кирилл в дополнение к цветам купил в буфете на автостанции на вынос горячую жирно-душистую колбасную пиццу и горячий «мокко» со взбитыми сливками в коричневых пластиковых стаканчиках, – некий новомодный символ того, что ты молод, раскрепощён и активен, а также занят работой по горло и перед тобой распахнуты все светлые пути-дороги в будущее.
Как бы там ни было, у Эммы с первой минуты встречи проявились какие-то странные двигательные приступы: она то судорожно оглядывалась по сторонам, то моментами чуть ли не отчаянно цепенела или, как показалось Кириллу, едва сдержалась, чтобы, ни мало ни много, не присесть на корточки.
– Вы от кого-то прячетесь?.. – с нарастающей неприязнью сдавленно осведомился Кирилл и в свою очередь тоже машинально зыркнул вскользь по окружающему их пейзажу городской автостанции, которую явно ремонтировали последний раз ещё во времена СССР, скажем, при Леониде Ильиче Брежневе.
– От мужа… – нервозно прошептала Эмма.
– Вау… – глухо хихикнул Кирилл.
– Я вам всё сейчас объясню… – взволнованно сказала Эмма, продолжая рывками оглядываться. – Только прежде возьмите меня под руку и поцелуйте хотя бы в щёку.
– Боюсь, у меня не получится… – выдохнул Кирилл.
– Вы никогда не целовались?.. – почти нежно хихикнула Эмма.
– В таких обстоятельствах – да, не доводилось. Чтобы на автовокзале с незнакомой женщиной, которую по пятам преследует муж.
Она с какой-то потаённой, нарастающей чувственностью взволнованно вздохнула.
– Поцелуйте меня… – глухо вырвалось у Эммы. Чуть ли не с лёгким всхрапом.
Кирилл резко оглянулся налево, ещё резче – направо.
Всё та же кипучая вокзальная бестолковщина…
– Я вам заплачу… – вдруг отчётливо, почти уже весело проговорила Эмма.
– Что за хрень?! – чётко, веско отозвался Кирилл.
Эмма наклонилась к нему, и он словно бы вошёл в плотные слои её личностной атмосферы: нутряной, телесной, парфюмерной и ещё Бог знает какой. Требуемый поцелуй стал почти неизбежностью.
Эмма сама нечаянно предотвратила его.
– Я прошу вас… Вы что, облезете? Я такая некрасивая? Не поверю! А моему Толику это очень-очень надо. Ему время от времени необходимо видеть, как я целуюсь с другими мужчинами… Иначе у него всё из рук начинает валиться!
– Может быть ему к психиатру обратиться?.. – строго усмехнулся Кирилл.
– Он в десять раз здоровее вас! Из него жизнелюбие так и фонтанирует! – гордо вскрикнула Эмма. – А сейчас он так страдает, пока я тут вас уламываю! Он ждёт и очень волнуется. Мне его так жаль. Целуйте же! Не мучайте его!
– Мне весьма жаль вашего…
– Толика.
– Да, Толика. И вас немного. А себя я просто ненавижу-у-у… – густо, затяжно, как на флюорографической процедуре, вдохнул Кирилл.
Он брезгливо чмокнул Эмму в слащаво-пахучую прослойку тонального крема и ушёл, словно в никуда.
«А если она это всё понапридумала из робости?.. Если у неё такая манера знакомиться? С пунктиком?» – вдруг почти виновато подумал Кирилл и озадаченно обернулся.
Эмма нежно плакала, виновато обняв невысокого, но с виду очень шустрого молодого человека в камуфляжной куртке с надписью на спине «Охранное предприятие Вепрь».
Кирилл глуповато усмехнулся, как водитель, которого неожиданно тормознули явно подвыпившие сотрудники ГИБДД, но тотчас почему-то взяли под козырёк и отпустили с невнятными извинениями: «Проезжайте, гражданин, проезжайте! Счастливого пути».
И что-то как нашло на Кирилла. Он вдруг почувствовал, что отныне не может и часа обойтись без сайта с брачными объявлениями. Он как подсел на них. Как почувствовав это, его электронная почта теперь как бочка сельдями забита предложениями идти с ним под венец. Он бегло просматривал эти послания, словно искал именно своё, именно ему адресованное, настоящее. Так длилось, пока Кирилл машинально не обратил внимание на некую Ефросинию. Вернее, на её стиль интернетовского общения: она им резко выделялась среди остальных эротически безбашенных соискательниц своей загадочной смиренностью и в то же время деятельным упорством. Само собой, она тоже не преминула продемонстрировать Кириллу своё почти красивое неформатное лицо, чем-то напомнившее ему лик Февронии с родительской иконы средневековых святых князя и княгини Муромских: узкое худощавое лицо с аккуратным подбородком, напряжённые маленькие бледные губы, и очень идущий ей римский нос с выпуклой спинкой, выдающий женщину умную и независимую.
День ото дня Ефросинья методично делилась с Кириллом своими радостными открытиями в области древнегреческой философии. Сейчас она была в стадии восторженного постижения идей Анаксагора из Клазомен. Но не забывала эта нетрадиционно красивая девушка и ранее усвоенные изящные подробности из учений Эпикура, Спинозы и Канта, особенно по части его двух самых волнующих антиномий относительно случайности существования Вселенной и непознаваемой сложности самых простых истин и явлений.
Поначалу Кирилл достаточно сдержанно, почти сурово, менторски отвечал такой разумной и интеллектуально-вдохновенной Ефросинье, но день за днём так вдруг увлёкся их перепиской, так вдруг воспрянул, что стал чуть ли не на цыпочках бережно походить к компьютеру, чтобы ответить ей или чем-то новеньким поделиться.
Одним словом, раззадорился человек. Особенно вдохновенно схлестнулись они с Ефросиньей по части крушения философии Анаксогора на почве утверждения, что Солнце не есть Бог, как всеми древними греками тогда было признано, а по сути своей обыкновенная «огненная масса или, точнее, огненный жернов». В итоге за такие безбожные рассуждения «нечестивец и вольнодумец» Анаксагор в 428 году до нашей эры был на раз-два приговорён афинянами к смертной казни. По обвинению то ли Клеона, вождя демократов, которые по тогдашнему обозначались словом «демагоги», то ли Фукидида, вождя аристократической партии. Ефросинья где-то изыскала, будто в итоге Перикл, первый стратег и правитель Афин, так-таки заступился за своего друга и бывшего учителя.
В общем, у Кирилла с Ефросиньей настоящее пламя возгорелось как из искры на почве этой солнечно-уголовной темы.
И он назначил ей встречу. Именно встречу, а не свидание.
Встреча была назначена в безымянном скверике возле дома-музея поэта Ивана Саввича Никитина: место достаточно укромное для города-миллионника, в котором в определённые дни сходились торговцы старыми книгами, похожие в своей настырной пристрастности к такому странному делу в стране, практически переставшей читать, на секту неких таинственных заговорщиков. В любом случае, наплыва покупателей здесь не обнаруживалось. Чаще всего воронежцы наведывались в скверик к этим угрюмым и молчаливым книжникам с каким-то интеллектуально-ностальгическим томлением, желая окунуться в атмосферу книг, которые они когда-то так любили читать в эсэсэровском детстве.
Как особая здешняя достопримечательность, был известен среди них некий продавец лет шестидесяти, Коля, одетый как бомж, живущий возле помойки элитного дома. То есть одетого в весьма благородный прикид, но явно с чужого плеча. То весной или осенью кожаный американский плащ до щиколоток, то зимой матёрая увесистая дублёнка, в которой можно спрятать три таких дробных букиниста. Иногда на Коле можно было даже заметить некоторые пусть и весьма благородные вещицы и аксессуары, но очень даже женской направленности, хотя и без претензий на тот же трансвестизм с фетишистской подоплёкой. Одним словом, то Коля придёт с медово-янтарными бусами на груди, то с дамской моднючей сумочкой или напялит шляпку-клош, то бишь «колокол», из бардового фетра с черной розой, нависавшую ему по самые глаза – из реестра вернувшейся через сто лет моды двадцатых прошлого века.
Однако истинная особенность шестидесятилетнего Коли не в том являлась. Была она против уровня таких его способов самовыражения на порядок выше и поднималась чуть ли не до социальных высот, однако всё же благородно-тонко удерживаясь от болезненной язвы диссидентства.
Одним словом, если некий странствующий покупатель на этих завораживающих развалах Колю только словом одним единственным «зацепит», так тот ему тут же с лихорадочной торопливостью, почти отчаянно, но не без возвышенного романтизма возьмёт да и признается, что он самый что ни на есть тайный родной брат Владимира Путина. Некоторые воронежцы именно из-за него сюда нет-нет да и заворачивают, притянутые этой заковыристой провинциальной тайной, а там, за разговором с близким родственником президента страны, смотришь и прикупят себе у него какую-нибудь книжицу с вывертом – то ли томик «Античной философии» Асмуса, то ли Макиавелли «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» или те же «Опыты» Монтеня. Как-то неловко будет уйти, ничем не отоварясь у Коли. А завелись такие самодеятельные и не очень как-то опрятные букинисты в Воронеже более чем давно. По крайней мере, посещать их развалы наладился Кирилл ещё подростком. Но задолго до того они загадочно, почти криминально назывались «чёрным» рынком и располагались в лесном пригороде. И его тогдашние посетители почему-то невольно чувствовали себя чуть ли не тайными борцами с коммунистическим режимом или, более того, заговорщиками сродни народовольцам-бомбистам, только функции взрывных снарядов играли недоступные советским читающим массам в книжных магазинах произведения Дюма-папы, Джеймс Джойса, Станислава Лема, Марселя Пруста, Джона Апдайка, Альбера Камю и иже с ними. Потом эти развалы зачитанных книг, одинаково пахнущих ст