– Доброе утро, голубушка, – облизывая пальцы, поздоровался хозяин вод. Икнул. Виновато вздохнул: – Не удержался. Как Обыда никто во всём Лесу огурцы не мочит. Крепенькие, сочненькие, хруст-то какой, на все поляны! А что руки немытые – это уж ерунда, матушка. У кого у кого, а у меня руки мытые-перемытые.
Ярина засмеялась и слезла с печи.
– Ешь. Посторожу, пока Обыда не видит.
Вумурт по пояс нырнул в кадушку, принялся шуровать, вылавливая огурцы. Ярина подошла к двери, выглянула во двор. Ни Обыды, ни ступы, только свежие следы да цепочка теней к самому крыльцу – ходиков. Улетела, видно, Обыда. Тем более тепло в лесу, ступа капризничать на мороз не станет.
И вправду тепло. Без кожуха на крыльце стоит – и ни ветерка, ни мурашки.
Ярина оглядела себя и вспомнила про Пламя. Про то, как вчера под одеялом едва не изжарилась заживо. Заметила мелкие дырки на рукавах, пятна копоти. Враз заболела, заныла свежая, едва взявшаяся кожица на кончиках пальцев. Внутри как засквозило. Завертело. Закружило голову.
– Вот удружила, матушка! Вот удружила! – выкатился на крыльцо Вумурт. Живот у него побулькивал, тяжело, как груша, переваливался под грудью. – Может, и другим поможешь дружочку старому?
– Чем? – спросила Ярина, изо всех сил прислушиваясь к себе.
Крепко взялась за косяк, чтобы не упасть, но деревянное крыльцо всё равно поехало из-под ног. Последнее, что Ярина запомнила, прежде чем всё накрыл огонь, – встревоженное лицо Вумурта в буграх и морщинах.
– Обыде ни слова! – прохрипела она и канула в черноту.
Ждала, что снова Керемет звать будет. Ждала, что закачается над головой тёмный лес. Но только Пламя танцевало перед глазами, лиловый огонь обнял всё вокруг, белые всполохи прореживали его, как расчёска пряди. Круг сжимался, огонь подступал ближе, но в этот раз не было жара, только тянулись к лицу пылающие пряди, нити, огоньки.
«Что ж это делается? – думала Ярина, но без страха. Огонь мешался, сворачивался кольцами, парил, заполоняя воздух. – Это во мне делается…»
Два Пламени, Белое и Лиловое, смешались, связались в узел, стянулись в крепкий камень. И когда литой шар, объятый серебристо-лиловой короной, вспыхнул ещё ярче, обдало наконец жаром брови и ресницы, лоб и щёки. Ярина зажмурилась, но веки не защитили от огня и виде́ния. Шар накатывал, растворялся, расходясь волнами огня, растекался зубцами, кривыми нитями. Обтянул горизонт, будто верёвкой, и выросли на нём далёкие ёлки – не чёрные, не синие, а лиловые, как забродившая клюква. К ёлкам повела узкая тропа. Ярина побежала по ней, потому что вдруг кончился воздух, и вдохнуть можно было только там, в тени разлапистых веток. Сдавило грудь, в голове загудело, зарокотало, сердце наяривало, подгоняя: вперёд! Вперёд! Перед глазами заметались мушки, гуще, гуще, ноги едва шевелились, жгло в горле… Ярина вбежала под первые ёлки, рухнула на колени, хватая воздух, цепляясь за лиловые стволы покрасневшими пальцами. Отдышавшись, подняла голову в лиловое небо. И поняла, что с него валит белый, белый-белый, такой, какого и в Лесу не сыщешь, снег. Из него, качаясь, выплыли изумрудные глаза Вумурта.
– Обыде ни слова, – повторила Ярина. Осторожно нащупала в воздухе мокрую руку водяного, опёрлась, поднялась. Всё внутри встало на своё место; Пламя примирилось. – Ну? С чем там помочь тебе надо было? Рассказывай.
Вумурт, глядя на неё со страхом и трепетом, булькнул:
– Надо ли? Плохо тебе, видать, матушка, кабы беды не бы…
– С чем помочь? – сердито повторила Ярина, стряхивая с подола пепел. – Время зря не трать и языком не чеши. Сказал «топь» – говори «болото»!
– Меленку бы мне пустить, – попросил Вумурт.
– Так пусти. В чём дело?
– С хозяином никак не договориться. Не верит он в меня. Дар принести не желает. Осерчал я на него.
– Дар? Утку, что ли? Пшено?
– Осерчал я на него, говорю, – уныло повторил водяной. – Не обойтись теперь уткой.
– Почему?
– Осерчал! – в третий раз раздражённо булькнул Вумурт. – Значит, без человечка никак теперь не обойдёшься.
– Какого ещё человечка?
– К меленке которого, – неловко объяснил водяной. – Ну, в дар. А то не будет меленка работать.
– Так то разве твоя забота?
– Обыда с меня кожицу спустит, если преграды буду воршудам чинить, – горько вздохнул Вумурт. – А мне что прикажешь делать теперь? К ней с повинной идти, рассказать, чего я на хозяина меленки осерчал?
– А чего осерчал-то? – с любопытством спросила Ярина.
– Чего-чего, – буркнул Вумурт. – Не только в меня – в русалок он моих не верит! Девочки мои красивые, нежные. Песни ему пели всё новолуние, в избу с волной заглядывали, цветы озёрные носили, лунную дорожку выстелили к Сердцу Озера. А он хоть бы на голос повернулся, хоть бы цветочек взял!
– От меня-то ты что хочешь?
– Говорю, человечка надо под меленку! Хороший будет дар. Русалкам моим дружок.
– Под меленку? Утопить, что ли? – охнула Ярина.
– А ты как думала? – проворчал Вумурт, втягивая в ступни зелёные лужи. – Всякая меленка лучше работает, когда человечка в дар принесли.
– Кышкато́н[68], - прошептала Ярина. А внутри всколыхнулся сон, и сердце сжало мягкой, сладкой лапой: помоги Вумурту. Яга ведь будущая. Твоё это дело – лесному народу помогать, если просят. – Ты хочешь, чтобы я человека на гибель привела?
– Яга ведь будущая, – совсем другим тоном, удивлённо и чуть не с презрением проговорил Вумурт. – Никак, ручки испачкать испугалась?
Полыхнул и взорвался перед глазами отголосок сна. Осколком вошёл в грудь и растаял.
Давай, будущая яга… Не гнушайся… Сделай…
Ярина тряхнула головой. Глянула на потеплевшие руки: опять заплясали по пальцам серебристо-лиловые огоньки. Потянуло вперёд. Через лес. На реку, к мельнице.
Взять за плечи, усыпить, мягко уложить в речные струи, под мельничное колесо. Песню напевать ласковую, прощальную. Струи взметнуть, лицо укрыть, плечи обвить прозрачным плащом, последним, звонким. А сверху снега набросать пеленой. Саваном…
Ярина распахнула глаза, увидела перед собой Вумурта, отпрянула, замотала головой.
– Нет. Нет. Нет! Уходи! Уходи сейчас же!
Убежал, бормоча и булькая, хозяин воды, вернулась Обыда, а Ярина всё стояла, вжавшись в стену, растопырив пальцы. Сердце вздрагивало, выпрыгивало из груди, а перед глазами мелькали речные картины, лицо утопленника.
Обыда вошла в избу – Ярина и не заметила.
– Что с тобой, Ярочка? – тихо спросила, взяла за руку. – Что померещилось?
Ярина вздрогнула. Медленно обернулась. Посмотрела Обыде в глаза, даже не попытавшись закрыться.
Обыда постояла молча, раздумывая, прислушиваясь. Ни злобы не почувствовала, ни досады, не удивилась почти даже. Только страх был за девочку. Каково это – два Пламени внутри? Каково?.. Из всех её учениц только Сольвейг Белым Пламенем колдовала, да и то без всяких примесей. А эта?.. Лоб в лоб в ней два Пламени столкнулись, как ещё жива осталась. А ведь ничего даже не почуяла Обыда… Стара стала… Глуха… А День тут как тут со своим белым цветочком. Всё за русалку свою злится; в пику ей, яге, ученицу портит…
Обыда закрыла глаза, вздохнула, отпустила Ярину.
– Если впредь обожжёшься, так просто уж не отделаешься. До Мёртвого колодца не добежишь, до Живого тем более. Меня сразу зови. А пока иди-ка, глазастая, на мельницу. Иди. Помири Вумурта и хозяина. Уж сообразишь, как.
– А Пламя? – одними губами спросила Ярина.
– Оба Пламени теперь до самой смерти будут в тебе бороться. Каждый день то одно будет верх брать, то другое. Только за тобой выбор, какое когда. Только за тобой.
Глава 15. На пути к Терему
А в глазах твоих, глазастая, весь Лес.
А в глазах твоих, глазастая, метель.
А в глазах твоих смеётся свиристель.
А в глазах твоих, глазастая, чудес
Будет столько, что и Я́гпери не счесть:
Как дубов в бору, как лютиков в лугах,
Как в Инмаровой пригоршне ясных вёсн,
Как Куа́зевой[69] водицы в облаках.
Взгляд твой светел, и печален, и лукав.
А в глазах твоих, глазастая, тоска…
А глазам твоим бояться да яснеть.
А в мои уже заглядывает смерть.
Ярина упала на постель, закрыла глаза и тотчас задышала ровно, сонно. Обыда подошла на цыпочках, наклонилась.
Не спалось в ту ночь. Промучилась на лавке, слушая, как стучат ходики, как перестукивает сердце. Встала. Затянула на груди бусы, запалила лучину, налила чаю. Капнула в чашку каплю из самовара. Зарябила водная гладь, а когда успокоилась, увидела Обыда свою смерть.
Спокойной осталась, только дрогнуло что-то внутри. Давно пора было, а смерть всё не шла, не шла – Обыда уж и в воду заглядывать бояться перестала. А вот, посмотри ж ты, дождалась, пока она совсем страх забудет, пока к ученице привяжется, пока так хорошо, так тихо станет в избе…
Обыда вздохнула, положила ладонь на ручку чёрной двери. Постояла, собираясь с силами. Дёрнула, бросила позади колдовство, запирающее время, и шагнула на ольховый порог.
…Он звал Ярину, называл юной ягой, пророчил власть надо всем Лесом, пророчил силу, какую не могут дать ни огонь, ни вино, ни Лиловое Пламя, ни Белое, ни любое другое.
– Горы подвинешь взглядом. Птичьим пером обернёшься, если пожелаешь. Свет сделаешь серебряным, ночь – золотой. Приходи ко мне, открою тебе прошлое и будущее, заглянешь в тёмные воды, а я их для тебя прозрачными сделаю до самого дна. Приходи ко мне, Ярина, я тебе и Золотой терем покажу – что мне царевны, если со мною будет юная яга. Приходи ко мне, Ярина, добраться до меня совсем просто – только позови по имени. Помнишь, поди, как меня зовут?
– Ке…
– Всё верно, юная яга. Слышишь, камни грохочут с берега? Это Калмыш тебя манит. Слышишь, хлещет слепой ливень? Тебя ищет, юная яга… Ну… Ну же…