м ягам на зависть, Лесу на помощь и на диво».
Выпив мяты, Ярина привычно направилась к своему сундучку за вышивкой, но Обыда покачала головой:
– Сегодня другие у нас дела с тобой. Да и гость на пороге. Открой-ка.
Ярина, поднатужившись, потянула тяжёлую скрипучую дверь. Из тумана шагнул в избу Бессмертный. Подбой плаща, на который налипла хвоя и мелкие красные лепестки, звякнул о половицы. Рассыпая дождевые капли, Кощей кивнул Обыде, присел, скрипнув коленями, перед Яриной.
– Хорошо, что успел. Я тебе, Ярочка, подарок принёс. Погляди.
Протянул Ярине крохотный берестяной коробок, а сам вскинул голову на Обыду. То ли разрешения спрашивал, то ли извинялся: никогда по нему не поймёшь. Глаза – другое дело; глаза всю правду говорят, как ни скрывай, их только чёрная ночь потушить может. А глазницы Кощеевы… Кто его знает, что он там себе думает. Прочуял, вон, что опять в Хтонь собралась, да ещё не одна. Обыда вздохнула, кивнула: дари, мол, раз принёс.
Ясно-понятно, что прощаться пришёл. Боится, как бы навсегда не ушли. Как бы навсегда не ушла Ярина, как с Марийкой было, с Яной, с Чимой…
Ярина между тем раскрыла коробок и заглянула внутрь. Вытряхнула на ладонь осколок – острый, чёрный, как уголь с алыми крошками.
– Огонёк неяркий, зато нигде не погаснет. Ни на каких тропах тебя не оставит.
– От своей короны, что ли, отломил? – изумилась Обыда.
Ярина разглядывала осколок, вертела так и эдак, перекладывая из ладони в ладонь: горячий.
– Нравится?
Подняла глаза на Кощея, улыбнулась ласково, светло, совсем как в первые дни в избушке.
– Нравится. Тау[44]…
– Вот и ладно, – тяжело произнёс Кощей, поднимаясь. – Ну… Подожду, что ли, тут, пока не вернётесь.
Ярина насторожилась. Обыда замахала руками:
– Ещё чего не хватало – тут ждать! Иди, иди по своим делам. А мы своими займёмся.
В глазницах Кощея полыхнуло пламя – на мгновенье разгорелось по всей избе и тут же стихло, как не было. Бессмертный погладил Ярину по плечу, кивнул Обыде и исчез за порогом, растворился в дожде, не сходя со ступеней.
– Не остывает, – пробормотала Ярина, дуя на подаренный уголёк.
– А ты в ладони сожми. Один раз обожжёт, а потом перестанет, и не потеряешь так никогда, – отрешённо посоветовала Обыда. – С собой бы взять неплохо, авось пригодится.
– С собой? Пойдём куда-то? Я думала, шить сегодня будем, – заворожённо глядя на дождь в дверном проёме, проговорила Ярина.
Серые нити неслись с неба, стремительные, густые, как самый тонкий, прозрачный лён. В них вплетались хвоя и листья, в них звенели последними струнками отошедшее лето, грибные запахи, птичьи крики. Никак, Кощей печальную красоту наворожил.
– Сегодня другие у нас дела, – со вздохом повторила Обыда. Заперла за Бессмертным дверь, ногой поправила половик у порога. – Собирайся, глазастая.
Ярина подняла голову: редко в голосе Обыды сквозили ласковые ноты.
– Ты всё рядила-гадала, что да что за чёрной дверью, – стараясь, чтобы весело и беспечно прозвучали её слова, добавила Обыда. – Вот сегодня узнаешь.
Думала, Ярина запрыгает, засмеётся, тут же к дверям побежит… Нет, только кивнула. Спросила негромко:
– Холодно там?
– Холодно, глазастая. Очень холодно.
– Точно. Ты ведь шубу в прошлый раз надевала. И мне, значит, достать?
– Я сама достану. Иди сходи на двор, там уж День вовсю гарцует. Скажи, чтоб далеко сегодня не уезжал, чтоб возле избы кружил. И Ночь пускай задержит, сколько сможет.
– А он сумеет? А как?
– Как – это уж его дело. Уговорами там, догонялками. Может, коней поить вдвоём поведут. Да ты ему скажи только, а он и сам знает, не впервой. Обувки-то не забудь! Опять выскочишь босая, кашлять будешь ползимы!
Ярина, кивнув, унеслась во двор. То сидит часами, склонившись над дощечкой с мотыльками да багульником, то прыгает, как егоза: только в избе подметала, глядь – уже у опушки порхает, свои васильки ненаглядные ласкает.
…Хотя солнце ещё не вошло в полную силу, а до сумерек и вовсе было далече, Обыда затеплила лучину. Подбросила угли в самовар, по второму разу вымела все углы, перестирала скатерти, полотенца. Застелила постели, выбила подушки, замесила полный таз душистого теста. Спрятала передник в ларь, вынула свою шубу, вытряхнула Яринкину шубейку. Достала красные ленты, красные сапоги – тёплые, на заячьем меху, с нарядной опушкой. По тропам Хтони в валенках далеко не уйдёшь.
Чуя настроение хозяйки, помня, к чему такие приготовления, изба тихонько вздыхала, скрипя соломой. Наконец спросила:
– Что? Неужто с собой возьмёшь-таки? Лес на кого оставишь?
– Я время в тебе заморожу.
Изба заржала, как заправский конь, фыркнула лошадиной головой на коньке крыши – так, что скакун Красного Дня, которого Ярина кормила сахаром, вздрогнул и поперхнулся.
– Никак без этого? – наконец жалобно спросила избушка. – Может, обойдётся?
– Может, и обойдётся. Но боюсь, кабы беды не вышло. Не те уже силы, чтобы Лес поднять, если что случится. Что уж, избушечка, раз стоишь на перепутье, такая твоя судьба.
– Надолго? – протяжно вздохнула изба.
– Да ты и не почувствуешь. Посидишь, подождёшь. Сама говорила, в тишине хочешь побыть, чтоб никто не шуршал, не вошкался. Это для нас время пойдёт своим чередом в Хтони. Для тебя быстро пролетит. Вернёмся – ты и помнить ничего не будешь.
– А не вернётесь?
Обыда зашуршала оберегами в костяной шкатулке. Ниже склонилась над сундуком.
– А не вернётесь? – громче повторила изба.
– Ты всё одно ничего не почувствуешь, – желчно ответила Обыда. – Думаешь, не позаботилась я о тебе, что ли?
– Но вы уж постарайтесь всё-таки осторожненько…
– Да уж постараемся.
Обыда опустила на лавку тяжёлый каменный браслет, брякнула сверху свёрток с ожерельем из оправленных в бересту родниковых капель. Долгое время обе – и изба, и яга – молча занимались своим делом. Избушка кряхтела, ворочалась в травяном гнезде, стараясь, чтобы не слишком высовывались наружу мозолистые лапы. Обыда точила нож с узором на рукояти, крепила к монисто речные ракушки. Когда выдвинула из угла ступу, изба нерешительно подала голос:
– Морозить-то, поди, больно.
– А что сейчас чувствуешь?
– Ничего, – нехотя ответила изба, легонько поводя коньком; связки ландышей под потолком заплакали сухими лепестками.
– Нутром ничего. А двором что?
– И двором ничего.
– А ведь я и сейчас время заморозила, но только на дворе.
– Ишь ты. А я и думаю: сколько ты дел переделала, а Яринка до сих пор не вернулась.
– Вот и ладно. А теперь помолчи, не отвлекай.
Обыда принялась налаживать ступу, обвешивая борта оберегами; потрясла над корытом помело, роняя берёзовые листья. Запахло весной, баней. Обыда сунула помело в ступу, с усилием пододвинула к чёрной двери. Это в воздухе ступа – пёрышко, а на земле – ишь какая тяжесть, колода дубовая. Повертела в руках книгу в кожаном переплёте, думая: дать ученице наперёд прочесть о Хтоневых тропах, или уж пусть сама всё увидит, своими глазами? Так и не решив, повела рукой, расколдовывая на дворе время. Тут же донеслись ржание коня и смех Дня Красного, быстрый говор Ярины, треск костерка.
– Эй, Корка, – позвала Обыда, присаживаясь на корточки перед столом. Потянулась, сняла с тайного лючка в подполье старый ножик. – Слышал всё?
Загремел лючок, вздыбилась скатерть. Из темноты, блестя глазами, показался Коркамурт в вывернутом наизнанку тулупе – рыжий, румяный, с рябиновыми гроздьями в лохматых прядях.
– Слышал, слышал.
– Избу храни, пока нас нет, – вручая ему лапоть, в котором подтаивало свежее масло, велела Обыда. – А если одна Яринка вернётся, без меня, служи ей верно. Она – будущая яга.
– Будет сделано, – огладил бороду Коркамурт. – А в Хтони девочку смотри береги!
Осмотрел золотистый лапоть, сунул за пояс и уполз обратно в свою нору. Только закрылся люк, как грохнула дверь: вбежала в горячем осеннем венке Ярина.
– Обыда! Что такое? Двор на миг встал!
Углядела. Ишь ты, углядела. Изба, всего перевидавшая, ничего не почуяла, а эта углядела!
– Время я останавливала, – не стала лукавить Обыда. – Пока только во дворе, для разогрева. Как шагнём за дверь, и в избе остановлю. Так оно для нас пойдёт, а как вернёмся – будто и не уходили.
– Зачем так? – поглядывая то на ступу с помелом, то на шубы на лавке, то на красные сапоги, спросила Ярина.
– Нельзя Лес без яги оставлять. Никогда. Крепко запомни. Когда я в прошлый раз уходила, ты в избе оставалась. Ты не яга ещё, конечно, но всё ж таки хоть какая-то замена. А сейчас мы вдвоём уйдём, и, если так всё оставить, Лес и пасть может за нашей спиной, и некуда будет возвращаться.
Ярина испуганно подалась вперёд.
– Вот за этим время и остановлю. Никто, ничто, ни одна травинка тут не заметит, что нас не было.
– Ладно, – шепнула Ярина. – А мне что делать? Там?
– Сядь-ка, – велела Обыда, хлопая по лавке. Дождалась, пока Ярина сядет, сама уселась рядом, взяла её за руку, чтобы не только ушами выслушала, но кожей, кровью, самым сердцем. – Теперь слушай. Внимательно. Ни словечка не пропусти, повторять не стану.
Ярина кивнула, замерла, глядя ей в глаза. Светлые какие глазки. До сих пор. Крепко обхватив тонкое запястье, Обыда начала:
– Как только дверь откроется – от меня не отходи, держи за руку, за подол, за шубу держи, главное – не отпускай, иначе не вернёшься. Мы с тобой будем на той стороне как одно целое. Отцепишься – сгинешь, потому что Хтонь только одну ягу признаёт.
Ярина молчала, дышала часто, глядела, широко раскрыв глаза, сжав в ниточку губы.
– Мы туда идём, чтобы огни каменные достать. Видишь, какая ты слабенькая, хворая стала. Это потому, что колдовство внутри тебя борется. Разум и сила быстрее тебя растут. А каменный огонь поможет и их осадить, и тебя ободрить.
– Откуда ты знаешь? – прошептала Ярина.