ефакты.
– Ну, чудак, ну, даёт! – весело щурился лейтенант, пацански обкусывая ногти.
В этом летящем на Марс шикарном «авто» для него явно был упрятан какой-то великий вопрос, сугубо связанный со смыслом рождения Великой Вселенной – бесконечного месива звёзд и камней мёртвых планет.
Альберт Эйнштейн противился одной только мысли о том, что в основе сущности природы лежит случайность.
– Не нарушайте, гражданин… – уныло напутствовал меня лейтенант, философски озабоченный автомобилем во Вселенной. – Откровенно говоря, я тоже часто забываю включать днём фары. Как-то в голове это не укладывается. Днём с огнём?..
Одним словом, все эти наши дорожные события как бы исподволь намекали нам, что мы возвращались из Костомаровской обители уже несколько иными людьми, и весь мир вокруг нас тоже словно бы чуточку изменился. И привыкать к нему будет нелегко.
Когда мы с Верой въезжали во двор, я заметил на трёх мятых переполненных мусорных баках свежую надпись грязно-белой краской: «Илья + Эльвира = любовь». К ним кто-то возложил букет ржавых, некогда-то белых роз. Может быть, сам Илья? Такое на нашей планете может вытворять лишь первая любовь.
Онкологический диспансер для большинства жителей нашего города-миллионника не более как некая локальная война вдали от родины. Где-то там будто бы постреливают…
В нашу с Верой жизнь он вторгся как дерзкий, высокомерный хозяин, требующий от своих квартиросъёмщиков тотчас освободить его квартиру по неведомой для них причине. По крайней мере, нигде в городских поликлиниках, где мне пришлось бывать, в регистратуре не говорят так заносчиво с посетителями, как тут: подсознательно сказывается, что здешние больные одной ногой уже на том свете. То есть как бы это уже отработанный, бросовый материал.
Неделя за неделей мы ходили в диспансер каждый день. Казалось, анализам, которые сдавала Вера, не будет конца. Мы с ней словно бы опускались в ад на неисправном, подвигавшемся рывками, лифте.
Лишь пройти мимо онкологического диспансера, – это уже экзамен на прочность психики. Который способен выявить у внешне здорового человека скрытые ранее неврозы. В любом случае, ваше настроение возле этого особого здания резко переменится далеко не в лучшую сторону. И не стоит в этот момент пытаться напустить на себя нарочитое равнодушие или глубинную философичность восприятия жизни. Может даже случиться, что человек, впервые увидев здешнюю вывеску с гиппократовским термином «онкология», внезапно ощутит удушье, споткнётся или едва не попадёт под машину.
Я никогда не видел собравшихся вместе в таком количестве людей, должных вскоре мучительно умереть. Но, несмотря ни на что, они при этом ещё могли и улыбнуться вам, и подбодрить новичка, и успокоить своих отчаявшихся родственников. Не им ли было не знать, что смерть есть такое же естественное состояние организма, как влюблённость, вдохновение или чувство сытости, наконец?..
Мы с Верой поднялись на третий этаж, робко уступая дорогу идущим навстречу больным. Если между них оказывались здоровые люди, то они, как бросилось мне в глаза, изо всех сил старались выделить себя из этой бесконечной толпы обречённых и каким-нибудь образом, но подчеркнуть своё исключительное здоровье: кто-то излишней прыгучестью по ступенькам, вертлявостью, кто-то неуклюжей улыбчивостью или нелепым напеванием модного мотивчика. Я, мол, ещё вполне молодец и к здешней когорте смерти никакого отношения не имею. Я тут вовсе по моральным причинам из сострадательного сопровождения умирающего или в здешнюю аптеку, в здешний буфет решил заскочить: а что как цены тут дешевле? Должно же быть какое-то послабление человеку накануне перехода в Вечность? Только накося выкуси…
Бывает, случаются тут иногда и такие люди, которых переполненные завтрашними покойниками коридоры вдохновляют чуть ли не на миссионерское проповедничество. Вот доставил такой взволнованный, взмокревший человек своего полумёртвого родственника к дверям приёмного отделения, огляделся, заценил общую картину, сострадательно проникся ею, и, возгоревшись душой, тотчас пылко приступил прямо-таки командирски внушать здешним ожидателям смерти: «Верить надо в лучшее! Да здравствует Оптимизм! Вдохновляйтесь радостью! Не сдаваться! Резервы человека безграничны! Я читал в Интернете, что через три года во всех аптеках появятся дешёвые лекарства ото всех видов рака! Его создали на космической станции и уже успешно испытывают на людях!»
И всегда тут на такого взгорячённого позитивиста найдётся суровый тормоз. Скажем, пусть это будет с виду ещё вполне крепкий мужик с раскоряченными ногами-пнями и будто из чугуна отлитыми кулаками. Когда у него месяц назад продиагностировали рак желудка четвёртой степени и определили ему жить не более полгода, он сгоряча не нашёл ничего лучше, чтобы доказать своё могучее здоровье, которому сноса быть никак не может, так это бесшабашно поднять доктора над собой на обеих руках и пританцовывать с ним вприсядку, ещё и ядрёно подпевая: «Ехал грека через реку, видит грека в реке – рак! Сунул грека руку в реку, рак за руку греку – цап!»
И вот такой над всем суетным, обыденным, пустозвонным поднявшийся вдруг через близкую глубинную смерть человек оглядит как рентгеном самодеятельного пророка оптимизма и холодно-здраво скажет: «Лекарство от рака кто-то нашёл? Через три года всех нас вылечат? Да кто же такое допустит? Завтра же такого твоего открывателя закроют. В лучшем случае в асфальт закатают. Иначе он всех лекарственных олигархов и их прикормышей по миру пустит. Потом же и государству невыгодно нас спасать! Лишние пенсионеры ему не в радость. Так что всем по уму и по разумению желательно, чтобы старики как можно скорее помирали! Вона ведь «скорая» к ним по негласной инструкции в последнюю очередь едет и вовсе без мигалки с сиреной».
Господи, благодарю Тебя за всё, что со мною будет, ибо твёрдо верю, что любящим Тебя всё содействует ко благу.
Осторожно, с оглядкой, чтобы никого не потревожить и не нарушить ещё неведомых нам правил этого заведения, мы с Верой аккуратно стали у стены кабинета с сурово краткой табличкой «ВЛК». При всём при том эта аббревиатура смотрится крайне внушительно и тревожно. По крайней мере, никак не менее как то самое «ВЧК» или «КГБ».
Мест не было. Стояли, притулившись по стенам, не мы одни.
– ВЛК?.. Врачебно-лётная комиссия? Так нам тогда не сюда, Верунь… – нервозно усмехнулся я, чтобы как-то разрядить тутошнее напряжение. Его, знаете, невольно вызывало ощущение, что за этой дверью кто-то сейчас колдует, жить нам дальше или лучше откровенно помирать?..
– Вы понимаете, здесь не шутят… – строго заметила стоявшая рядом со мной больная с большой мясистой опухолью на лысом затылке, словно это был некий всевидящий и всеконтролирующий орган какого-то подселившегося в неё представителя инопланетного разума.
– Поглядим на Ваши шуточки, когда Вам огласят диагноз… – уже почти сочувственно добавила она особым внятно-мудрым голосом человека, у которого всё внутри изъязвлено жёстким рентгеном и потравлено химатакой.
Сдержанно вздохнув, я мысленно пожелал ей невозможного выздоровления.
Приём больных по времени вот-вот должны были начать принимать. Уже торопливо зашли и сели вдумчиво изучать их крайние (или последние в жизни?) анализы более чем сосредоточенные онколог, радиолог и химиотерапевт во главе с замом главного врача, – удивительно красивой и статной женщиной. Будто ангелы- хранители слетелись. Вернее, судя по строгости их лиц, они больше могли проходить по части тех представителей сил небесных, кажется, Архангелов, которые разводят поток душ в рай и в ад. При всём при том в их умной строгой сосредоточенности было нечто от солидных бывалых преферансистов, привычно севших расписать джентльменскую пульку.
Какая-то бабулька, совсем видно сдавшая, так даже перекрестилась на врачей этих, но только смогла одолеть два первых движения рукой, а на левое плечо и правое плечо ей сил недостало.
Вечный час мы ждали трубный глас провозвестный. Это наш был канун нашего местного больничного апокалипсиса.
Внутри атома материя не существует в определённых местах, а, скорее, «может существовать»; атомные явления не происходят в определённых местах и определённым образом, наверняка, а, скорее, «могут происходить».
Сидим и стоим все с какой-то отчаянностью, губы напряжённо подобрав, а многие так и вовсе переутомлено зажмурясь: затравленные, горестные, обиженные, отупевшие, очень хорошо и очень плохо одетые – все как один скукоженные, согнутые, вывернутые или перекошенные. Здешние лампы светят ярко, бодро, да и Солнце июльское ещё задорно прибавляет освещённости коридорам онкодиспансера – однако здесь, несмотря ни на что, будто бы царят глухие унылые сумерки. Ещё и собака плаксиво подвывает под окнами, словно палкой побитая, так что из последних сил.
И тут вдруг аккуратно зашла в этот наш предбанник-чистилище какая-то юная, вызывающе лысоголовая худышечка в серебристом комбинезоне, словно бы вовсе пустом. Так как при её практически нулевом объёме ему облегать было нечего. Зашла, будто пола не касаясь ножками. Так что точнее сказать, она вплыла, ведь в отличие от всех нас худышечка явно пребывала в состоянии невесомости. И тихо, молча села, там, где и сесть, казалось бы, из-за тесноты не было никакой возможности. А вот она легко вписалась со своей удивительной, нечеловеческой бестелесностью. Подбородочек остренький строго, гордо приподняла. Личико аккуратное, но пронзительно бледное, так что при беглом на него взгляде воспринимается сплошным матовым пятном. Только и видны на нём её чёрные ёмкие и какие-то безразмерные глазища. Головушка дерзко, вызывающе блистает бледно-серебристым глянцем. Словно это мода какая-то инопланетная. Такой чистоты кожи вам ни один самый маститый и вдохновенный парикмахер даже опасной отточенной бритвой не устроит. Ибо голова девчушечки выглядела так, будто волос на ней вообще отродясь никогда не было и быть не могло в силу её неземного происхождения. Так бывает после химиотерапии, от которой волосы везде исчезают начисто. В общем, через этот блеск девичьей головки над ней словно зыбкий ангельский нимб мерцал. Хотя, не исключено, что его могло сформировать радиоактивное свечение, вызванное гамма-лучами, которого здешние рентгенологи, как видно, ей более чем щедро отпустили, борясь за её жизнь не на шутку.