– Кере…
– Позови меня по имени, тотчас приду в твой сон, заберу в свой дом. Обыда уже стара, уже давно пора ей на покой, на ту сторону, и скоро ей чёрную дверь отворят…
– Кереме…
Цепкие лапы, блики на сухих черепах, пустые глаза, птичьи когти, тишь, полная шороха, стона, зова. Выступил из тьмы двумя точками взгляд, нашарил Ярину, упёрся. Приковал к месту. Она оцепенела. Глаза жгло алым пламенем, но отвести их казалось тяжелей, чем оторвать примёрзшую крышку от колодца. Ярина всю ледяную ярость подняла из глубины – и сумела зажмуриться. Всё пропало вмиг. Пришла дрёма, вплелась в косы, потянулась к щекам, замела мысли. Тьма.
Словно от толчка проснулась Ярина. До рассвета рукой подать, но даже звёзды скрылись, и всюду кромешная мгла – то самое время, которого она так в детстве боялась.
– Обыда?…
– Тут я.
Затеплел, раскачиваясь, розовый огонёк на скрюченном ногте. Ярина, моргая, различила наставницу за столом, самовар, чашку. Вся изба – вроде знакомая, а вроде и чужая в пурпурном сиянии.
– Помирать мне скоро, – задумчиво сказала Обыда, водя ногтем по блюдцу. – Ритуал я провела, первую часть. Раз ты проснулась – значит, получилось всё.
– Что за ритуал? – садясь в постели, спросила Ярина.
– А то не знаешь? Крови твоей Лозе дала испить, чтобы все здешние реки тебя узнали, – глядя в чашку, пробормотала Обыда. – Ты – будущая яга, хозяйка Леса. Реки тянутся всюду, где жизнь есть, бегут, текут… Теперь и твоя кровь вместе с ними бежит по всему Лесу, лучше сможешь его понимать, это ли не яги работа…
– Нет. Нет, – прошептала Ярина, вжимаясь в стену. – Ты не могла без моего согласия… Не могла… У меня Белое Пламя теперь…
– Вот и пришлось быстрей-быстрей, пока не прижилось оно. А то ведь и правда не получилось бы.
– Нет! Не может такого быть. Нет, Обыда! Я не хочу!
– Я тоже не хочу. Тоже не хочу! – сбив со стола чашку, крикнула яга. – Но разве меня кто спрашивает?
– Я не буду. Нет, – дрожа, проговорила Ярина. – Я… не согласна. Я уйду. Я уйду из Леса!
– Нет, – незнакомо, мрачно улыбнулась Обыда. – Теперь не уйдёшь. Замкнула я Лес, не выпустит он тебя. Куда ни побежишь, всегда сюда вернёшься.
Ярина бессильно опустила руки. И тут же вскинула, шагнула к столу, разжигая в ладонях Пламя – трещащее, чадящее, но Белое, не Лиловое. Ждала, что Обыда вскочит, попытается защититься, закричит – но та засмеялась сухо, скрежещуще. От этого смеха, от глубинного страха погасло Пламя, оставило на ладони круглую свежую ранку.
– А если я ключ найду? – тихо спросила Ярина. – От чёрной двери. Через неё уйду…
Обыда протянула руку, накрыла её холодную ладонь, залечивая рану. Сжала.
– Нет ключа от этой двери, глазастая. Пока ты не яга, не сможешь туда без меня войти. И никакой День не поможет. Он, если и войдёт, до Терема царевен не доскачет. Слишком уж темна туда дорога для того, кто Белым Пламенем колдует. Добром прошу, Ярина. Не ходи. Не пробуй. Для тебя и тут, как помру, работы хватит. И Пламенем Белым больно в избе не балуй. Не любит она этого.
Избушка и впрямь съёжилась, зябко дышала латаными половиками, топорщилась спицами из клубков. Пугливо сопел Коркамурт у печки. Ярина подумала, что давно, давным-давно уж ни песен, ни ворчания его не слышала.
– Для тебя и тут, как помру, хватит работы, – шёпотом повторила Обыда. Ярина прижалась к ней, щекой к щеке. Зажмурилась, прогоняя слёзы. Качнула головой, отгоняя виде́ния.
Ветка стукнула в окно. Слюда пошла трещинами, и под напором воздуха и ветра в тонкие щели ворвался запах подснежников. Весна пришла.
Ярина встречала её на крыльце, встряхивая выбеленные снегом, высушенные солнцем полотна, из которых на пороге лета следовало раскроить, а на пороге осени сшить первые платья, которые полагались не ученице уже – яге.
«Выбелить, высушить. Сложно разве? Пожалуйста! Раскроить, сшить – с любопытством и радостью. А носить не буду», – так думала Ярина тем яростней, чем ближе подходило время. А Обыда едва не каждый день поучала: жёстче будь. Нетерпимей. Лес – твоё детище, твой оплот, ты за него в ответе. Если кто только против него поднимется, против малой птахи, против крохотного колдовства – защищай, не думая, не глядя, бросайся на помощь, не жалея себя. А между делом и преемницу себе приглядывай.
Ярина кивала, послушно делала, что требовали, прилежно училась новым и новым чудесам. Каждое утро встречала у околицы коня Красного Дня, расчёсывала гриву, вплетала в неё гибкие ветви, давала сахара и овса. Приручала лаской, нашёптывала в чуткое ухо, пока всадник отлучался. И добилась своего: к порогу лета, к проталинам и цветам, конь весело фыркнул при её появлении, склонил голову. Ярина хлопнула его по гриве – и поминай как звали, только День бросился следом, но разве угонишься за лошадью, которая каждый день вперёд солнца скачет?
– Что ты ему наговорила?
– Велела скакать к Инмару на облака, просить у него разума, – ответила Ярина, не скрывая. Улыбнулась. Подошла ко Дню, примирительно взяла за руку. – Не сердись. Разве долго это для твоего коня? А я оживлю до конца куклу и уйду к царевнам.
День только вздохнул. Нагнулся, положил ладонь на старую сырую траву, замер на миг, а когда поднялся – держал в руках горсть мелкой земляники. Протянул Ярине. Она засмеялась, плеснула на ягоды водой и съела. Стебелёк бережно спрятала за пазуху:
– Посажу в Золотом саду. На память.
– Не даст тебе уйти Обыда, – покачал головой День.
– Разве я её спрашивать буду? – отозвалась Ярина, оборачиваясь на избу.
– Будешь не будешь, а рано тебе с ней тягаться.
– Все вы говорите: рано! – Ярина опустила голову. В памяти мелькнула давняя картина – золотое сияние посреди Хтони, белый силуэт, розмариновый запах, так похожий на можжевельник… – Помолчи уж. И без твоих остережений невесело.
– Ярина! – донеслось с порога. – Помоги-ка основу для луга поставить! Айда!
– Кто я, чтобы юную ягу отговаривать, – помедлив, произнёс День. – Но прежде чем уходить, подумай о ней. Я тебя не прошу остаться. Но ты подумай, чем ты для неё стала.
Ярина посмотрела в румяное лицо Яр-горда, ещё раз оглянулась на избу, растерянная, испуганная. Но какая яга не боится, вступая в свои права?
А в голове всё звучала та песня, что царевна ученице напевала, всё виделась девочка в светлом платье, всё крутились Кереметовы слова: память они там хранят людскую. Лучшие, самые светлые души обратно отпускают в Лес.
Это ли не лучше, чем «человечка надо под меленку»? Чем русалочья чешуя в крови? Чем чёрная дверь, льдом обжигающая и руки, и сердце?..
Неделя шла за неделей, Тём-атае приглядывал за Яриной из ветвей ночной бузины, День поглядывал на небо, думая: выдаст ли Инмар, что приходила к нему красная лошадь? Обыда подвязывала молодые весенние яблоньки, солнце топило последний лёд, превращая припозднившийся снег в хрупкое трескучее серебро. Распускались почки, и во всём лесу воздух дышал черёмухой, ягодами, свежим солнцем. Даже в самой густой дубраве пахло грибным дождём, даже в еловых ветвях у погоста сухие семена клёнов дрожали на ветру, позванивая, стремясь куда-то.
Ярина бегала по полянам, по стёжкам, по старым избушкам-брошенкам, наводила в Лесу свои порядки. Шепталась с набухающими бутонами, с лимонником и остролистом, входила в волны иван-чая, ведя ладонями по податливым стеблям. День шёл на прибыль, солнце светило всё горячей, ярче, громче заливались птицы, расцветало всё кругом, всё ясней становилось небо.
Всё ласковей улыбалась Ярина, всё меньше оставалось Лесу тихих и лёгких дней. И вот наконец летней, летящей в хвойной тиши ночью Кощей проснулся от крика Обыды:
– Убежала!
Лес покачнулся, земля поехала из-под кованых сапог, Бессмертный выскочил на мокрый от росы луг и полетел на голос.
– Как так упустила? Как проворонила?
Обыда, кое-как убрав под платок волосы, металась по горнице, разыскивая Ярины вещи, чтоб пустить избу по следу.
– Ничего не оставила. Обо всём позаботилась. Ты посмотри, ни волоска… Только куколка. Куклу оживила, чтоб я раньше времени не почуяла, что она убежала!
– Оживила-таки, – мрачно кивнул Кощей, беря на руки искусно разрисованную, набитую соломой куклу. Та следила за ним глазами. Понятливо улыбнулась, поймав взгляд, и на миг в самой глубине тёмных бусин, позади колдовской ряби, мелькнуло что-то Яринкино, радостное, живое.
– Как до Инмара добралась? Как разум у него выпросила? – бормотала Обыда, потроша постели, выворачивая сундуки. – Я ведь и родник, и колодец предупредила: если только Яринка там покажется, дать мне знать тотчас! Ни весточки, ни птицы… Значит, не ходила она туда. Значит, к Инмару добралась. Как? Кощей! Что она натворила? Куда побежала?..
– Ты ведь сама знаешь! – поймав Обыду, заставив сесть на лавку, прикрикнул Кощей. – Сама знаешь, куда она хотела.
– Не могла она, – прошептала яга, съезжая по стене. Сгорбилась, опустила плечи, туго затянула на груди шерстяной платок. Волосы рассы́пались вокруг лица. С чёрных прядей стекала тьма, оставляя чистое серебро. – Не могла она… бросить меня…
Мелкая слеза упала на пол, в мешанину тряпок и бусин, в щепу и птичьи перья.
– Вели избушке идти к Терему.
– Нельзя! – вскрикнула Обыда. – Нельзя Лес оставить без яги! Не смогу я уйти, пока её нет! Она знала, знала, вот и побежала туда…
– Подожди. Как так? Как она вошла одна, сама?
– Она не в чёрную дверь вошла. Чутьём клянусь, она через Яблоневую рощу в Золотой сад решила! Только туда можно попасть из всей Хтони не через дверь.
Кощей пощёлкал по черепу, принялся мерить избу шагами.
– А время остановить в Лесу? Как в тот раз?
– Сил нет, – прошептала Обыда, склоняясь всё ниже. – Силы уже не те, батюшка… Я ведь смерть свою на днях видела опять в озере…
Кощей затрещал суставами, пнул в сердцах глиняный кувшин, подкатившийся под сапог.