гигантских черно-белых бабочек с веерными хохолками и шпажками длинных клювов – прибыли покрасоваться в Черноземье прямиком из тропиков. Они вызывают у здешних дачников такое восторженное удивление, что удоды, кажется, испытывают некоторую неловкость и избегают долго сидеть на облюбованных ими проводах возле нашей дачи.
По законам квантового поля самое главное в природе – акт наблюдения. Когда он происходит, мир из волновой запутанности, бурления смиренно превращается в мир материальных объектов.
По дороге на дачу мне вспомнилась моя поездка за вдохновением на Смоленщину в далёком тысяча девятьсот шестьдесят девятом. Я учился тогда на заочном факультете журналистики. И вот после летней сессии зазвал меня к себе на родину в далёкое смоленское село Мужицкое Духовщинского района мой однокурсник Славка Терехов, тамошний фельдшер. От Смоленска, куда мы прибыли поездом, до его вотчины почти сорок километров. Был выходной, автобусы к ним не ездили. Зато я по дороге познакомился с грозой, какой по ярости потом во всю жизнь не видывал. Молнии били со всех сторон сразу. Как исполняли в нашу честь некий ритуальный огненный танец. Будто от перенапряжения, всё небо покрылось густой сеткой их набухших сине-розовых вен, в которых судорожно пульсировала дикая электрическая кровь.
И вот моё первое утро на Смоленщине в медпункте, временно превращённом для меня в гостиницу. Также июль, только с дождём. Холодно и скучно. Я протопил печку. Все здешние мухи тотчас облепили её. Сидят на ней полусонные, разомлевшие. А за окном поросёнок удивлённо повизгивает. Потом мне объяснили, что он – местная достопримечательность. Поросёнок, как собачка, везде бегает за хозяйкой Тамаркой, которая состоит медсестрой при медпункте: и к больным, и на почту, и в клуб, даже в сельсовет – везде он при ней. А где не пускают, всё равно прорвётся. Как-то я за ними в магазин зашёл. И так чудно: взяла Тамарка за неимением ничего другого на прилавках карамельки усохшей, сыра «Российского» съёжившегося и мутными слезьми плачущего. Вышло ей при расчёте сдачи две копейки. Продавщица хотела на них спичек дать, но медсестра отмахнулась: «Гони монетки… Я их «на кукушку» возьму!» То есть когда в кармане деньги есть, хоть самые малые, а тут раздастся метроном этой ответственной за долготу нашей жизни птицы, так они с той поры будут у вас на глазах скоро прирастать.
Вот такие вот легенды смоленской деревеньки Мужицкое… Кому-то смешно? Мне не очень.
Сегодня дача встретила нас с Верой негостеприимно: председатель кооператива распорядился отключить электричество в ожидании грозы с сильным ветром. Об этом на все мобильники на всякий случай уже предупредительно отписалось МЧС.
Итак, ждать, когда минует гроза, или вернуться домой? В любом случае я решил воспользоваться случаем, пока мы ещё здесь, и купить у соседа, обустроившего на здешних заливных лугах настоящую ферму, козьего молока. Кстати, у его собаки была странная кличка Симка. Скоро у неё будут щенки. Не удивлюсь, если их назовут типа Айфон, Скайп или Андроид.
– Будем ужинать при свечах! – торжественно объявила Вера, когда я вернулся с трёхлитровой банкой парного молока. Это было настоящее живое произведение. В отличие от магазинного, в нём присутствовала загадочная молочная плоть. У меня ещё стояли перед глазами таинственные поперечные прямоугольные зрачки козы, словно это, ни мало, ни много, был взгляд пришельца из иных Вселенских миров: днём они узкие, как щель, а с темнотой превращаются в широкие прямоугольники, позволяющие видеть ими всё вокруг себя на триста сорок градусов. У испуганной козы зрачки становятся реально квадратными.
И снова раздался телефонный звонок. У меня на мгновение возникло ощущение, что мы участники какой-то странной компьютерной игры, в которой некто дистанционно управляет нами. Осовремененный вариант шекспировского озарения насчёт того, что жизнь есть театр, а люди в ней – актёры.
Мир, в котором мы живём, не иллюзорен, но не он является главным. В структуре реальности основное и всё определяющее происходит на невидимом квантовом уровне.
Звонок был из клиники для «младших и старших дворян». Вера на всякий случай включила на своём смартфоне «громкую связь». Некто заговорил с ней быстро, раздражённо строго. Вера слушала этого человека с таким лицом, какое разве что бывает у космонавта на центрифуге, когда оно размазано деформируется под безжалостным напором невыносимой перегрузки, способной ломать кости и рвать мышцы.
Я стоял у окна, стараясь не прислушиваться к словесному грому, обрушившемуся из смартфона на Веру. Более-менее понятным из ревущего потока медицинских выражений было «атипичные клетки».
В дачном просторном небе разворачивался обещанный МЧС грозовой фронт: очень высокий, трёхслойный и самых неприятных оттенков грязно-чёрного, лилово-бурого и ещё какого-то настолько сложного, которому как бы и нет названия. Одним словом, шло торжественное приготовление, ни мало ни много, к Апокалипсису.
Вдруг я почувствовал, что стою в комнате один.
Я нашёл Веру в саду у «нашей» берёзы – волшебное древо о два ствола, иначе говоря, «двойчатка». Во времена былые наши прадеды и прабабушки числили за ними известную силу от нечисти: при опахивании пользовались ралом, изготовленным из раздвоенного дерева, двуствольной палкой погоняли волов-близнецов; через раздвоенный ствол дерева трижды протаскивали больного и так далее, включая рогатину на медведя и даже мальчишескую рогатку.
Мы называли эту берёзу «лирой». От её пегой масти, серебристо-чёрной коры словно исходила некая светомузыка.
– Цитология показала у меня наличие атипичных клеток, – тихо сказала Вера чужими словами и чуть ли не с брезгливым презрением к себе.
Принцип неопределённости Гейзенберга: одновременно установить и положение и скорость квантового объекта невозможно. Чем точнее мы измеряем одно, тем менее точно можно установить другое.
– У меня подозревают онкологию.
– Стоп, машина. Раковые клетки есть у каждого… По несколько миллионов.
– Это из другой оперы, Витя. Они требуют, чтобы я повторно сдала анализ на этих моих атипичных перерожденцев. Уже в понедельник я должна лечь в стационар. Возможно, на неделю. Вот такой будет у нас с тобой отпуск. Лазаретный. И вообще, судя по всему, ты скоро похоронишь меня.
Вера слабо улыбнулась.
Когда человек собирается ложиться в больницу, пусть даже для сдачи анализов, его окружающие невольно испытывают стыд за своё крепкое здоровье и стараются найти в нём хоть какие-то изъяны, о чём начинают не раз и достаточно громко сообщать.
Я не из особого теста.
– Что-то голова болит… – несколько раз объявил я Вере, пока она уныло укладывала сумки.
На самом деле меня тупило, как я один проведу эти несколько дней. Такое состояние вызывается эффектом «духовной диффузии». Достаточно долгая совместная жизнь в итоге приводит к тому, что муж и жена, как бы прорастая друг в друга на психологическом уровне, уже не могут сбалансированно существовать каждый сам по себе. Они между собой даже бытовыми привычками обмениваются. Скажем, я раньше очень настороженно относился к бродячим собакам, а Вера могла запросто подойти к грязному, грозному, голодному вожаку суетливой свадебной стаи и погладить его по нервно напряжённой холке. Сейчас же это у нас с точностью до наоборот. Так что предстоящее мне житие наедине с самим собой заранее казалось настоящим испытанием того, насколько я себе интересен. Отрицательный ответ был ясен заранее.
Наиболее важное свойство всех элементарных частиц – способность к взаимным превращениям, у каждой из них существует «двойник» – античастица, которая отличается от частицы только знаком.
Людмила Петровна, заведующая отделением, куда положили Веру после сдачи пятнадцати основных и десяти дополнительных анализов, поначалу перепоручила извлечь из Веры энное количество живой ткани на анализ, своим подмастерьям. Но когда она случайно узнала, что Вера работает директором университетской Научной библиотеки, пусть и врио, а я вроде как писатель местного розлива, ситуация переменилась. Людмила Петровна была ещё та книжница, десятилетия собиравшая все шестидесятикнижные прижизненные издания поэта Эдуарда Асадова. Так нас объединила сокровенная, таинственная, чуть ли не порочная в эпоху андроидов и гаджетов любовь к книге.
В общем, найти для Людмилы Петровны редкое издание Асадова мне труда не составило: у нас дома был переизбыток книжной продукции чуть ли не за всё последнее столетие, которая, не помещалась в шкафах и на полках, поэтому хранилась даже в комоде с мебелью и ящиках для обуви. Иногда редчайшую книгу можно было случайно обнаружить в вышедшей из строя микроволновке, искорёженной пароварке, – одним словом, где угодно.
В итоге Людмила Петровна вошла в операционную, когда Вера уже была под наркозом, и, воодушевлённо отстранив коллег, блестяще провела прицельную биопсию. Не зря в больнице у неё было ласковое прозвище «Чистюля». Вполне в духе поэзии Эдуарда Асадова.
Электрон не движется по орбитали возле ядра, как планеты по орбите вокруг Солнца, он находится сразу и везде. Даже там, где будет через миллиарды миллиардов лет, он как бы есть уже сейчас.
Когда изъятые щипцами атипичные клетки Веры вместе с небольшими кусочками ткани отправили на анализ к патологоанатомам, положенную в таких случаях надпись на пакете «Онконастороженность» почему-то поставить забыли.
Я на пределе вежливости попросил Людмилу Петровну позвонить патологоанатомам, чтобы ускорить их священнодействие.
Она печально развела руками:
– Даже если Вы найдёте мне первую публикацию Асадова в «Огоньке» за тысяча девятьсот сорок восьмой год я не смогу переломить нашу Систему! Там в подвале у наших патологоанатомов телефоны не работают!
– Я не поленюсь сходить!!!
– Даже если я дам вам нить Ариадны, вы их не найдёте… Там такие путаные коридоры, света практически нет. А крысы за шиворот прыгают!
Патологоанатомы… Как много в этом слове всякого разного…Посмертный врач. Врач, который никогда не режет по живому. На золотой латыни – Prosector, то есть врач-рассекатель, производящий вскрытие с целью точного установления последнего диагноза.