– Заметила, как ты лето любишь, как всё к Дню Красному льнёшь. Горяч День, вот тебе и легче около него. А горячий и он, и лето оттого, что оба в Хтонь заглядывают ночами да зимами, набираются там сил и тепла от каменных цветов и сюда, в Лес, несут. Надо тебе собственный каменный огонёк, глазастая. Так легче будет. Не знаю я другого доброго средства, но огонёк нигде, кроме как за этой дверью, не достать. Значит, придётся идти. Вдвоём. Одну я тебя больше ни за что не оставлю, пока сама в Хтони брожу. Вон, после того раза ты всю зиму ничего не видела, не понимала. А у нас с тобой и так времени в обрез. Нельзя, нельзя терять… Ясно ли?
– Ясно. Идём за каменным огоньком. Тебя не отпускать ни за что.
– И с тропы не сходи. Я ступу за нами пущу по следу, она, если что, подхватит, но лучше бы без этого обошлось.
– А почему сразу в ступе нельзя?
– Зачем лишний раз Хтонь полётом тревожить? Мы с тобой пешком пойдём, потихоньку-полегоньку. Старайся корешка лишнего не затронуть. Не наша там земля, не наше место. С перепутья сходишь – как в зыбкие земли окунаешься.
Ярина сокрушённо вздохнула, тронула пальцем ступу.
– Жалко.
– Жалко ей! – проворчала Обыда. – Что топи, говорю, что земля чужая – это ей не жалко. А что в ступе не полетать – так вся распечалилась. Ладно, не горюй. Вернёмся – покатаю. К Кощею полетим в ступе.
Голову вскинула, покраснела, аж глаза загорелись. Вот ведь мало, мало надо юности для счастья! Пусть и знаний уже хоть отбавляй, пусть и Пламя вот-вот в ладони дастся, пусть и умом, и терпением Лес не обделил, а ничего ещё не смыслит, ни о чём не думает, не переживает. Обещали в ступе покатать – и Хтонь уже не страшна.
Да разве она боялась когда-то? Она и не понимает ещё, что это такое.
– Точно полетим?
– Точно, – ответила Обыда, а в голове тотчас всколыхнулось: а точно ли? – Вот ещё что. По обе стороны тропы – топи да хмари, и земля такая влажная, что лучше зеркала отражает. Не буду говорить «не смотри туда» – всё равно посмотришь. Но помни: один раз посмотрев, второй удержаться сложно. А в какой-то миг – может, через век, а может, и завтра – в воде смерть свою увидишь.
Ярина не вздрогнула, не отшатнулась. Глянула на Обыду с холодным любопытством, и мелькнула на дне светлых, как незрелый крыжовник, глаз тёмная тень.
– Долго мы там будем?
– Надеюсь, в час обернёмся. Нам до Терема царевен, через Золотой сад, потом через Калмы́ш на край обрыва. Там растут каменные огни, у самой воды.
– У воды? – удивилась Ярина. – А разве…
– У них всё колдовство – внутри. Горячее сердечко глубоко в камне, крепко укрыто, никакая вода ему не страшна, если только не Мёртвая, не Живая. Я подойду к краю, нагнусь, а ты стой сзади, держись за мой пояс. Поняла? Ни шажочка от меня. Воды не касайся и цветы хтонные не собирай. А цветы там красивые. Красивые там цветы, Ярина…
Обыда замолчала, глянула вдаль – сквозь дверь, сквозь брёвна, сквозь сам Лес, молодой и вечный. Далёкая песня донеслась до слуха, обдало ветром, зазвенел папоротник. Обыда встряхнулась.
– Пора.
Яга встала с лавки, потянула Ярину за собой. Та вскочила. Обыда, широко ступая, достигла чёрной двери в три шага; Ярина сделала десять – и едва приблизилась. Ладонь выскальзывала из крепкой руки Обыды, дыхание сбивалось.
– Давай, – подбадривала Обыда. – В первый раз тяжело, долго. Потом легче будет. Давай, глазастая.
Ярина перебирала ногами, тянулась, бежала. Мелькали сбоку слюдяные окна, бочки и сундуки, лавки и полати, веники и половики – мелькали, а дверь всё не приближалась, словно в дурную пёструю ленту свернулась знакомая изба и разворачивалась снова и снова, не давая ухватиться за чёрную ручку. Только пальцы яги, цепкие, сухие, царапали ладонь, ногти оставляли лунки-ранки.
– Давай! Ещё шажочек, ещё, ещё, – частила Обыда, сжимая её руку.
Изо всей силы тащила к себе, не давала ускользнуть, упасть. Тянуло жилы, щёлкало в локте, выкручивало пальцы, и что-то внутри неуверенно, тихо разворачивало лепестки.
– Ну! Ну же! – сердито крикнула Обыда, и внутри обожгло. Распустился, наконец, бутон, раскалилось ядрышко, вырвались пурпурные языки.
Дверь вмиг оказалась рядом, под самым носом. Ярина засмеялась, сама испугалась – отчего? как? – а потом враз успокоилась, вытерла глаза свободной рукой и толкнула чёрные доски. Дверь не шелохнулась, и засмеялась уже Обыда:
– Пока не станешь ягой, эта дверь тебя не послушает. – Положила ладонь на влажные доски, вжала. – Всё помнишь?
Ярина кивнула.
Скрипнули рассохшиеся плашки, легко на смазанных петлях отошла створка. Зацепила косяком занавесь на старом зеркале. Ударило чёрным вихрем, толкнуло в грудь. Если бы не Обыда, Ярина упала бы, но перехватило дыхание, подкосились ноги – а яга держала крепко, не давала пропасть. Перед глазами мелькнуло крыльцо, клочки мха, мелкие лужицы. В самые ступени вросла тропка.
Обыда зажгла огонёк в горсти, он тут же заметался от ветра. Отзываясь, потеплел огненный цветок у Ярины в груди. Отзываясь, засияли в чаще болотные цветы, застонали над головой сосны. Сырой ветер освежил щёки. Ярина подняла лицо.
– Ну как, глазастая? Поживей? – спросила Обыда, и Ярина едва узнала её голос – задорный, звонкий.
Разогнулась, обернулась, мазнула взглядом по стенке избы – и ахнула. Никогда она не видела такой Обыду – высокой, распрямившейся, статной. В широких зрачках поднималось пламя, щёки горели, а чёрная шуба, совсем как в тот раз, опала в плечах, сузилась, стала атласным платьем с красным поясом, расшитым петухами и маками.
– Чего молчишь? Порог перешагнула – половину работы сделала. Всё уже, не робей, поздно. Молодец, что держалась крепко. Сама бы до двери не дошла, а отпустила бы меня – пропала бы.
– Как? – прошептала Ярина, облизывая пересохшие губы, чувствуя, как царапает в горле. – Я ведь… в избушке была. Избушка бы не дала…
– В избу-у-шке, – весело передразнила Обыда. – Это тебе только казалось. Ты в Изрубье была, милая, в Изрубье. Как-нибудь о нём расскажу, пока не до того. Идём?
Обыда ступила на тропу, сделала шаг, терпеливо дождалась, пока Ярина шагнёт следом. Что-то ужалило сквозь подошвы, полыхнуло по ногам, по телу, метнулось в шею, толкнулось горячим в лоб, в самую макушку – и вылетело прочь. Ярина, сама не зная с чего, засмеялась, крепче ухватилась за руку яги и кивнула:
– Идём!
Глава 7. Керемет
Хтони цветы красивы, Хтони пути кривы.
Хтони круты обрывы, короток крик совы.
Там и бутон обманчив, там и по стеблю яд,
Там улыбался мальчик. Там засыпала я.
Не повторяй, Ярина, тёмной моей тропы.
Хтони цветы красивы. Хтони цветы мертвы.
Качались ели – мерно, скупо, будто тяжёлые маятники, ходили по небу. Тропа сузилась, и не прошли они десятка шагов, как изба скрылась с глаз, погасло окно.
– Нюлэсмурт шутит, – негромко сказала Обыда, перешагивая бурелом. – Не споткнись.
– А обратно как выйдем?
– Обругаем его да выйдем. А не поможет – придётся наоборот дорогу пересказать. Так что запоминай, где идём.
– А ты помнишь? Знаешь, куда идти?
– Здесь каждый раз тропинки меняются. Не было такого, чтобы трижды по Хтони одной дорогой пройти. Есть тут свои леса, реки, свои деревни есть. Но между ними пути всякий раз иные. Кроме одного.
Трещало вокруг, словно костры пылали, но не было ни огонька, ни пламени, только от земли поднимался хищный жёлтый свет, будто в подземных пещерах бушевали пожары.
– Пусто как, – пробормотала Ярина.
– Тебя боятся, – усмехнулась Обыда. Ярина глянула недоверчиво, крепче сжала её ладонь. – Ладно, глазастая, чего сердишься? Нельзя в Хтони сердиться. Тут среднее чувство серым делается, злое – чёрным. Смеяться тут надо, Ярина, смелым быть, храбрым, в сто раз храбрей, чем в Лесу. Лес и слабым помогает – Хтонь и сильных испытывает. Нечего хмуриться. Посмотри-ка – вон, впереди уже Терем видно.
Ярина с опаской подняла голову. Тёмная, устланная листьями тропа качнулась, топь по обе стороны потянула взгляд; повлекло в изумрудные разводы, в медленные тугие воронки. С трудом оторвавшись, Ярина взглянула, куда показывала яга. И обомлела, едва не оступившись.
– То-то, – довольно ухмыльнулась Обыда. Ярина подалась вперёд, щурясь, впитывая всем существом то, что видела. Захотелось раскинуть руки, побежать туда, но яга держала крепко. Хлопнула по плечу, возвращая в явь: – Больно-то не заглядывайся. Красиво, нечего сказать. Светло. Но наше с тобой Пламя – Лиловое, не Золотое.
Показалось, будто там, вдалеке, где вставало сияние, зазвучала музыка – тихая, но в самое сердце. А яга говорила – будто пела; мягко слова ложились на звуки.
– Наше с тобой Пламя земной силой питается, из пещер тянет, из корней, из гор. Белое ещё есть – у Утра, например, у Дня, у тех, кто силу черпает от неба, от солнышка, от озёр и речек, от полей широких. У царевен Золотое Пламя сама память питает, ну да про это тебе рано пока… Чёрное ещё есть – про него только в сказках сказывают: ничьё, бесчувственное, в самом сердце Хтони горит. – Обыда качнула головой куда-то вдаль, задумчиво помолчала. – Поделиться можно любым Пламенем, если захочешь, – с тем, у кого силы хватит его принять. Но если уж смешиваешь – осторожно надо, осторожно! Неумеючи смешаешь разное Пламя – разрыв-трава сладкой водицей покажется!
Ярина помотала головой, будто только что разбудили. Тонкая лиловая змейка скользнула из рук Обыды, обвилась вокруг шеи, тут же скатилась по расшитому платью в болото, зашипела, поплыла вглубь.
– Помни, что у тебя внутри, – тихо проговорила яга и подтолкнула вперёд. – Айда. Мимо самого двора пройдём, успеешь разглядеть. Но околицы не касайся, травы их не рви – замараешься золотом, долго пролежишь. Поняла?
– Поняла, – шепнула Ярина, послушно ступая по влажной тропе.
Она изо всех сил вглядывалась во встающий впереди Терем – в белом сиянии, с золотыми башнями, с витражными оконцами и кудрявыми яблонями, клонящими ветки за высокую ограду. Чем ближе, тем шире становилась тропа, тем светлей росла трава по обочинам. Кое-где выглядывали рубиновые ягоды, серебристые цветы. Задышалось вдруг легче; знакомым Лесом пахну́ло среди болотной топи, среди чёрного перца и пряных подгнивших рос. Оказавшись в сотне шагов от Терема, Ярина умоляюще оглянулась: