арыми мрачными «сталинками» и «хрущёвками», не помнящими ремонта, а то и обычного дежурного мытья полов, по мере так называемой демократизации нашей страны, перебрались на центральные воронежские улицы, странствуя по ним год от года, пока не осели на перекрёстке улиц Карла Маркса и Никитинской, напротив лютеранской кирхи.
В свой сюда недавний заход, днями буквально, Кирилл приобрёл у «брата» Владимира Владимировича неувядающую крутизну двадцатилетней давности – книгу Эриха Гамма «Приёмы объектно-ориентированного проектирования. Паттерны проектирования».
В назначенный час утончённая, робкая и романтичная Ефросинья отчаянно ступила в это особое логово букинистов, похожее на мрачное капище книжных идолов. Она словно сошла в Книжный ад, по дороге в который роль Верлигия явно предназначалась Кириллу.
В любом случае, эта их здешняя встреча была одним из самых энигматичных свиданий в мире. Почти мистическим, почти сакральным.
Ефросинья пришла на свидание – рыдая, взахлёб. Она принесла свои яркие и чуть ли не звонкие девичьи слёзы в это паранормальное место, где не исключены в полнолуние огненные костровые жертвоприношения более не пользующихся спросом произведений. Она плакала на ходу, что придавало её слезам особо волнующий вид. Это были быстротекущие, мечущиеся слёзы. Они пропитали всё лицо Ефросиньи и, более того, стеклянными золотистыми искрами разлетались во все стороны, отсвечивая зыбкое осеннее сияние взвихренного ливня обильных листьев, – янтарно-кленовых и кофейно-каштановых.
– Займите мне двенадцать тысяч! Немедленно! Только не спрашивайте, зачем! – громко и как-то бесстыже отважно, скорострельно выпалила Ефросинья и наскоком обняла Кирилла, больно ткнувшись подбородком ему в грудь. – Иначе я никогда не выйду за вас замуж!
«Разум же беспределен и самодержавен и не смешан ни с одной вещью, но один он существует сам по себе» Анаксагор из Клазомен.
– А я разве звал Вас? – вздохнул Кирилл.
– Оставьте это мне… – как-то очень современно, всем лицом и словно даже плечами усмехнулась Ефросинья. – Так что насчёт бабла?
– У меня случайно как раз есть с собой такая сумма…– напряжённо вздохнул Кирилл. – Так и возьмите! Вот, пожалуйста! То-то и всего… Зачем так пугать народ своими безутешными рыданиями. Народу и без того живётся невесело.
Ефросинья тихо, невнятно, как бы неким нутряным и вовсе не своим, даже вовсе нечеловеческим голосом вздохнула.
Кирилл неловко, оскользнувшись, подал ей деньги, сжимая их в комок обеими руками, – всё, что в эту минуту нашлось в его карманах благодаря лихорадочному, горячечному сыску.
Он даже запыхался через такой неожиданный срочный поиск денег. Болезненный холодный пот объявился на его лице, как предутренняя роса, выстилающая пойменный луг.
– Считать будете?! – нервно-строго хмыкнул Кирилл.
– И не подумаю… – побледнела Ефросинья.
– Тогда – я сам. Деньги счёт любят…
Вышло одиннадцать тысяч с хвостиком.
– Я могу снять с карточки! – заполошно вскрикнул Кирилл.
– Обойдусь… – поморщилась Ефросинья.
Он, как отгоняют от лица назойливого азартного комара, точно таким же порывистым взмахом ладони с облегчением согнал с лица самую настоящую болезненную судорогу.
– Почему вы не спрашиваете, когда я их вам отдам?! – напряжённо, чуть ли не язвительно вскрикнула Ефросинья.
– Потому что я женщинам деньги в долг не даю…
– Вы потомок рыцарей Круглого стола? Или даже сам король Артур из Камелота?
– Не уверен.
– Пока-пока-пока… – дёрнулась Ефросинья. – Возможно, я всё-таки их вам верну. А более возможно, что нет…
Последнюю фразу она убыстрённо проговорила уже из вдруг подскочившей к ним на раз-два изъеденной ржавью вазовской «пятёрки» без одной двери – некий вариант провинциального андеграунда. Кто был за рулём такого раритета, Кирилл не разглядел благодаря живописной грязи автомобильных стёкол.
Странно, как Ефросинья смогла поместиться в салоне этого разваливающего на глазах автомобиля, в котором во всяких положениях, включая «вверх ногами», набились некие молодые люди явно студенческого происхождения: только от обучающихся могли исходит одновременно ароматы пива и горячего шоколада.
– Садись с нами, дедок!.. – сдавленно прорычала одна из тамошних салонных девушек с мощными губами, похожими на большую ярко сияющую кровавую розу.
– Передавай привет Анаксагору… – тупо улыбнулся Кирилл.
У него почему-то внезапно заныли все зубы: и верхние, и нижние, и даже те, с которыми он давно расстался по самым разным причинам.
Неделю Кирилл ходил с таким серым и гнусным выражением на лице, какое, извините, присуще разве что человеку с регулярными приступами острой диареи.
Днями достаточно поздно, в районе полуночи, вдруг раздался непредсказуемый, выскочивший, как чёрт из табакерки, телефонный звонок. Кирилл схватил трубку и тотчас с силой опустил обратно. Словно мстительно придавил всякую попытку нарушить его болезненное самолюбование своим идиотским положением.
Через минуту-другую телефонный звонок самоуверенно-дерзко повторился.
Кирилл как будто ждал этого. Он трижды выдохнул и взял трубку без каких-либо там выкрутасов:
– Ефросинья?!
И был на то ответ, произнесённый достаточно жизнерадостно, достаточно вдохновенно и как-то так ко всему потаённо многообещающе, то есть достаточно чувственно:
– Всего-навсего Валя…
– Валя?..
«Служба интимных услуг по телефону», – обречённо отреагировал Кирилл. В командировках такое с ним случалось не единожды: не успеешь заселиться, а девочки уже предлагают себя.
Тем не менее словно какой-то слепой зверёныш, настырно обитавший в формирующихся духовных глубинах Кирилла, вдруг озорно дёрнулся в нём, учуяв нечто ему вовсе не безразличное, насторожился радостно, притом шаловливо, но достаточно грубо царапнув по живому когтистыми, мышиными лапками , и ушки счастливо навострил.
– Имейте совесть… Вы на часы смотрели? – тупо проговорил Кирилл.
– Вы сейчас стоите? – словно растекающимся, плывущим голосом поинтересовалась «Валя».
– Да, стою. И что?.. – Кирилл с напрягом машинально приподнялся на цыпочках.
– Так вот прилягте… – аккуратно шепнула Валя, и в трубке реально послышался как будто шёлковый звук медленно раскидывающегося на уютной постели её ловкого тела. Словно раскрылся некий сокровенный тропический цветок достаточно внушительных размеров. – Я буду читать вам рубаи Омара Хайяма… Вы знакомы с его творчеством?
Кирилл болезненно напрягся.
– Знаете, куда я вас сейчас пошлю с вашим омаром! – вдруг нарастающе взрыкнул он, точно обретая голос после многих лет болезненного молчания. Вернее, после немой бесконечности времени.
Увы, не много дней нам здесь побыть дано,
Прожить их без любви и без вина – грешно.
Не стоит размышлять, мир этот – стар иль молод:
Коль суждено уйти – не всё ли нам равно?
– Вам это понравилось?.. – вздох Вали был словно исполнен на той самой флейте Любви, или пимак, которая как никакой другой инструмент позволяет душевно передать настроение.
Кирилл настороженно уловил в себе начатки зыбкого интереса ко всему сейчас происходящему.
– Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена.
Можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница.
Но нельзя соблазнить мужчину,
У которого есть любимая женщина.
Через некоторое время, вовсе не продолжительное, стало понятно, что Омар Хайям написал достаточное количество рубаи, чтобы Валентина могла ночь за ночью читать их Кириллу своим особым флейтовым голосом. Их даже хватило, чтобы он, в конце концов, в прямом смысле слова подсел на эти самые рубаи. А видел ли кто-нибудь человека, способного оставаться к ним равнодушным? По крайней мере, это стало для него самой настоящей мистической традицией: полночь и Омар Хайям. Традицией, которая материализовывалась в одно и то же время. Минута в минуту.
– Нет другого рая,
Кроме рая – жить.
Так умейте, люди,
Этот рай любить!
Однажды по неизвестной причине, в которой, кстати, Валентина так и не призналась, она почти на час задержалась с чтением Омара Хайяма, и Кирилл по-настоящему остро ощутил их всё возрастающую потребность для себя. Но ещё более день ото дня его доставало желание определённо выяснить, кто такая эта женщина и зачем она настойчиво, старательно и аккуратно ткёт из рубаи орнаменты загадочного голографического персидского ковра.
Он не раз задавал ей вопросы о её настоящем имени, возрасте и прочем, что может как-то интересовать нормального молодого мужчину в женщине. Хотя пару раз Кирилл пусть и бережно, но, тем не менее, с эдакой глухой нервозной аккуратностью предпринимал попытки наверняка выяснить именно пол автора звонков на тему «рубаи от Хайяма». Несколько сомневался в реальности всего этого. То есть его случай был, как ни суди, совершенно особенный. Ни от кого и никогда Кирилл не слышал о подобных ночных поэтических закидонах. Так что это действо вполне подходило под разряд некоего забавного розыгрыша. Чтобы потом, как говорится, вместе с подружками от души «поржать» под пиво с солёными кальмарами.
Он на прошлой неделе чуть ли не самый настоящий следственный эксперимент устроил этой будто бы Валентине с разными хитрыми вопросами, вдруг эдак болезненно, обострённо заподозрив в авторе омаровой эпопеи своего прикольно перевоплотившегося друга Володьку Шамарина, последнее время уже несколько подуставшего от безоблачности своей счастливой семейной жизни с прекрасной «селянкой», непонятно каким образом основательно и безоглядно втюрившуюся в его сытую, щекастую физиономию с редкими рыженькими усиками. Не исключено, что это они даже вдвоём на пару организовали такой доморощенный выпендрёж.
Как бы там ни было, в этом тишайшем, почти на уровне чувственного сладкоголосья Валентины Кирилл всё чаще стал настораживающе замечать некие отдельные срывы на явные мужские интонации. Хотя, судя по наполненной, ёмкой густоте её голоса, такие подозрения можно было истолковать проще: сокровенным знакомством Валентины с сигаретами, не обязательно даже дамскими, и достаточно крепким девятнадцатиградусным белым крымским хересом, – ценителям и знатокам Хайяма просто неприлично вести здоровый образ жизни.