нос возле морга и туберкулёзного диспансера уборщице окраинной бензоколонки эпохи черт знает как далёкого от него долбаного XXI века? И все же, все же… Быть сему. Их долгожданная встреча наконец состоялась.
«Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам», – возможно именно с этой фразы Луизе стоило начать знакомство с господином Монтенем.
В полутьме заледеневшей бытовки на домашнем коврике, некогда меховом, а нынче откровенно лысом, не спеша переодевался наш бригадир Володька. При деловом контакте – Бугор, за глаза – Клоун. Он ещё когда-то давно выступал в местном цирке, только был акробатом. Пока его не заворожил богемный алкоголизм. Из «культуры» он был вычеркнут после того, как побил директора цирка, отказавшегося оплатить Володьке выступление в пьяном виде. Очевидцы утверждали, что оно было лучшим, самым радостно-рисковым в репертуаре Клоуна. Он в том номере ярко превзошёл себя. Такого динамичного владения телом и таких изысканных, смелых сальто, перекатов и пируэтов под куполом этого цирка не видели отродясь. Говорят, директор, сам бывший акробат, второразрядный эквилибрист с першами, попросту жердями, несносно позавидовал сумасшедшим аплодисментам в адрес своего хмельного коллеги.
Ныне Бугор-Клоун – здешняя легенда. Все его любят. Работа в руках у Володьки горит. Устроившись на АЗС, он первым делом выбросил из вагончика гнилую мебель, принёс коврики, плакаты повесил с Михайловым и Аллегровой, чашки сервизные позолочёные выставил, пусть и со сколами, постелил красивую клеёнку с древнеегипетским орнаментом. Ещё до цирка работал он на Байконуре электриком, потом на вышке в Тюмени. Оттуда большие бабки пересылал сестре в Воронеж… У Володи золотые зубы, печатка золотая. Одет по моде городского фраера шестидесятых прошлого века. Озорной, самолюбивый человек, но как все мы тут – прибитый жизнью. Все его нефтяные деньги сестрица профуговала на мужиков из породы «погань захребетная». Других её тело не заводило. Теперь уже лет пятнадцать брат и сестра не общаются. Вот такой он, Клоун.
Никому не ведома истинная природа русского прозвища. Порой оно блистает, порой настораживает, а то и некий высший приговор своему носителю выносит. В любом случае всякое прозвание поучительней, по сути реальней, нежели имя, которое навскидку сочиняют родители младенцу. Бывает, что иной человек за всю свою богатую, многоступенчатую жизнь в зависимости от направления ее извилистого русла да силы течения этих прозвищ несколько поменяет. С первых дней на АЗС мой нынешний наставник, как проговорился про селекцию и генетику белого саксаула, так и стал Ботаником. Как ни отбрыкивался, как физиономию ни кривил. А несколько позже его ещё и в Садовники возвели – так аукнулись Андрюше розы областного морга. В нищие 90-е ему было присвоено звание Самогонщика: загибаясь от бедности после бегства из Казахстана, он худо-бедно выжил на сбыте собственного рецепта славной самогонки. Потом же он ещё и Кролик, ибо одно время разводил это зверье усердно, но безуспешно. Передохли как один. Так что его жена осталась без обещанной кроличьей шубы, и после этого они начали спать в разных комнатах. Ко всему водилось за ним ещё одно, не совсем забытое погоняло – Окорочок. Было, да, коптил, сбывал по магазинам, соседям, пока напарник его не надул и не оставил без гроша.
Переодевшись, Бугор разрешил себе вдохновенно выпить на дорожку. Откашлялся, нежно взял «гранчак». Увидев меня, дерзко улыбнулся: его редкие зубы породисто, самостийно замерцали золотым напылением.
– Ты мешаешь мне переодеваться… – изысканно-нагло проговорил Клоун. – Выйдешь сам или мне тебя выставить голяком на мороз?
Некогда в годы оные на шинном заводе, в эпоху развитого социализма, я впервые ощутил на себе такое истинно-пролетарское чувство, как «классовая ненависть». Меня тогда из здешней многотиражной газеты привела в сборочный цех необходимость зарабатывать на хлеб с маслом для беременной Марины. А добиться этого, не выезжая из Воронежа на лесоповал в Сибирь или Дальневосточную путину, можно было лишь здесь. Большие деньги, офигенные рублей 500–800, в те брежневские годы получали у нас только исчерневшие от сажи сборщики шинного завода. Мне едва удалось, через партком, протиснуться в плотно сплочённые ряды пролетариата – тогда человеку, получившему высшее образование, обратного пути к станку или сохе не было.
Однако я скоро заметил, что в бригаде меня, мягко говоря, обходят стороной. Я везде напряжённо чувствовал себя чужаком. Хотя в первый же день, как полагалось, накрыл народу «поляну». В темных от сажи кустах, на пустыре неподалеку от завода, моей бригаде были щедро выставлены с последних денег коньяк «Плиска» болгарский, тонкогорлая водка «Столичная», колбаса «Краковская» душистая с отменным жирком, сочный окорок «Воронежский» и салат «Оливье» от Марины, с её секретным добавлением в общий рецепт жареных грибов и популярной в те годы сельди «иваси». Может быть, я с коньяком перегнул? Его тогда в магазинах отродясь не было. Да и пили коньяк ребята неохотно, усмехаясь. Когда их повело, первым (правда, и последним) обозначил своё настоящее отношение ко мне сборщик по прозвищу… Волчара – невысокий, скуластый крепыш, с волосами агрессивно-рыжего цвета.
Я попросил у него прикурить.
– Жалко мне тебя, фраерок! – туго улыбнулся Волчара на блатарский манер. – Учился, учился, да к нам и скатился… Мамка таланта не дала?
Сборщики активно безмолвствовали.
Я рос не в инкубаторе. О какой-то там аффилиации ведать не ведал. Самодостаточности во мне было с избытком. В общем, я уложил Волчару подсечкой на пол и безжалостно выполнил удущающий захват. Правда, вполсилы. Тем не менее, он серьёзно испугался, увидев на мгновение над собой вместо закопчённого сажей неба ярко-серебристую бесконечность, огненный блеск которой обычно предшествует обмороку.
– Самбо?.. – с уважением прохрипел Волчара, как бы спасая своё renommee.
– Боевое… – уточнил я.
– Я заценил… – усмехнулся он.
Мы как ни в чем не бывало продолжили обмывать моё вступление в ряды передового рабочего класса. Кстати, оно произошло на фоне вчерашнего ввода в Афганистан ограниченного контингента наших войск. Тогда это ещё не было событием. По крайней мере, ни патриотических, ни диссидентских тостов по этому поводу не прозвучало. Не вызрели они ещё в народе.
Теперь передо мной через долгие десятилетия вновь стоял некий вариант Волчары, только теперь постперестроечной эпохи. И звали его соответственно новому времени – Клоун.
Я дерзко взял у него из рук стакан, полный по славный Марусин поясок: выпил на раз. Объяснился, зычно выдохнув:
– Чтобы не замёрзнуть на морозе голышом.
Клоун засмеялся и подал мне руку. Больше проблем у нас с ним не было.
Лишь специалиста по генетике и селекции саксаула как загвоздило в отношении меня. Он подвижнически открыл в себе талант назойливого наставника. В армии Андрюша не служил по причине плоскостопия и чудовищной близорукости, но это не помешало вдохновенной мутации его генотипа, в результате которой он мужественно почувствовал себя старослужащим на фоне моего первичного положения новобранца.
Вот лучшие образцы его общения со мной, которые вполне могут претендовать на достойное включение в катехизис российского автозаправщика:
«Крышку бензобака не клади на автомобиль. Поцарапаешь – водилы морду набьют. Слушай бензин в баке! Как заклокочет – отсекай. Обольёшь машину – голову оторвут. Будешь часто делать возврат – девки-операторы тебя возненавидят. На смене сидеть нельзя – из-за тебя всех оштрафуют!»
– А на коленях стоять можно? – поморщился я, но ответа не получил.
Зато сменщикам он в первый же день дал на меня такую производственную характеристику: «Этот у нас не задержится. Нет в нем рабочей косточки. И чем он только Луизе глянулся?» Само собой, я передал его слова в старательной цензурной обработке, согласно запрета Госдумы на использование мата в искусстве. Только где оно, искусство? Ныне фиговым листком прикрыты его далеко не выдающиеся причиндалы…
5
Действительно, непростых тонкостей в моей новой работе оказалось предостаточно. Это лишь со стороны все просто. Самые неподходящие для заправки те машины, у которых так хитро изогнута горловина, чтобы воспрепятствовать несанкционированному отсосу бензина, что пистолет захлёбывается и прекращает работу – это Бехи, Мерины, Некси, Фиаты, Волги и Нивы, особенно Нивы Шевроле. Тут надо изловчиться… Пистолет вставлять чуть-чуть, фиксатор из трёх положений аккуратно переводить на первое – то есть на самую медленную подачу топлива. Но самое досадное – не услышать отстрел захлебнувшегося бензином пистолета. Если его тотчас не перезапустить, через 15 секунд колонка перестанет подавать топливо, а недолитое пойдёт в «возврат», за который малограмотные «егэшные» девушки-операторы потом вынужденно пишут подробные объяснительные, мысленно и даже вслух поминая нас такими матерными словами, какие не всякий мужик осилит. Или вот пристроился к нам ездить заправляться пацан на крутой американской тачке Mercedes SLS AMG, которая классно отличалась от других авто тем, что её двери откидывались вверх, – тогда она при своём черно-белом окрасе напоминала королевского пингвина, который отчаянно пытается взлетать. Так вот, у этой крылатой машины горловина бака была такая узкая, что наш отечественный пистолет в неё никоим образом не входил. Честное слово, один я научился так прижимать ствол, что заправлял этот Mercedes SLS AMG без веера брызг и лужи бензина под колёсами. Поэтому её водитель всегда ждал очередь ко мне.
При всем при том дня через три я вроде как освоился. И даже начал, несмотря на наличие записывающих устройств, щеголять подобием остроумия. Скажем, одну гламурную даму на внедорожнике я встретил такими далеко не фирменными словами: «Вам какой бензин? С ароматом французских духов или с феромонами?» В итоге почти все женщины стали заправляться только у меня. Одна из них так даже показалась мне «вполне ничего». Гибкие руки а-ля Плисецкая, трепетный шаг и элегантно любопытный, мерцающий бледно-синий взгляд.