Он сдержанно усмехнулся. Возможно, при этом даже поправил свою особенную высокую причёску. Кажется, с крохотной косичкой на затылке, похожей то ли на головастика, то ли на кукиш.
Кстати, влёт произнесённое им слово «поголовно» отозвалось во мне догадкой, что проректор возможно по образованию ветеринар. Может быть, даже очень хороший. Однако представить его на ферме среди коров (ферма и коровы – самые современные, по лучшим западным стандартам) мне так и не удалось. Да я особенно и не напрягался.
– Я очень не рекомендую Вашей супруге искать варианты, как ей уклониться от профосмотра. Теперь она у меня на особом контроле! – сказал Большов таким голосом, словно он при этом мужественно улыбнулся. Что-то явно было в нём ещё и от административного варианта рыцаря без страха и упрёка.
В Библии в первой главе после каждого нового акта творения света, тверди, трав, рыб и так далее стоят слова: «И увидел Бог, что это хорошо». И только после сотворения человеческой пары этих слов насчёт «хорошо» почему-то нет…
В трубке зависла дерзкая ёмкая тишина. Пытаясь понять, окончен ли наш разговор или нет, я минуту-другую как настоящий экспериментатор то прикладывал её к уху, то встряхивал, на тот случай, если вдруг в ней отпаялся за множеством лет какой-никакой важный проводок.
Большов исчез так, словно его и не было вовсе.
Любая квантовая частица находится одновременно в разных точках пространства.
– Ты очень сердишься на меня, Витенька? – робко сказала Вера.
– Нисколько, – усиленно поморщился я. – Подумаешь, какой-то там отпуск двух простых граждан накрылся медным тазом. И вообще забота о здоровье работника должна быть на первом месте у работодателя.
Вера неумело изобразила на лице интеллигентный протест, более похожий на приготовление к тихому плачу.
– Почему мы должны идти у них на поводу?.. – судорожно вздохнула она. – Ты знаешь, когда у нас был последний профосмотр? Лет десять назад! Я тогда только защитила свою кандидатскую. Помнишь, «Лев Толстой и Владимир Короленко о смертной казни»? Почему сегодня началась такая административная лихорадка?
Что мне следовало ответить?
– Возможно, скоро в наш город прибудет Путин. А ваш укрупняющийся в духе времени вуз наверняка включён в программу его посещений. Вот и подчищают углы.
– Бросить всё, уехать в Урюпинск! – Вера подняла глаза к потолку. – Или на дачу. Навсегда! Как-нибудь проживём на две пенсии. Огородик вскопаем. Много ли нам надо? Свобода того стоит.
Квантовые истины об окружающем нас мире способны кого угодно привести в замешательство.
Я сделал такое лицо, словно мне стало почти весело:
– Неужели бюрократический профосмотр «галочки ради» может стать поводом к тому, чтобы мы в один день сломали нашу замечательную привычную жизнь? С шашлыком пролетели? Так я всё равно чаще всего превращаю его в уголь.
– А я на крыльях твоего оптимизма за день обегу всех врачей, и мы всё равно смоемся в отпуск! И волки сыты, и овцы целы!
На уровне атома, ядра и элементарной частицы материя имеет двойственный аспект – она и частица, и волна. При этом в первом случае материя имеет более или менее определённое местоположение, а во втором одновременно с состоянием покоя распространяется во все стороны мирового пространства.
Не откладывая, ровно в полдень мы выехали в направлении поликлиники на моей полувековой раритетной «копейке». Это была одна из самых лучших поликлиник города. Просто так с улицы туда не попасть. До развала СССР в ней лечились партийные чиновники, делавшие вид, что руководят строительством светлого коммунистического будущего. Сейчас в ней лечатся от тех же болезней во всём похожие на них чиновники, руководящие строительством не менее светлого капитализма.
У всех частиц есть античастицы. При контакте происходит их аннигиляция. Обе частицы исчезают, превращаясь в кванты излучения или другие частицы.
Я хорошо знал дорогу к этому образцовому лечебному заведению из двух дворцовой архитектуры корпусов, спрятавшихся в глубине пряно горьковатой, раскидистой Нагорной дубравы. Когда-то до перестройки я тоже состоял там на учёте. Никаким боком не принадлежа к клану партийной номенклатуры. Просто в обкоме КПСС считали писателей, к каковым я вроде как принадлежу, идеологическим подспорьем партии. Поэтому наше здоровье оберегали в иерархической спецклинике. Только во втором её корпусе со своим отдельным входом. В городе для этих двух корпусов среди простого народа издавна прижилось название первого корпуса поликлиникой для «старших дворян», второго – для «младших». Это различие было явлено уже фасоном входных дверей: таким как я – стеклянные, номенклатурным – матёрые, из морёного дуба с эдаким генеральским, а то и выше бери шармом. Входишь как в райские кущи. Какая-то вокруг светлость во всём и ко всякой твоей болезненной слабости уважительная благорасположенность, доходящая до восторга и самой настоящей нежности.
Так и Веру встретили. На входе бахилы голубенькие подали за бесплатно с такой уважительностью, словно едва сдерживались, чтобы их ей не надеть со счастливой торопливой любезностью. В регистратуре торжественно, точно некий поздравительный юбилейный адрес, вручили алую кожаную папку с «Картой здоровья», украшенную теснёнными золотистыми вензелями. У меня от такой торжественности приёма даже несколько как бы дыхание участилось. То есть, не совсем ещё выветрилось значение горьковских слов насчёт того, что «человек – это звучит гордо!» И даже несмотря на всякие там санкции против нашей страны, дело Скрипалей, трагедию в Кемерово и ночную ракетную атаку по суверенной Сирии.
Вере везде был «зелёный» свет. Она переходила по врачебным кабинетам без очереди. Но вовсе не напролом. Внушительная «Карта здоровья» в руках Веры срабатывала как жезл в руках сотрудника ГИБДД, открывающий водителям путь на сложном перекрёстке. Кстати, от наплыва её сослуживцев нас спасло то, что после объявления всеобщего профосмотра в университете так-таки началась лёгкая паника.
Проведя день в клинике мы, наконец, вышли к вечеру, слегка пошатываясь, под сень здешней Нагорной дубравы, радушно раскинувшей нам навстречу в качестве прикрытия от всех земных проблем и бед свои мощные ветви. Под их густым шатром в зеленоватом сыром сумраке млел горчащий сочный аромат.
Каждый кварк как истинная элементарная частица обладает условным цветом и ароматом. Скажем, «синий» кварк может испустить «сине-антизелёный» глюон и превратиться при этом в «зелёный» кварк. И даже есть обитатель микромира, который имеет нежное цветочное название, – пион.
В сумочке Веры – ворох рецептов: от кардиолога, донельзя взволнованного планетарными масштабами смертности от инфарктов, далее – от подслеповатого офтальмолога («глазника», если по-людски), до слёз озабоченного тем, что Вере будто бы угрожает приближающаяся химера со страшным именем «катаракта» и, наконец, суровое направление от дерматолога, бдительного как сотрудник былого КГБ, – на удаление онкоопасной родинки на спине. Для меня до сих пор сия, словно на миг присевшая под левой лопаткой Веры чёрно-красная «божья коровка», была милым телесным украшением. Я всегда мечтал, чтобы Вера обзавелась «на выход» платьем с глубоким вырезом на её по-девичьи красивой спине. Реализацию мечты останавливал один убедительный аргумент. И вовсе не поголовная бедность российских литераторов. Даже действующих. Просто нам некуда было выходить в свет. Везде, куда наши отцы и матери старательно, с тщательным доглядом выбирали в пронафталиненных глубинах своих солидных гардеробов всё самое лучшее, ныне втёрся дерзкий стиль дырявых джинсов.
– Кажется, отделались?! – словно бы виновато улыбнулась Вера.
– Малой кровью… – поморщился я, всё ещё помня выражение ужаса на лице врача, когда та увидела в карточке Веры, что она до сих пор целых десять лет пропускала ежегодные осмотры.
Спускаясь по ступенькам в густоту аромата дубовых листьев, я и Вера, несмотря на повышенный градус приязненной благосклонности к нам сотрудников клиники, всё-таки напоминали людей, впервые принявших участие в марафонском забеге.
– У меня такое ощущение, что когда мы придём домой, окажется, будто никакой поликлиники сегодня не было… И никакого звонка от Большова… – сдержанно улыбнулась Вера. – Просто мы проснулись в полдень на нашей запущенной даче, разбуженные чьей-то неутомимой газонокосилкой…
Ощущение, что окружающая действительность существует лишь в тот момент, пока вы на неё смотрите, посещало даже великого Эйнштейна.
– Неплохо бы… – откашлялся я. – Но куда деть все эти твои рецепты, выписки и анализы?
– Выбросить! – почти радостно вскрикнула Вера. Кажется, она была готова исполнить это немедленно.
– И с лёгкой душой занырнуть в отпуск!
«Всё-таки так замечательно, что она есть в моей жизни…» – машинально подумал я.
И мы поехали на дачу. Почти с отпускным настроением. В общем, нам реально хотелось пробудиться завтра как бы в ином, новом мире. И это вполне возможно, если открыть глаза в минуту аккуратного восхода Солнца под флейтовый высвист фосфорической иволги – «фитиу-лиу». И ощутить полные лёгкие того необычного воздуха, когда в двухстах метрах от вашего домика под высокой горой напряжённо струится стремительный, молодцевато неукротимый бодрый Дон. Седьмой час. Солнце неяркое, но жидко-блескучее, словно огонь в нём только закипает. С крыши на окна нависают густыми потёками кудри винной «изабеллы»: от этого в комнатах воздух зыбко-зелен, словно ты находишься на дне замшелого аквариума.
А ни с чем несравнимая радость выйти на деревянное, уже смолисто пахнущее разогретыми сосновыми досками деревянное пружинистое крыльцо? Да тотчас броситься, как в реку, в одичавший малинник, который словно только что как из ведра окатили густой, стылой росой, слащаво пахнущей зелёными клопами-щитниками. И с мальчишеским азартом рвать ягоду зубами прямо с ветки, измазав свою счастливую физиономию весёлым алым соком. А над тобой низко, царственно проплывёт на слепящем фоне солнечного диска парочка экзотических удодов. Сбоку эти достаточно крупные птицы похожи на