– Дай, говорю, руку! – сердито велел старик, схватил Ярину за пальцы, и мир стал огромен, небо охватило всё, колосья оказались выше макушки.
– Ты сама теперь ростом с колосок, – засмеялся Лудмурт. – Обыда тебя маленькую не скоро сыщет. А хочешь, с травинку сделаю.
Снова взял за руку, защекотало в горле, и мир ещё вырос, ещё дальше отодвинулось небо. Одуванчик кивнул громадной головой, тряхнул пухом, и Ярина едва успела увернуться от хлопьев, похожих на снежные, только тёплых, тяжёлых. Жук подполз, щёлкнул усами. Ярина вскрикнула, отпрыгнула, а Лудмурт заворчал, размахивая травинкой:
– Кыш, кыш! Вон пошёл!
Жук заклацал, подполз ближе, Ярина сквозь слипшиеся ресницы совсем рядом увидела мохнатые лапы. Собрала на пальцах катышки Пламени и швырнула в жука. Тот зажужжал, отпрянул. Обыда заметила её. Сверху упала тень, мир закружился, двор стал размером с мир, а затем уменьшился, вытянулся, раздробился и заново собрался в брызгах радуг.
Когда всё унялось, Ярина проморгалась и поняла, что снова прежнего роста, только пальцы колет, будто обожглась.
– Чего на руки дуешь? Больно? А дверь бы чёрную потрогала – куда больнее б было. Не выучилась – не трожь! – шипела Обыда, стряхивая с Ярининого сарафана сор и листья. – У Лудмурта защиты искать вздумала! Травинка, колосок! Он к тебе ещё явится, плату будет просить – ягод лукошко, самоцветов пригоршню, утку жареную!
– Будет, будет, – незнамо откуда появился Кощей. – Ну, хватит. Зачем Ярину пугаешь? Дрожит, как кеч[37] серенький. А ты, Яринка, вставай-ка. И с луговым больше не связывайся без нужды. Хитрый старик!
– Хитрый, – тихо-тихо прошептала Ярина и разревелась, слезами капая на обожжённые руки. И легче становилось от слёз и пальцам, и сердцу.
Глава 6. Порог
В ней человечье, Кощей,
Борется с вечным, Бессмертный.
Нам уже этих вещей,
Топких, людских и неверных,
Ни получить, ни отдать;
Им уже нас не наполнить.
Ты их не знал никогда,
Мне никогда и не вспомнить.
А у неё-то пока,
В сердце у девочки нашей,
Правит людская рука,
Сны человечии пляшут.
Бьётся, как рыбка об лёд.
Дар её дразнит, пугает…
Страх её тянет в быльё,
В Лес её Пламя толкает.
– Перепечи в воршудах на большие праздники пекут, – задумчиво произнесла Обыда, очищая скалку. На Ярину она не смотрела, говорила будто самой себе. – А потом те, кто пёк, на праздники и идут.
– А те, кто не пёк? – спросила Ярина, зябко растирая плечи.
– Те не идут, – ответила Обыда сурово. Взглянула в окно поверх облетающих берёз, поверх ноздреватого снега, в слепящие облака. Добавила: – В старину, пока пекли, тесто заговаривали. На помощь, на удачу.
Стряхнула с рук лишнюю муку, положила скалку на стол и принялась лепить домики. Велела Ярине:
– Ну-ка, помогай. У тебя пальцы ловкие. Должно хорошо выйти.
Ярина взялась за тесто, и домики у неё вправду получились хорошие: маленькие, с ровными зубцами, похожие на лесные полянки или солнышки. А у самой Обыды – разлапистые, с высокими стенками.
– Ишь, красивые какие, – складывая домики на противень, похвалила яга. – Уж сколько меня наставница ни ругала, а у меня всё равно так славно не выходило.
Потрескивал сверчок. Где-то в бане шуршал, портя веники, Мунчомурт. Шумел за окном ветер, и стучала деревянная скалка о выскобленный, припорошённый мукой стол.
– Почему мы молчим? – спросила Ярина, катая тесто.
– Потому что хорошее тесто болтовни не терпит, – сварливо объяснила Обыда. – Спрашивать – спрашивай, ответить – отвечу. А попусту не болтай. Закончила с домиками – нарежь лук.
Ярина пошептала на ножик, взбрызнула ладони ледяной водой и принялась крошить неубывающую луковицу. Яга ровняла на противне домики. Тихо, спокойно было в избе, будто время остановилось, и ходики по кругу тикали: тики-тики-так-тики-тики.
Пока Обыда широкой ложкой разливала начинку, Ярина катала остатки теста. Узкие колбаски, пресные и сухие, так и норовили распасться. Закончив с капустной начинкой, Обыда взяла нож и принялась нарезать колбаски на равные части.
– Как так у тебя ровно всё, ничего не распадается? – в третий раз скручивая тесто, нетерпеливо спросила Ярина. – У меня всё к пальцам липнет.
– А ты попроси, – ответила Обыда. – Попроси тесто, чтоб не липло и не рвалось.
– Просто так попросить? Словами?
– Мыслями. Про себя. Можешь стишками своими, стишки у тебя хорошо получаются.
Ярина посмотрела на ягу настороженно: не шутит ли? Поди, те, что они с Коркой сочиняли, припомнила?..
– Не шучу, глазастая. Возьми в руки, подыши на тесто и попроси.
Ярина взяла комок в ледяные ладони, подняла к лицу. Закрыла глаза, складывая слова. Закрыла глаза и Обыда – складывая заговор. Прося у Инмара, у Леса доброй дороги в Хтони.
Столько наготовили перепеч, что и к ночи сытный, густой запах не выветрился. К полуночи Ярина уснула, не расплетя кос. Обыда до света ходила, подметала, вытряхивала из углов крошки лука, болтала потихоньку с избой. Никак не спалось.
– Что ж она слабенькая такая? – прошуршала изба. Подтянула половик к печи, чтобы, проснувшись, Ярина спрыгнула не на холодный пол. Вздохнула: – Всё мёрзнет.
Обыда шикнула: не шурши, разбудишь. Погладила стену, похлопала по низкой балке. Поставила Коркамурту плошку со сладким молоком, покрошила хлеба. Избе тихонько ответила:
– Да сама не пойму. В метель попала – слегла. Под дождём побегала – расхворалась…
Подошла к печи, подержала Ярину за запястье, прислушиваясь к оберегу из паучьей травы да паучьей нити. Не зря нить добывала: хорошая паутинка вышла, держится, ничего не подпускает снаружи. Но беда-то изнутри идёт, такую травой не перекроешь. Что-то больное, липкое мешает, жжёт… Постоянно хворает девчонка. Обыда и в прошлое Яринкино глядела, и память её трижды запирала накрепко, чтобы ни сна, ни словечка не просочилось из прежней жизни. А всё же мешало что-то, и с каждым днём сильней. И чем дальше, тем слабей становилась ученица, хоть и старалась изо всех сил, и над книгами сидела до самой ночи, и с Коркой подружилась, и травы растила во дворе, и чары накладывала без изъяна.
– Ладно, – сама себе сказала Обыда. Вдохнула, выдохнула, резко проговорила: – Без каменного огня не вытянуть. Надо раздобыть.
Но как? Самой в Хтонь уйти, а Ярину дома оставить? Ни за что, хватило и в прошлый раз страху. Значит, придётся с собой взять. Но слаба, слаба ведь, как былинка. Все средства, что Лес мог дать, Обыда испробовала. Одно осталось – крепкое, всегда прежде выручавшее. Но рано, рано… И сама ещё не уверена в ученице, и Ярина пока, поди, не потянет. Да что толку думать-гадать, если выбора нет?
– Ярина, вставай, – позвала Обыда с рассветом, задвигая в печь котелок. – Трудный сегодня день будет.
Ярина высунулась из-под одеял, повела худыми плечами. Взяла гребень, шустро расчесалась и тут же начала перебирать пальцами, заплетая косу. Обыда давно приметила: дай девчонке волю – часы напролёт расчёсываться будет. Не прихорашиваться – зеркал обычных в избе не водилось, – а просто водить по пшеничным волнам сначала мелким гребешком, затем покрупней. Иногда Ярина вплетала в косы цветы; порой выходило красиво, а порой – ну совсем как Нюлэсму́ртовы[38] мавки на новую луну обряжались.
Обыда присматривалась, да не спрашивала; глядела, что за цветочки собирает ученица, следила искоса, какие заплетает к вискам, какие по низу косы, какие – на макушку. Поделилась однажды с Кощеем – тот явился с просьбой яйцо в Хтони проведать, да слова не успел вымолвить, как Обыда зачастила:
– Не как попало берёт цветы-то Яринка. Не лукр-лакр[39]. Всё с умом: к вискам бессмертник в защиту[40], на макушку мак-утешение[41], на косу любисток[42], калину-терпение[43], холодок, долгое лето. Откуда поняла, где чего нахваталась?
– Так, поди, в книге твоей вычитала? Листок вырванный нашла? – усмехнулся Кощей. Обыда хлопнула его по костлявой кисти:
– Ещё чего! К книге я её не подпускаю без надзора… Сама, видать, догадалась. Слабенькая, а голова-то на плечах. А может, в прошлом её дело: богинки-то тоже ведь всякое-разное в волосы заплетают.
…Сидя на печке, сосредоточенно сопя, Ярина быстро собирала косу, вплетала в пряди одну травку за другой.
– Чего молчишь? – спросила Обыда как бы между прочим. – Хоть бы «доброе утро» сказала.
– Доброе, – смутно улыбнулась Ярина.
– Да что с тобой? Сон не отпускает?
– Сама не пойму, – вздохнула Ярина, набрасывая поверх сорочки платок. – Избы какие-то виделись… Огромные, ни звёзд, ни леса не видно. И людей полно – вроде как я, как ты, а вроде другие совсем.
– Говорила тебе: снов своих никому не рассказывай! А что видела, забудь, – махнула рукой Обыда. – Куда ночь, туда и сон. Иди умывайся, глазастая.
Вытряхивала вышитое полотенце над корытом, глядела, как Ярина плескает водой в лицо, а у самой руки дрожали. Неужели напрасно, неужели опять напрасно из Леса жилы тянула, память Яринину запирала? Неужели приходит-таки, сочится по капельке – не в яви, так во сне?
– Ладно. Ладно.
– Что ладно?
– А ничего, глазастая. Так, мысли-мыслишки.
Ярина улыбнулась бодрее, и Обыда добавила про себя: «Сходим в Хтонь – всё на свои места встанет. Девчонка после такого о прошлом и думать забудет. Каменные огоньки в киселе растолку, выпьет – все хвори отойдут, дух окрепнет. Будет яга все