– Ярина! – услышала она над самым ухом. – Не смей! Не смей!
Что-то стукнуло по лбу – продолговатое, тёплое – и скользнуло за пазуху.
– Подарочек на память тебе, будущая яга… Поумнеешь – разберёшься…
Чьи-то руки, цепкие, жёсткие, оторвали от земли, стряхнули с головы пепел. В тот же миг вернулась в грудь тяжесть, Ярина поняла, что едва дышала всё это время. Вдохнула глубоко, и чуть не вытошнило от сладковатого сенного запаха. Распахнула глаза, охнула, и вот уже словно кувырнулось что-то в животе, в груди, и знакомым сухим теплом потянуло сзади. Ноги наконец перестали держать, и Ярина кулём повалилась на дно ступы, откуда не было видно ни чёрного неба Хтони, ни рыжих глаз Керемета, ни его сизых крыльев и сотен лиц.
Резкими толчками неслась ступа, летела так, что не успевала отразиться в водах Калмыши, не поспевали за ней брошенные вдогонку перья-кинжалы, не дотягивался тугой ядовитый вьюн. Только у Золотого сада Ярина пришла в себя, вскинулась. Тяжело, незнакомо билось сердце, и голова была чугунной, в глазах всё никак не рассеивалась муть.
– Дотронулся до тебя, окаянный, – бормотала Обыда рядом, судорожно работая помелом. – Сердце в лапах подержал, сколько силы выпил, сколько дней… Ничего, ничего. Ты ему ещё дашь отпор, Яринка. Всё, глазастая, всё, домой летим, домой…
А дальше то ли сон был, то ли явь, то ли тёплая память, только вдруг Хтонь исчезла, и Ярина зашагала по ветру, глядя под ноги. Полетел со всех сторон снег, но она ступала твёрдо: закусив губу, выхватывала глазами широкий лист, прыгала на него, едва наступая, быстро перескакивала на следующий.
Снизу бежала лиса, сзади роем летели осенние бабочки. Синий мотылёк сел на локоть, Ярина тряхнула рукой и потеряла равновесие. Обыда в избе охнула, рванулась – поймать, подхватить, – но Ярина и сама справилась: успела, взглядом сорвала с дуба горсть разлапистых листьев, подстелила под ноги, по самому краю прошла воздушной тропой. Засмеялся ветер. Поднялся ласковый душистый дым, медведи высунулись из берлог, в последний раз перед зимой приветствуя будущую хозяйку. Ярина смеялась, наклоняясь, гладила пушистые головы, свалявшуюся шерсть. Лисы тащили гроздья рябин, юркие ящерки несли на спинах пшено и ягоды бузины.
Домой Ярина вернулась другой походкой: лёгкой, танцующей, с целой корзиной лесных даров. Обняла вышедшую на порог ягу, привстала на цыпочки, шепча в ухо про лесные чудеса. Похвасталась:
– По самому краешку прошла – не упала!
Скинула на крыльце мокрые, в грязи, в приставших листьях чёботы[47]. «Ступня-то выворачиваться начала, – приметила Обыда. – Не по-человечьи. По-яговски…» Вздохнула, а сама кивнула, гладя Ярину по спутанным волосам:
– Молодец. Так и беду свою по самому краешку обойдёшь, когда час придёт. Обойдёшь и не рухнешь.
…Ярина подняла голову – а сверху, далеко, мелькали звёзды, ели норовили залезть лапами в ступу, и пахло гнилью и хвоей. Обыда работала помелом, и ступа споро и яро неслась домой. Ярина сунула руку за пазуху, нащупала то продолговатое, что швырнул вслед Керемет. Шарик не шарик, яйцо не яйцо… Хотела показать Обыде, но не успела – утащило, уволокло в сон.
Глава 8. По те стороны Леса
– Я заклинаю белым розовую луну.
Я бы давно сумела шить по большому льну.
– Рано, Ярина, рано. Руки ещё слабы.
Дальней огни поляны нужно тебе забыть.
Прошлое хорошо бы в пепел, до дна изжить.
Рано, Ярина, рано льну по большому шить.
Двор показался до того родным, что Ярина едва не разревелась. Память, нахлынувшая было в Хтони, отошла, как волна прибоя, оставив смутные лужицы, бледные пятна.
Ярина вспомнила, как ранней весной, первой своей весной в Лесу, увидела цветок – прошлогоднюю душицу с нежными розовыми цветами, с овальными листьями, крепко вмёрзшими в лёд. Цветок не тянулся к свету, не жался к почве, а словно и не понимал, что с ним случилось, отчего он застыл в невесомости льда между землёй и небом. Где-то капали, тая, ледяные кромки, тонко-тонко свистела первая весенняя капель, и Ярине показалось, что это стонет душица. Она попробовала освободить цветок руками, но лепестки, впитавшие влагу, расходились в пальцах, как старый хло́пок.
– Обыда! – бросилась она к избе. – Обыда, помоги! Там цветочек!
Яга, только вернувшаяся с Дальних полян, колдовала над тестом. Ярина вбежала и с силой вцепилась в её подол:
– Помоги!
Обыда, шевеля губами, то ли отсчитывала время, то ли читала заговор на дрожжи. Дёрнула головой: мол, подожди. Но Ярина упорно трясла её за локоть, тянула на улицу:
– Ну куда ты меня тащишь? Сколько раз говорила, не лезь, когда тесто готовлю! Весь Лес им кормится, особенно весной!
– Там цветочек плачет!
– Какой такой цветочек? Ярина, в Лесу цветов – тьма без малого! И все скоро проснутся, а солнце нынче холодное, нужно землю подкормить, нужно лёд растопить помочь.
– Так помоги! Этот цветок во льду застрял!
– Это прошлогодний цветок. Прошлое своё отжило, закончилось. Новые цветы придут, новые травы проснутся. Они и встанут на смену.
– Но как же прошлое? Как взять и забыть? У тебя на дворе ведь цветок, Обыда, волшебный ведь…
Яга вышла во двор, носком валенка сердито разбросала рыхлую землю пополам со снегом. Опустилась на колени, провела рукой над замёрзшей душицей. Та трепыхнулась, отозвавшись на тепло, и комок льда, сковавший стебель, закапал, оплывая.
– Почему так медленно?
– Потому что если сразу повернуть из зимы в лето, цветок растеряется, не поймёт ничего и память свою погубит, – проворчала Обыда, ловко освобождая стебель. – Теперь лепестки… сердцевина… самое сложное. Помогай.
Позже, спустя много и зим, и лет, Ярина спросила ягу:
– Почему ты согласилась? Весь Лес оставила без хлеба, пока помогала одному цветку.
– Потому что ты попросила. Яга, даже юная, если просит – просит неспроста, пусть и сама этого не понимает.
…Вернувшись из Хтони, Ярина брела по двору и чувствовала себя ровно как тот цветок, та душица, вырванная из плена медленной смерти. Как оживал стебель, как в лепестки возвращалась сила, как вспоминали листья, из чего им пришлось вырваться, – так и Ярина миг за мигом, шаг за шагом вспоминала, что стряслось в Хтони. Примеряла на себя, будто и не с ней всё случилось. Чувствовала, как трескается ледяная скорлупа, облетает корка и осенний холодный воздух неприветливо колет оголённое нутро.
– Знаешь, что стало бы, если бы ты согласилась? – хрипло спросила Обыда, тяжело наваливаясь на влажные брёвна у крыльца. По её щекам, волосам, платью стекали капли, и Ярина только теперь заметила, что с неба вовсю льёт. – Он бы тебя и вправду унёс. Куда – не знаю, но унёс бы, и сам бы Хтонь покинул, если бы ты только согласилась, если бы разрешила вслух. А если Керемет перешагнёт порог – никто уже не справится. Ни я, ни другие я́ги, ни царевны, ни сам Лес.
Обыда опустилась на лавку у стены. Из-за забора свесил чёрную голову конь Тёмной Ночи. Яга потрепала его по загривку, огладила ладонью ноздри. Конь всхрапнул; Обыда, закрыв глаза, молвила:
– Но и это не самое страшное. Керемету однажды конец придёт. Сколько бед бы он наделал до этого – неизвестно, но пришёл бы ему конец, ведь смертен Керемет вне Хтони. А вот я бы другую ученицу не смогла взять – потому что ты бы по своей воле ушла, презрела бы цепь. Одно глухое звено – и всему конец.
Голос её становился тише, Ярина едва разбирала. Вскоре яга забормотала что-то совсем уж несусветное, вскинула голову, и вместо глаз блеснули бельма. Ярина вскрикнула, и Обыда тотчас пришла в себя, поднялась, взяла её за плечи, повела в избу. Переодела в сухое, напоила отваром чемерицы и купальницы. Подарок Кереметов выпал из-за пазухи, закатился под лавку. Обыда не заметила, Ярина не услышала. Уснула как мёртвая, а проснувшись, увидела на белоснежной подушке сероватые пряди. Глянула в спокойную, студёную воду в кадке – косы стали пепельные, как морозы в пасмурный день.
– Излом да вывих, – вздохнула Обыда неделей позже, перебирая каменные огоньки. Зазвенели, подхватив её голос, бутыльки с травами, вздрогнула изба. – Излом да вывих. Каменные цветы, видать, совсем слабые пошли. Зря, выходит, в Хтонь ходили… Зря только душенька в пятки убегала. Как была Яринка слабенькая, так и осталась.
Кощей, скрипя плащом, поднялся, обошёл стол, наклонился на скрючившейся Обыдой.
– Поди, выправится с годами?
– Давай, давай, – сердито пробормотала она. – Утешай. Тебе-то что. У тебя-то над душой Лес не стоит, не дышит. Ты-то и без яблока через сто годков не помрёшь! Тебе-то над преемниками не трястись!
– А что, поменялась бы со мной? – спросил Бессмертный, хоть и видел, что не в том настроении Обыда, чтобы смеяться. А всё-таки – вдруг ободрится.
Разозлилась. Ободрилась. Сдвинула брови, распрямила спину, стала похожа на себя прежнюю век назад. Отстранённо улыбнулась:
– Ладно. Кому что дано, кому что суждено.
Посидела, раскуривая смородиновую трубку. Пожевала дымный черенок. Задумчиво произнесла:
– Крепко в ней борется человеческое с Пламенем, сердце с Даром. А теперь, как сердце в лапах Кереметовых побывало, – тем более. – Глянула холодно, спокойно. Добавила: – Раз так цветы не помогают, в отваре, – остаётся только прямо к сердцу приложить.
Стелились вдоль тропинки дымные гроздья, неслышно ступали позади призрачные волки и скакуны. Ярина шагала, глядя под ноги. Изредка поднимала голову, силясь разглядеть солнце, но сквозь марево пробивалась только жидкая хлябь.
– И люди, и нелюди об этом знают, – говорила Обыда, отводя ветви и раскидывая посохом клочья тумана. – Кто верит, кто не верит. Кто-то Даром называет, кто-то – Силой и Словом. А мы, яги, Пламенем зовём. Лиловым и Белым, кому какое досталось. И если досталось оно не с рождения, плохо может прийтись, – вот как тебе.