– Если все сложится нормально, то да… – был мой уклончивый ответ.
– Как хорошо! – вдохновенно обрадовалась она, показав мне все свои красивые ядрёные зубы, слегка задетые табачным и кофейным налётом. – Наконец настоящий интеллигент будет с нами работать!
Мне ничего не оставалось, как реально смутиться.
– С какой стати вы составили обо мне такое лестное мнение?
– По тому, как дверь открыли. По тому, как вокруг посмотрели. Из вас интеллигентность просто прёт. А голос какой! Обалдеть. Кстати, вы любите читать философские произведения?! – вдруг порывисто проговорила она и, не дожидаясь моего ответа, сокровенно призналась: – Я очень люблю Канта, Ницше, Ильина и этого, как его, Гегеля. А вот Монтеня не читала, но очень хочу! Его «Опыты». Только никак не могу их найти. А в библиотеку записываться нежелательно. Возраст не тот. Не студенческий. Да и люблю читать только лёжа, с кофе, чтобы настольная лампа горела. У вас, случайно, что-нибудь Монтеня есть?
– Случайно есть. Именно ваши «Опыты». Если примут на работу – завтра принесу.
– Ой, как жаль! Завтра я выходная…
– Полежат…
– А я тут рядом живу! Забегу. Дома все равно одной скучно.
– Луиза, не пыли… – с ленцой усмехнулся сквозь густые грязно-серые усы некто вальяжно-полный в фирменном зимнем комбинезоне автозаправщика и валенках-раструбах. Почти космонавт в скафандре перед выходом с МКС в открытый Космос. Через полчаса он станет моим наставником и напарником.
– Что, Андрюша?! – дёрнулась Луиза, вытянув красивую шейку.
– Раз человек пришёл сюда вместе с нами за гроши травиться парами бензина, выходит, он такой же жлоб, как я и ты. Как все мы тут… – Он медленно подал мне маленькую, аккуратную руку. – Здорово, интеллигенция. Андрей Арнольдович Медведев.
Я не успел ответно назваться (Афанасьев, мол, Сергей Владимирович) как Луиза виновато и чрезмерно оглушительно вскрикнула:
– Наш Андрюша, между прочим, кандидат наук! Папа у него – академик! Они беженцы из Казахстана!
В это время из своего кабинета с солдатской алюминиевой миской уже почти «умятого» кроваво-красного борща, щедро заправленного по особому рецепту толчёным старым салом-«желтяком» с чесноком, бдительно вышел управляющий АЗС, отставной гвардии майор Коржаков:
– Луиза! Не ори, дура.
Он вгляделся в меня, наклонив голову:
– Вы – Афанасьев?
– Так точно, – по-солдатски ответил я, услышав командирские интонации бывалого кадрового офицера.
– Сейчас мне звонил наш генеральный. Вопрос по вам решён положительно. На самом высшем уровне. Будем оформляться? Стоп. Запойно не пьёте?
– Пока нет, – не нашёл я сказать ничего лучшего.
– Отлично! – облегчённо вздохнул Коржаков.
Когда я отправился в бытовку переодеваться, кандидат биологических наук, потянувшись, как тюлень на лёжке, откровенно высказался мне вслед:
– С нами шеф на «ты» да матом, а перед этим что-то задёргался… Форму ему новенькую выдал, с иголочки. Видела?
Он высморкался и было хотел лениво погладить уборщицу по красивой, курносой выпуклости внизу спины.
– Не смей! – строго, но как бы даже несколько виновато сказала Луиза.
– А ты не вешайся на него с разбегу… – вяло поморщился Медведев. – Ему уже скоро доложат, что твоя мать была известной на весь район шлюхой, что ты пошла по её стопам, пила до одури, а недавно как умом тронулась: Монтеня теперь тебе подавай. Ницше она у нас читает на ночь с французской настольной лампой! Хоть название книги помнишь?
– Да, Андрюша, – тихо сказала Луиза. – Но произносить мне его боязно. Я все-таки крещёная… «Смерть богов»…
– Круто. Ладно, пойдём, что ли, перепихнёмся? У меня двадцатиминутный перерыв. Водочки налью.
– Ты же знаешь, что я давно не пью… От одного слова «водка» меня мутит… – судорожно поморщилась Луиза и натруженно поволокла дальше переполненный мусором трупный мешок.
3
Мой первый трудовой день оказался во всех отношениях особенным. Во-первых, Крещение Господне, во-вторых, – на дворе минус 29. В-третьих, я познакомился с уборщицей, мечтающей прочитать «Опыты» Монтеня, а моим напарником стал кандидат биологических наук, который в советской Алма-Ате до бегства в Россию специализировался на изучении белого пустынного саксаула, а его ныне покойный отец-академик – чёрного. Не знаю, насколько они продвинулись в своих научно-биологических изысканиях, но по жизни, как позже выяснилось, Андрей Арнольдович не мог отличить даже галку от вороны. Как бы там ни было, но после налаженной, перспективной жизни в Алма-Ате, он в Воронеже так и не поднялся выше автозаправщика. Ещё и прирабатывал на полставки садовником в морге, чтобы жена из дома не выгнала. Там в его задачу входило поливать и подстригать декоративные розы, которые огненно-ало окантовывали смертные пути-дорожки в этом особом заведении. В общем, наши девушки-операторы никогда не уходили с работы без нежного букета. Иногда, по случаю, не брезговал розами из морга и сам Коржаков. Но, беря их, мудро морщился: «Смертушкой, кажется, не пахнут. Лады, сойдут».
Январская смена на АЗС – такое не забывается. Напористая, наглая метель. Снежные галактики вихрем носятся вокруг нас. Мороз высокого напряжения – ты физически чувствуешь, как внутри тебя в каждом сосуде и костях медленно, но неотвратимо идёт процесс кристаллизации всех форм жидкости. Плюс жёсткая, вёрткая позёмка как бы демонстрирует в бытовой реальности квантовый эффект сверхтекучести. Она с лёгкостью безматериальной сущности проникает везде и всюду. Наши куртки, валенки, железная бытовка, в которой на глазах растут свежие затулины, не обращая никакого внимания на жалкие попытки европейского калорифера перемочь нашу зимушку.
Мы с Андреем Арнольдовичем усердно работаем лопатами, ожидая из растанцевавшегося буранного кавардака очередной самодвижущийся сугроб. В короткие минуты передышки Медведев глухо, невнятно, точно борясь с желанием впасть в спячку, объясняет мне секреты заправочного пистолета, особенности капризов крышек бензобака и приметы хамоватых водил. Людей этой породы, лениво учит он меня, особенно раздражает, если бензин при заправке попадёт на роскошную гладь их автомобилей.
Однако самыми-самыми принципами, которые мне предстояло усвоить в работе как «Отче наш», было так называемое «Фирменное приветствие и напутствие клиенту». Его текст разрабатывали на самом верху совместно с какими-то выдающимися столичными психологами, и отступление от него хотя бы в одном слове или его безрадостное произнесение наказывалось большим штрафом. Для контроля над нашей исполнительностью, кругом стояли камеры и записывающие устройства.
Вот содержание этой священной мантры в исполнении знатока белого саксаула:
– Когда водитель выходит из машины, ты обязан громко, счастливо произнести: «Здравствуйте! Благодарим Вас за выбор нашей компании! Номер колонки такой-то!» Когда он вернётся, его следует душевно напутствовать: «Счастливого пути! Приезжайте к нам ещё!» Если водила шустрый и отъехал, пока ты не успел рот открыть, эти слова полагается озвучить ему вслед для контрольной записи, потом поступающей на прослушку в соответствующую службу центрального офиса.
В эту долгую ночь, после которой моя кровь приобрела все полезные свойства талой воды, Андрюша научил меня многому. Как-никак у него был солидный академический опыт преподавания в высшей школе. Копилку моих знаний, во-первых, пополнили сведения о расположении видеокамер, чтобы я, к примеру, имел возможность безнаказанно покурить или пронести ведро с левым бензином для полуночных нариков (уже полтешок к зарплате). Во-вторых, так как спать ночью нам возбранялось, а чаёвничать – нет, я получил практический совет, как дремать за столом, обманно поставив перед собой бокал с чаем.
В третьем часу ночи из метели возникла Луиза. В первое мгновение мне показалось, что она не одна. Такой эффект создал взвихренный снег, который словно сделал с неё слепок и озорно заставил его танцевать по насту в зыбком человеческом облике. В её явлении было нечто магическое и очаровательное – Луиза вдохновенно улыбалась, как человек, которому открылся, наконец, смысл жизни.
– Ребята, я принесла вам горячие пирожки и свой фирменный кофе!
Мой наставник лениво вздохнул:
– До сих пор такое адресное милосердие за тобой не водилось.
Прокряхтев ещё что-то невнятное, он ушёл спать, даже не заглянув в сумку Луизы. Ушёл вразвалочку, неторопливо, с головы до ног исполненный особого академического достоинства.
Даже на морозе пирожки Луизы трогательно пахли рукотворной домашней снедью, словно олицетворяя утраченный мной семейный уют. Я внимательно всмотрелся в её лицо. И сейчас оно вдруг показалось мне достаточно нежным.
– С чем пирожки, Красная Шапочка?
– С ливером.
– Честное слово, это самые мои любимые.
– А я могу тебе понравиться?.. – тихо, точно от самой себя таясь, проговорила Луиза.
– Жизнь сложнее всяких схем… – улыбнулся я. Достаточно невесело и даже несколько туповато.
– Пирожки наворачивай, остынут! – прощаясь, грустно наказала Луиза.
И вдруг резко остановилась на грани исчезновения в искривлённом пространстве метели. Точно какая-то боль внезапно тормознула её:
– А вообще я во всем за справедливость! Чтобы никто никого не унижал. Но нас сделали бессловесными рабами. Ладно, про Монтеня не забудь!
Вместо полагающихся двух часов сна, мой строгий наставник мстительно проспал до утра. Мне это не понравилось, но вида я не подал.
4
Моя следующая ночная смена началась романтично. С поцелуя Луизы – я не забыл «Опыты» Монтеня. И хотя меня поцеловали в щеку, но достаточно плотно и… почти возле губ. Не знаю, что мне помешало, но был миг, когда я вдруг почувствовал лукавое желание чуть-чуть повернуть лицо и вдохновенно перевести благодарственный поцелуй Луизы в более серьёзную плоскость. Хотя его даже в этом виде нельзя было однозначно рассматривать лишь как выражение признательности с её стороны. Скорее всего, Луиза как бы попыталась через свой поцелуй типа «чмоки-чмоки» понять в себе что-то новое, серьёзное и, возможно, уже смутно тревожащее её. Не знаю зачем, только потом она ещё приложила к губам глянцевую обложку «Опытов», насыщенную бытовыми премудростями Мишеля Экем де Монтеня пятисотлетней давности. О нем принято писать как о человеке, книги которого «ярко отразили гуманистические идеалы и вольнолюбивые идеи передовой культуры французского Возрождения». Только что мог он сказать живущей в доме под с